Он шел босиком по тропинке, окаймляющей озеро. Просто. Никуда и ни за чем. Он редко так ходил. Никогда.
Он шел босиком по тропинке, окаймляющей озеро. Просто. Никуда и ни за чем. Он редко так ходил. Никогда. Привычнее бежать по раскаленному асфальту или запыленной тротуарной плитке в начищенных до блеска ботинках. Почти бегом добирался из одной точки в другую, вдыхая дым сигарет, точнее дышал им, сплевывая горькую слюну, и на все отпускал мизерные промежутки времени. На наиболее привычных маршрутах точно знал расположение мусорных корзин, когда отправлял туда бычки, наполовину съеденные бутерброды, пустые бутылки из под «Аква-Минерале» или «Бон аква».
Но сейчас он шел медленно. По тропе. Босиком. Холодная жижа земли расступалась под ступнями, а между пальцев просачивалась, извиваясь. Иногда ступни кололи корни деревьев. Не больно. Не предательски, как мелкие камни в сандалиях, а тепло и чувственно, так, что дрожь бежала от поясницы по всему телу, рассыпая по телу крупы легкой материнской теплоты. Тепло от ветра, тепло от земли, тепло от тонкого льда, схватившего местами мелкие лужицы, улегшиеся в углублениях от копыт коров и собак.
Он встал на колени и приблизил лицо к одной из таких луж. Легкая наледь играла остатками солнечных лучей, пробивавшихся сквозь громаду серых облаков. От неосторожного выдоха горячего ледок растаял. На его место упал почти высохший березовый лист, сорванный порывом ветра. Упал в воду. Все жилы и складки медленно разгладились. Будто изнеможенный до предела, отдавший последние силы и волю, держась за ветку, листок расслабился и пал в приятное забвение.
Кирилл лег на спину, вытянул ноги прямо на тропинке и задумался над тем, что только что увидел. Держаться. Силы. Ветер. Ветка…
Кирилл повернул голову к озеру, лежа на спине. Его ухо и щека медленно погружались в ледяную жижу навоза, земли, осеннего дождя и мочи скота. Ему пришлось закрыть глаз, потому как половина его погрузилась в эту жижу в тот момент, когда он полностью расслабился.
Кирилл слушал.
Он слышал Небо, деревья, ветер, шумящую листву, скрипящие деревья и плачь травы одной свей частью. Другой частью себя он слышал Землю. Ее биения. Нет, это не его собственные, это Земли.
А в озеро падали сотни листков. Падали друг на друга.
Кириллу стало невдомек – почему не все листки падают в озеро или в лужи, почему не все обретают спокойствие. Почему остальные должны биться в конвульсиях, предаваться гонениям ветра и сгнить такими же напряженными, молясь о дожде.
Кирилла бросило в жар. Это несправедливо. Он вскочил на ноги и начал собирать желтые, коричневые листья с земли и судорожно бросал их в озеро, но ветер сменил направление и часть листьев снес обратно на берег, не дав и коснуться Воды.
Кирилл услышал мольбу этих листочков, их молящий шорох. Иногда крики – когда поднимался Ветер. Кирилла бросало то в жар, то в холод, он хватал листья охапками, горстями, сжимал в кулаке – как угодно, и бросал их в озеро с полутораметрового обрыва, но Ветер уносил их обратно. Кирилл заревел от боли несправедливости.
Он, из последних сил, сквозь пелену слез, бросился вновь собирать листья. Он бегал по берегу, собирал руками, ползал, сгребая едва ли ни всем телом. И, когда набрал столько, сколько можно было унести за одни раз, схватил все в охапку, прижал к груди, из которой рвалось сердце. Он побежал к обрыву. Бежал изо всех сил, умоляя Ветер не вырывать у него листья. Он бежал, чувствуя как разрывается сердце от того, что некоторые листки вылетали и оставались позади – на Земле.
Он оттолкнулся от берега и раскрепостил огромную кучу листьев, рухнув в ледяную воду. Легко.
Сквозь коричневую толщу воды он видел. Видел как падают в Воду Листочки. Падали.