Чернобыльцы

Против Лома нет приёма, – так думали и говорили все.
Но я в это не верил, и правильно делал. А приём против Лома мне показал, вернее, рассказал мне о нём мой друг Бэза.
Кстати о Бэзе. Драться он не умел. Время, отпущенное нам, - детдомовской шпане на потасовки, он посвящал книгам, и потому обидеть его мог любой и каждый. Но за то, как он умел пересказывать свои книги. Мы почти до утра, затаив дыхания, слушали о капитане Бладе, Врангеле, Колумбе, Шмидте, - Бэза был помешан на море. Где-то в своих пиратских книжках он и прочитал об этом ударе.
Удар нужно было нанести в горло. А горло это есть самое слабое, вернее самое уязвимое место. Вопрос состоял лишь в том, как до него добраться, потому, что в бою горло защищено не только челюстью, но и рукою. Как пробить двойную защиту я не знал, но задачу мне Бэза поставил, и чтобы не возбуждать излишнего к себе интереса, я уходил в общагу к шмакодявкам и тренировался там. Через некоторое время решение было найдено. Но, лишь многими и многими годами позже, я смог понять, что в то время я открыл для себя новую тактику боя, – введение противника в гипнотический транс.
В тот день на ужин были пышки. Мы закапывали свои пышки в снег, а потом, когда мороз доводил их до нужной кондиции, грызли. У нас жила ручная ворона Кякушка. Птица пользовалась неограниченной свободой и что такое голод она не знала. Но когда Кякушке удавалось проследить чью-то заначку, то она обязательно её перепрятывала.
Лом обнаружил пропажу. Кто-то ему настучал, что я рылся в том самом месте. Объяснять Лому, что я тоже прятал свои пышки там же, было бесполезно.
Все возникающие среди воспитанников конфликты разрешались единым способом – дракой, а уклонение от неё считалось позором. По неписанным детдомовским законам, драка продолжалась до первой крови. Лежачего не били. Если кто-то из противников начинал действовать ногами, драку тут же останавливали и тогда нарушителя могли бить все.
Детдомовцы стали в круг. Исход боя был заранее предрешён, потому, что Лом был на голову выше меня, да и на иерархической лестнице, место на которой завоёвывается в жестоких боях, я топтался на нижней ступеньке. Лом же пребывал на самом верху.
Но я, находясь среди зрителей, внимательно отслеживал каждый бой, проведённый Ломом, и уже давно разгадал его коронный удар. Любой свой бой, Лом вёл не более минуты. Он делал взмах левой, противник, уворачиваясь от удара, уходил вправо. Но это был обман. Лом подтягивал левую руку к себе, и на развороте, кулаком правой руки, бил прямым ударом в то место, куда должен был увернуться противник. Удар приходился в лоб и на этом бой прекращался, и ещё ни кому не удавалось устоять против этого удара. Но я готовился и я знал. Я знал, что если я поддамся на провокацию обманного движения, то этот мой самый важный бой будет мною проигран.
Лом взмахнул левой. И здесь, вместо того, чтобы уклониться вправо, я сделал выпад навстречу обманному движению. Тут же следующий за ним сокрушительный удар правой прошёл мимо.
Психология любого боя подразумевает, что победа достаётся тому, кто обладает большей массой. Когда сражаются звери, то они встают на задние лапы, подпрыгивают, ерошатся, надуваются, грозно рычат, потому, что любой боец должен казаться противнику крупнее, чем он есть на самом деле. И в этом люди не далеко ушли от зверей.
Пока Лом находился в движении своего промаха, я, вместо того, чтобы расправиться и подпрыгнуть и набычиться, вдруг резко, до самого пола присел и втянул свою голову в колени. Это моё действие, не поддавалось ни какому осмыслению, ни какой логике, - я пошёл против всех правил подсказанных здравым смыслом. Мозг Лома не смог справиться с решением этой загадки, и он впал в ступор. Я как бы исчез для него из этого мира. Это состояние обычно длиться не более секунды, но мне этого времени вполне хватило. Я выпрыгнул как бы из ниоткуда, и провёл свой пиратский удар.
Лом рухнул.

Меня окружила тишина. Все ждали, того момента, когда Лом поднимется и сделает из меня отбивную котлету. Лом катался по полу и хрипел. Наконец он поднялся и, покачиваясь, пошёл на меня. Я взмахнул левой, и прямым ударом в лоб, тем самым ударом, которым всегда бил Лом, опять свалил его. Это был мой триумф.
Как это часто случается после драки, мы с Ломом стали закадычными друзьями. Бэза попал под моё покровительство и стал третьим. Он и заразил нас морем. Получив свидетельства об окончании восьмого класса, мы послали документы в мореходку, и вскоре пришёл вызов. Деньги на дорогу в один конец, мы заработали ловлей касаток. (Для несведущих, я поясняю, что амурская касатка, и морская касатка никакие не родственники, а тёзки).
До Находки мы добрались без приключений, и первым делом убедились в том, что вода в море действительно солёная. Нас поселили в спортзале мореходного училища. Абитуриентов поделили на роты и поротно стали водить на экзамены. Офицеры называли нас юнгами, что было приятно, а курсанты салагами, и это было оскорбительно.
В тот день наша рота была дежурной. Под пристальным оком боцмана, мы, три друга, добросовестно мусолили швабрами пол, который почему-то там называли палубой. Перемывая гектары палубы в третий раз, мы стали понимать, что наши командиры озабочены не наведением чистоты, а заняты лишь ломкой нашей воли.
В тот день, вернулись с учебного рейса курсанты четвёртого курса штурманского отделения. Своё возвращение они уже успели отметить.
- А?! Салаги?! – закричал какой то верзила голосом садиста, в котором прозвучали радостные нотки. Курсанты, что рангом пониже, с глуповатыми улыбками на лицах, стали полукругом, в ожидании приятного зрелища. Верзила пнул ведро, вода растеклась.
– Эй, ты! – он ткнул пальцем в мою сторону, - А ну-ка сбацай мне чечётку!
Я молчал.
- Ты что, глухой, что ли?
Я стоял и ждал.
- А ты чего стоишь? – Верзила упёрся взглядом в Лома, - Хлопай ему в ладоши! Ну-ка! А–та-та! А-та-та!
Верзила пританцовывая, стал приближаться к Лому. Лом насупился, шея его покраснела. Это было плохой приметой. Столкнувшись с неподчинением, верзила снял ремень, ребром ладони ударил по полотну и ловко перехватил петлю. Сверкнула тяжёлая морская бляха, которая могла бы легко раскроить любой череп. Мы никогда не использовали оружие в своих драках, и шансов у Лома не было.
Лом засопел.
Верзила замахнулся и откинул свой корпус назад. Это была его ошибка.
Лом взмахнул левой, увёл руку вниз и прямым правой нанёс свой сокрушительный удар. Это был самый лучший удар из всех тех, свидетелем которых мне приходилось быть. Верзила так и остался стоять с откинутой назад рукою. Потом колени его подогнулись, и он упал лицом вперёд. Из-под него выползла и стала увеличиваться в своих размерах лужа крови.
Всё затихло. То, что салага побил курсанта, здесь случилось впервые.
Я во время понял, что драка ещё не закончилась и это только её начало. Я схватил табуретку и грохнул её об пол. В руках осталась ножка. Я протянул её Бэзе.
- Держи, теоретик! Сейчас будет жарко!
Нас обступили. Их было около сотни, но основную массу той толпы составляли неорганизованные салаги. Ни помочь, ни помешать нам они не могли.
Нападавших было человек пятнадцать. Я, Лом и Бэза стали спинами друг к другу и образовали треугольник.
- Вперёд, братва! – раздался чей-то голос, и морячки насели.
Тот, кто попадал Лому под его прямой удар, либо оставался лежать, либо медленно отползал под защиту толпы. Бэза крутил над головою ножку от табуретки и не давал подступиться к нам сбоку. Количество нападавших увеличивалось, количество побитых тоже.
Я ушёл от очередного удара, присел, и когда сжал пружины своих мышц для своего коронного встречного, Бэза замахнулся на нападавшего ножкой. И когда я с рёвом вытолкнул из себя воздух и выпрыгнул вперёд, удар той ножки пришёлся мне в как раз переносицу. Что-то хрустнуло, но боли я не почувствовал.
Лом бился молча.
Я рычал и визжал и разбрызгивал по сторонам свою и чужую кровь.
На шум прибежал патруль. Курсанты бросились врассыпную. Кого-то отправили в санчасть, кого-то на губу, а нам вручили наши бумаги и выпроводили за ворота.
Идти нам было не куда.
– В ремеслуху будем поступать! Вернёмся в детдом и попросим там направление в ремеслуху!– определил наше будущее Лом.
У нас оставалось девять рублей и пятьдесят семь копеек.
– Если пойдёт масть, то за трое суток доберёмся до Могочи! По железке будем ехать зайцами! По трояку на самолёт, это девять рублей, а остальное на хлеб! На четыре буханки хватит! – подчитал Лом.
– Клин, твой нос смотрит в сторону! Переносица сломана! Нужно бы поправить, а то так и срастётся! Будешь с кривым носом всю жизнь ходить!
Ходить всю жизнь с кривым носом мне не хотелось. Лом попытался поправить мой нос, но опять хлынула кровь, и мы оставили его в покое.
Изорванные и в синяках, мы пришли на вокзал. Поезда приходили и уходили, но нас ни кто не брал. Подошёл дежурный милиционер, завёл нас в кутузку, напоил чаем и усадил в ближайший поезд. Из этого опыта мы сделали полезный для себя вывод, - мент друг человека.
Проводник высадил нас на следующей станции. Менту на той станции тоже не нужны были болтающиеся по перрону беспризорники, и он тоже усадил нас на поезд. Так мы и двигались, от одной станции до другой.
Поезда шли редко. Деньги, которые мы могли потратить на питание, давно закончились. Мы не ели уже несколько суток. Оставался последний перегон, и утром мы должны были быть в Могоче. Пьяный проводник покачался в проходе, погрозил нам пальцем и ушёл спать.
Вагон был полупустым. В последнем отделении скучала старушка. К ней мы и подсели.
- Откуда вы, касатики? – спросила нас бабуся.
Мы рассказали.
В узелке у старушки была пара яиц, три картофелины и огурец. Отказываться от угощения нас не учили. Мы поделили снедь по-братски, тут же проглотили её, но тем только разбудили, задремавший было голод.
Усталость давала о себе знать. Мы с Бэзой забрались на верхние полки. Лом лёг внизу.
- Вставай, пацаны, Могоча! – разбудил нас проводник.
- Да хранит вас Бог, касатики! - перекрестила нас на прощание старушка.
Станция Могоча расположена в распадке между двух сопок. На вершине одной из них взлётно-посадочная полоса аэродрома. До прилёта «кукурузника» оставалась масса времени.
- Подождите меня здесь! – сказал Лом.
Мы легли в ковыль.
По небу блудило одинокое облачко.
Цвиркали кобылки.
Дурманил запах цветущей паранжи.
Бэза достал колоду карт с голыми бабами и мы стали играть на шалбаны.
Вскоре вернулся Лом. Он принёс белый хлеб. Мы с Бэзой уставились на это неожиданно свалившееся на нас богатство. Лом разломил буханку на три равные части. От хлебного аромата у меня кружилась голова. Я рвал хлеб большими кусками, и почти не прожевывая, глотал их.
- Заначку сделал Лом! Молодец! Только надо было бы чёрный хлеб покупать! Тогда бы нам на две буханки хватило! – похвалил Лома Бэза.
- Не тушуйтесь! У нас ещё деньги есть! – обнадёжил нас Лом.
- Откуда? – спросил я.
- Я у бабки ночью взял!
Тут я почувствовал, как только что проглоченный мною кусок замедлил своё движение по пищеводу и тяжёлым комком остановился в желудке. Лом посмотрел на меня и всё понял.
- Да, что ты, Клин? – сказал он, - У бабки в кошельке много денег было! Но я у неё только три рубля и взял!
Я молчал. В детском доме мы иногда приворовывали друг у друга. Но то была детская шалость. Здесь же было настоящее воровство.
Я поднялся, забрал свою балетку, и пошёл к вокзалу. Недоеденный мною хлеб остался лежать на траве.
- Клин! – услышал я голос Лома, - Клин, брось чудить! Вернём мы свой долг бабке! Как только заработаем, так сразу и вернём!
Я оглянулся.
Бэза шёл за мной.
Я прибавил шаг и он отстал.

Институт, куда положили меня, называется так: Всесоюзный Научный Центр Радиационной Медицины. Все же называют его гораздо проще – Радиологический Центр. Расположен тот центр в посёлке Пуща Водица, это под Киевом. Сюда даже городской трамвай ходит. Пациенты – военные и гражданские строители – ликвидаторы чернобыльской катастрофы.
Здесь очень уютно. Питание хотя и хорошее, но моё меню – стол номер один. А это, вы сами знаете, – всё уже заранее пережёванное, без соли, без перца и на пару.
Отделений в клинике много. В каждом сотни больных. Наше отделение называется так: «отделение лучевой патологии». Здесь лежат самые-самые. Нас всего двенадцать. Десять дней назад привезли ещё одного. Его шею и нижнюю часть лица изуродовала опухоль. Я прочёл его фамилию в журнале, и она показалась мне знакомой.
Новичок подсел ко мне в столовой. Ел он из чайной ложечки. Опухоль мешала ему глотать. Картина была неприятной, и я заторопился. Мой сотрапезник вытащил тетрадь и написал в ней: «Здорово, Клин!»
- Лом!!! – заорал я. Все оглянулись.
«Как ты?» – написал Лом.
Я рассказал ему, что поступил, выучился, родил двоих.
- А ты то как?
Лом махнул рукой, что должно было бы означать то же самое.
«Я знал, что встречу тебя в зоне. Не могли мы, детдомовцы, пройти мимо такой большой драки»,- написал он.
- Да, я бетонировал южную и западную стены Саркофага! – ответил я, польщённый.
«Я часто видел тебя в Копачах. О тебе ходили легенды, будто бы смерть тебя боится».
- Что это с тобой? – спросил я, показывая на его шею.
Лом махнул рукой.
«Где слабо, там и рвётся», - написал он.
- А где Бэза? – перевёл я разговор в другое русло.
«Я видел Козу», я кивнул головою в знак того, что Козулину Светку – подружку Бэзы, я помню, - «она сказала, что Бэза получил срок, потом второй. В лагере его убили».
- Да, Бэза драться не умел! Бэза был теоретиком!
«А нос твой так сросся кривым».

Виктор Сергеевич Ломакин умер вчера.
Операция прошла успешно. А потом лопнул, какой то сосуд и он захлебнулся кровью.
Лом свой долг отдал.

Мне завтра тоже под нож.
Врачи говорят, что рак желудка.
Но я то знаю.
То сворованный нами хлеб застрял во мне.