Unforgiven

- Добрый день, миссис Оливуд, я принес новую инъекцию для переливания, через несколько часов, вам станет гораздо лучше, - голос молодого юноши был настолько приятен, что у него появились даже поклонники. Тусклая улыбка тенью легла на бледное красивое лицо светловолосого парня.
- Добрый день, милый юноша. Благодарю тебя за помощь, - женщина покорно легла на свою постель, а молодой аспирант аккуратно ставил капельницу.
Солнечные лучи проникали в палату, белыми бликами отражаясь в необычных серо-голубых глазах мужчины, немного отрешенные, печальные, глубокие. Никто не знал, что скрывается за ними, но когда он смотрел на кого-то, то захватывало дух, а сердце болезненно замирало от его необыкновенно проникновенных глаз.
Скромный, неразговорчивый молодой человек, лет двадцати пяти занимался тем, что ставил капельницы по переливанию крови, если главный отделением больницы был очень добр, то он мог самостоятельно брать кровь, с чем справлялся очень хорошо, тонкой иглой он сразу попадал в синюю вену и темная тягучая жидкость медленно ползла, вверх преодолевая деление за делением медицинского шприца.
После обычной процедуры он вышел из палаты, со своей тележкой, уставленной мини контейнерами, пробирками с тягучей ртутного цвета жидкостью – донорской кровью. После утренних процедур и приемов он исчезал для всего мира.
Но у него, как считали коллеги, был необычный талант – он чуял кровь на расстоянии, и мог безошибочно определить ее группу. В ответ на их восхищения он лишь улыбался уголками губ и уходил прочь – он не привык быть на виду у всех. О нем вообще ничего нельзя было сказать, никто не знал, где он живет, никто не знал его имени.
Он и сам уже не помнил, когда в последний раз слышал его.
Когда он был еще волчонком, мать звала его Адиос. Да, когда-то у него была целая семья, но вот уже несколько лет он был совершенно один. И это имя сгорело вместе с его прошлым, от наваждения которого он не мог избавиться.
Он родился оборотнем. Вся его семья была волчьей породы, тенями полнолунных ночей они убивали ради жизни, ради собственной страсти к людской крови, что темными каплями медленно стекала по окровавленным клыкам. Вечным несчастьем и усладой им была лишь желтоглазая луна, выходящая из-за темных перин – облаков, превращая их в тех, кем они являлись. Чувство страсти, неопределенного восторга от того, что их опасались, их страх чувствовался на кончике языка, витал в воздухе и рассыпался в прах, когда звучал последний глухой стук сердечной мышцы.
Однажды он отбился от своей стаи. Его привлек чей-то образ, стоящий вдоль дома, где они только что устроили разбой, убив всех его обитателей. В том месте, где стоял некто, было особенно темно, так, что, даже обладая прекрасным ночным зрением, он не мог разглядеть. Неопределенное волнение будоражило шерсть, до мурашек пробиралась по телу. Вдруг существо исчезло, так быстро, что маленький Адиос был растерян, встав на задние конечности, он вглядывался в ночной мрак, носом вдыхал ночной воздух. Пока не почувствовал как некто обхватило его горло и впилось ему в шею. Потом, пустота. Очнулся он, когда наступил рассвет, и вернулся в логово, испугавшись опаляющих лучей солнца.
С тех пор, в нем зародилось еще одно ненасытное желание, которое приходит теперь к нему не только когда луна преображается в золотой медальон. Теперь он чувствовал запах крови, его почти неуловимое присутствие терпкий, манящий, сладкий вкус. И еще одно - жажда. Ничем неутолимый голод, вырывающаяся наружу бездна, та, что порождало внутри пожар, тянула на самое дно звериных инстинктов. В этом адском огне он терял себя, забывался, не мог контролировать свои желания.
Адиос убил предводителя своей стаи. С победным рыком впивался клыками в шею отца, высасывая его кровь, наслаждаясь его терпким металлическим вкусом. Она была тягуча словно ртуть, тяжелыми каплями медленно стекая по его горлу, доставляя насыщение, утоляя неудержимую страсть. В ту ночь он не спал, корчась в поту у окровавленного трупа отца, его бил жар, душил запах, сладостный, зовущий запах крови. Из глаз сыпались искры, пульс бил в вену у виска, так, что будто он выблюет свои мозги. Темное существо пришло к нему в ту ночь, прикоснувшись ладонью к его груди, выжгло имя «Непрощенный» (Unforgiven).
Наутро его нашла мать, он все еще корчился на полу у изголовья мертвого тела. С тех пор его стали бояться волки, ведь он стал верольфом - вампиром.
Непрощенный бродил по свету в поисках новых жертв, новой крови. Как только мрак касался земли и серый туман покрывал землю, алый закат призывал его убивать. Только сверкающие точки смотрели на него с высоты, безмолвно наблюдая за ним, подмигивали и они смеялись безумным смехом вместе с ним. Ночной прохладный воздух приносил чужие страхи, чужой пот и запах молоденьких девиц. Он был предвестником смерти и каждую ночь он стремился на зов своего хозяина, чувствовал его власть... притяжение к нему. Чувствовал его силу. У него за спиной, прорезая рубашку, выправлялись жилистые мускулистые крылья, покрытые плотной черной как темный бархат неба кожей.
Он грабил, насиловал, убивал и снова насиловал безжизненные, окровавленные тела своих жертв. Еще более обостренные запахи чужого стыда, гнева, страха. Он убивал, глядя в остекленевшие глаза своих жертв, вдыхая этот горький запах их страсти, кончиком языка пробуя его на вкус, оставляя после себя мокрую дорожку слюней.
Все это доставляло ему удовольствие, до поры до времени, пока он не понял, что все это больше не дает ему чувство свободы, насыщения, удовольствия, а только лишь порождает в нем еще большую тоску, от того, что все жертвы становятся одинаковыми на вкус и больше не привносят разнообразия его новым чувствам. Дешевое пойло, купленное на награбленные деньги лишь еще более разрушало его изнутри, на губах чувствовался запах тлена. И тогда появилась боль, боль от того, что все жертвы яркими образами вставали у него перед глазами, словно выжженные на тыльной стороне век, не давали ему покоя, он кожей ощущал биение их сердец и видел их предсмертные агонии, словно весь воздух вокруг него был наполнен запахом смерти.
И он просто остановился, убегая прочь от этого прошлого, дальше от той бездны, что жгло его сердце, будто оставляя на теле дыры, выжженные на нем буквы, каждую ночь напоминали ему, что он «Непрощенный». Это стало его именем, его проклятием.
От голода тело ломило, выворачивало суставы, крылья каждую ночь вырастали лишь уродливыми буграми, а выжженная хозяином надпись кровоточила, обжигающей его собственной кровью, тонкими алыми полосами стекали по белой, почти фарфоровой коже.
Он чертовски любил своего отца… Он помнил, как скулила мать, склоняясь над его телом. Я не прощу тебе это никогда! - крикнула она ему, когда он покидал свою стаю, под пристальными опасливыми взглядами сородичей.
Непрощенный. Звенело у него в ушах, когда он корчился лежа под огромным звездным небом в глухой тиши, будто тысячи горящих глаз пристально следили за ним, чувствуя непреодолимую жажду и скорбь. Он бежал прочь от тяги к крови, тяги к бездне.
Он менял города и страны, лишь бы этот зов крови прекратил свою дьявольскую трель. Одинокий и непрощенный выл на желтую луну, бродил по труднопроходимым трущобам, спасаясь от своего прошлого, точнее он хотел, чтоб это стало его прошлым.
Судьба забросила его в один небольшой городок, где его приняли рабочим, дали подвальное заброшенное помещение для жилья, находившаяся в нескольких метрах от самого здания. Теперь небольшая больница стала ему пристанищем. Но зов жажды крови не давал ему покоя, душил смертельным запахом гнили, забирал остатки его разума, поглощал тело в пустоте его черной души.
Слишком многое в прошлом заставляло его просыпаться в холодном поту.
Он прибегал к попыткам покончить с этим раз и навсегда, но это было не так просто. И, в конце концов, все его способы расплаты оказывались лишь слабыми попытками… попытками одуматься, встряхнуть в себя свои непростительные грехи, очистить себя…свою искалеченную израненную душу.
Его каждую ночь били страшные припадки, он впивался ногтями в каменные стены грязного подвала, ползал на коленках по полу, скулил, выл, стонал, пытался вырвать свои клыки, однажды ему это удалось, но они выросли заново еще длиннее, еще острее.
Он резал вены, выпуская свою зараженную кровь, а потом жадно и лихорадочно слизывал ее, такую сладкую, нужную, зовущую. Но на утро он вновь просыпался с многочисленными шрамами на руках в пятнах крови. Его выворачивало наизнанку, когда он кутался в белые простыни одеяла, словно в кокон, рвал их, впивался зубами в свой изодранный матрац.
Потом его рвало, потому, что тело не принимало свою собственную кровь. Он тонул, гас, он шел против воли своей природы. Все больше терял контроль над собой.
Он чувствовал, что скоро, что-то должно произойти, как пес чувствует беду, так и он, ждал часа расплаты своего хозяина, от которого он убежал, которому не подчинился и не примкнул к себе подобным. А где ему подобные существа? Он чужой…всюду.
Однажды проходя по коридорам больницы с той же тележкой, он боковым зрением заметил девушку, быстро завернувшую за угол. Это были всего лишь доли секунд, но он почувствовал небывалую тягу к ней. Группа крови Х. Впервые, он не мог определить группу крови. От нее веяло страстью, некой свежей прохладой и приторно – сладким запахом ее молодого тела. Светлая кожа, черные, как темный бархат, шелковые волосы каскадом спадали с ее плеч… Никогда более притягательного аромата ее кожи, он не чуял… в ней не было страха, точнее даже от нее веяло существом умеющим порождать страх. Существо, напоминающее о его собственной бездне внутри его черной души.
В ту ночь он сильно истязал себя за то, что с новой силой почувствовал желание попробовать на вкус кровь. Ее нежную сладкую кровь…
Непрощенный, помни, ты непрощенный… голос звенел в ушах, давил на виски, находил отголоски во всем теле… Юноша старался избегать эту девушку, не ходил по тому коридору, не смотрел по сторонам. Но голос все ярче и ярче напоминал ему об истинной его природе. Ему казалось, что весь воздух больницы пропитан запахом ее тела… зовущим, желанным. Чем больше он избегал ее, тем больше он чувствовал ее притяжение.
Он вновь сходил с ума, манящий запах услады, трепетал в нем. Он кожей ощущал почти неуловимые вибрации от ее дыхания, биение ее сердца, от этого его бросало в дрожь, то в жар, то в холод, так что его собственная кровь стыла в жилах. Это стало невыносимо.
Он тайно следил за ней, иногда он приходил в столовую на завтрак, там, где была она, садясь неподалеку от нее. Ничто не ускользало от его пристального охотничьего взгляда. По обыкновению, он заказывал овощной салат, ей подавали нежные куски мяса. Все существо его издавало низко гортанный рык, когда она, не используя вилку и нож, брала в руки мясо и вгрызалась зубами в его плоть, оставляя на нем следы своих укусов. Морская капуста не лезла ему в глотку.
Одним утром главный врач сказал, что одной пациентке нужно поставить капельницу. Это казалось обычным делом.
Он шел по пустынному коридору этого этажа, его белый халат пропах кровью, но не той, что текла по ее венам. Яркое утреннее солнце ослепляло глаза, чувство той молодой девушки не оставляло его в покое, ослепляло желанием прикоснуться к ее коже не знавшей дневного света и сейчас он чувствовал ее еще больше, чем когда-либо.
Открыв дверь в палаты, светловолосый юноша замер. Эта была ее палата. Возбуждающее чувство ее крови затмевало слабый голос его разума, кипящая сила его существа наполняло тело жаждой, тягой, желанием. Черные волосы разметались по белоснежной наволочке подушки, придавая им еще более выраженную четкость, непревзойденную идеальную красоту. В горле пересохло, пытаясь проглотить ком в горле, он еще раз сглотнул, подходя к ее кровати. Казалось, она без сознания. Поставив ей капельницу, он сел около кровати, наблюдая за ее сном.
Малокровие. Он чувствовал ее диагноз. Она нуждалась в чужой крови, постоянно.
Она спала с открытыми глазами. Темно – синие неестественного цвета глаза смотрели на него невидящими глазами, в них он видел свое отражение, безобразно искаженного в ее глазах. Он чувствовал себя грязным, запачканным, а она… была прекрасна, ее неприкосновенность он чувствовал в воздухе, пропитавшем насквозь это старое здание. Все его существо парализовало, словно электрическим током, глубоким и жестким трепещущим, волной прокатывалось по телу вдоль линии позвоночника. От которого, дыбом вставали даже самые маленькие волоски на теле. Склонившись над ней, он почти рычал ей в лицо, глядя в ее стеклянные глаза. Не в силах больше сдерживать свои инстинкты, он рывком отстранился от нее, уходя прочь, не оборачиваясь, не смотря на нее. Помни, тебе нет прощения…. Голос все отчетливей слышался в голове.
В эту ночь он приковал себя цепями, к стене, чтобы не придти к ней, чтобы хоть как-то сдержать свое желание попробовать ее на вкус, вертящийся на кончике языка. Адиос чувствовал тягу к ней, как когда-то тянуло к хозяину. Зачем он вспомнил о нем, он не знал.
Ночной непроглядным мрак царил в его каморке, корчась прикованным к цепям, он чувствовал себя зверем, волком, чувствовал ее манящий запах нежной кожи… Запах кожи, кровь, жажда, страсть, запах, ее тело, кожа… только эти слова вертелись у него в голове не давая ему покоя. Все что он пытался забыть, утопить в себе, оживало в нем. Металлические цепи резали кожу вен, впивались в старые шрамы. Под утро ему снился беспокойный сон, в нем была она, а когда солнце поднималось из-за горизонта, чтобы сменить луну, он услышал знакомый голос: «Через тринадцать дней я заберу тебя с собой, Непрощеный».
С той ночи он стал сам не свой, он чувствовал приближение, затхлое вонючее дыхание смерти, впервые, он четко осознавал, что не хочет вот так умирать, его тянуло к ней, к ней одной…
Он каждую ночь сидел у ее постели, наблюдая за тем, как слабеет ее дыхание с каждым днем, ее сердце делает меньше ударов в секунду… Он умирал рядом с ней, держась за перила ее кровати, он рычал, скулил как брошенный пес.
Непрощенный видел, как ее била крупная дрожь, она тоже корчилась в постели, кусала простыни, куталась, задыхалась.… Рыдала и была холодна, как лед.
Вервольф - вампир вышел на улицу подышать ночным прохладным воздухом, смотрел, как глупые мотыльки, похожие на серый пепел ударялись о плафон ночного фонаря, гонимые ветром они снова прилетали на этот неверно выбранный свет.
Это была его последняя ночь…
Жар внутри него становился невыносимым, подняв глаза на окна больницы, он увидел свет в ее окне, единственный свет горел у нее в палате. Должно быть, она пришла в себя…, - подумал он.
Рывком сорвавшийся с места он не помнил, как добрался по лестницам на восьмой этаж. Сердце бешено колотилось, вырывалось из груди, выжженная его же кровью надпись горела все сильней, пульс зашкаливал от нормы, наверное эта была агония, агония его страсти, дикой страсти к существу, чьи чувства был схожи с его. Кровь пульсировала в венах, вырывалась наружу, из глаз, казалось, сыпались искры, он растворялся, терял сознание, но чувственность возрастала в нем. Он открыл дверь в ее палату, неяркий призрачный свет свечи мерцал, отбрасывая неестественные призрачные тени.
Она поднялась с постели, ее бледная кожа казалось еще призрачно белой, ночной больничная сорочка была ей велика, но через тонкий хлопок можно было разглядеть ее фигуру. Девушка повернулась к нему. Ночной прохладный летний ветер волновал ее черные волосы, он растворялся в синеве ее бездонных глаз. Она улыбнулась ему слабой улыбкой, протягивая к нему свою руку. Весь мир состоял из глубины ее неестественных глаз. Теперь он ясно мог ощущать ее темную силу, что волнами исходило от нее, касалась его горячей кожи, что по телу пробегали неприятные мурашки. Удивительно, но взгляд ее был властным и сильным, жестким, повелительным. Он подошел к ней. Не контролируя свои чувства, нежно приобнял ее за талию, ощущая ее кожу даже через сорочку.
Так близко, неожиданно, потрясающе, словно сон.
Если блокировать все чувства боли, кроме одного - ощущения ее кожи на своей – тогда, может быть, это прикосновение… продлится дольше… обожжет сильнее. У него перехватило дыхание, когда ее пальцы скользнули по его щеке. Он не мог пошевелиться, он стоял словно завороженный, находясь под ее властью, под властью ее невероятно сильного взгляда. Снова он почувствовал, как пульсирует кровь, протекая по венам, обжигая изнутри его имя Непрощенный. По телу прокатилась дрожь, из горла вырывался рык, существа, что дремало в нем. Он чувствовал сладость ее молочной кожи, ноздрями зверя вдыхал этот аромат, чуть прикасаясь к ее шее. Непрощенный прикоснулся к ее губам. И ее рот открылся для него, позволил ворваться, почувствовал влажный жар ее твердого языка. Кровь пульсировала в нем, ударяя в виски, он был на грани, на грани потери контроля над собой.
Он целовал ее отчаянно, безумно, жадно, словно дикий зверь. Он почувствовал, как ее зубы вонзились в его нижнюю губу, сильно и жадно. Она втягивала его в рот и высасывала его собственную кровь, он чувствовал ее вкус, но он не мог остановиться. Тогда он случайно нащупал своим языком ее острые как бритва клыки. Резко отстранившись, он смотрел на нее как безумец, но сладостную агонию уже нельзя было остановить. Она лишь улыбнулась и шепнула ему на ухо, прикасаясь к выжженной надписи своей ладонью: «Это я дала тебе это имя, Непрощенный. Ты принадлежишь мне, и сегодня ты навсегда станешь моим».

Through black of day, dark of night, we
share this paralyze
The door cracks open, but there's no
sun shining through
Black heart scarring darker still, but
there's no sun shining through

What I've felt, what I've known
Sick and tired, I stand alone
Could you be there, 'cause I'm the one who
waits for you
You unforgiven too
© Metallica «Unforgiven II»


Ни темным днем, ни непроглядной ночью,
никто из нас не в состоянии двинуться.
Дверь распахивается с треском, но из-за нее
не пробивается солнечный свет.
Черное сердце еще больше темнеет от
рубцов, но солнца все нет.

Что я пережил, что я узнал,
Уставший до смерти я стою в одиночестве.
Ты будешь рядом? Ведь я жду
только тебя.
Ты тоже Непрощенная


















Моя первая история, надеюсь, вам понравится.