Родня

– Тетенька в вашем автобусе ребеночка сейчас рОдит! – повторил тот, тыча пальцем назад.
Толстуха набрала в легкие воздуха для выплеска накопившегося за день возмущения, как вдруг… салон огласил истошный вопль. Пассажиры слаженно закрутили головами, загалдели, заволновались. Вскочила с насиженного рабочего места и толстуха. На одном из сидений обхватив огромный живот руками, металась и орала бледная женщина…
– Ба!.. Паша, у нас тут рожать надумали!.. Скорее останавливай!
Не доехав сотни метров до остановки, автобус лихо распихал легковушки в крайнем правом ряду и визгнул тормозами у тротуара. С коротким шипением открылись обе двери. Первым на асфальт спрыгнул деловой малец; проворно глянув по сторонам и узнав Бестужевскую улицу, смешался с толпой…

* * *

Стройная обворожительная девица по имени Любочка легкой грациозной походкой плыла по Гражданскому проспекту. Легкость присутствовала во всем: в движениях, в озарявшей лицо улыбке, в одежде… Одежда была особенной и непривычной даже для искушенных в моде горожан.
– Прям хип хоп какой-то! – возмущенно шептали консерваторы, кося на голое тело сквозь зиявшие дыры невесомого, прозрачного платья.
– Авангард, – улыбался шлепавшим по мостовой босым ногам менее строгий народ.
– Ах!.. Тонкий хлопок от Тао Карихара! – заворожено млели знатоки.
Неприметно улыбаясь возгласам и оценкам, Любочка шла своей дорогой. Остановиться вынудил лишь другой – властный и почти грубый окрик.
– Минутку, гражданочка! – заинтересовался странной особой милицейский чин.
Девушка оглянулась, замедлила шаг. И с той же лучезарной улыбкой зашептала:
– Иди ко мне, милый. Иди…
«Милый» в погонах капитана послушно приблизился…
– Документики бы мне ваши… – враз утеряв строгость, пробормотал он, пялясь на дурманящую наготу.
– Зачем вам скучные бумаги? И не стоит так на меня смотреть, – с лукавой назидательностью молвила она. Поведя красивою рукою, шепнула: – Посмотрите лучше туда.
Блюститель поворотил голову влево и… застыл – у выхода из бутика стояла симпатичная молодая женщина. Оба в долгом изумлении смотрели друг на друга: женщина взволнованно теребила зеленый пакетик с покупками; капитан беспрестанно одергивал китель…
– Смелей же, дурачок, – подтолкнула Любочка мужчину. – Это счастье твое, – не проворонь!..
И громко засмеявшись, пошла дальше. Через квартал шумного проспекта находился нужный поворот на Бестужевскую…

* * *

Болеслав Кондратьевич топал размашистой походкой по Пискаревке с северо-востока. В левой руке в такт шагам колыхалась авоська с гостинцем для Аиды…
На углу уютного, кладбищенского скверика привязались двое – вида потрепанного, опухшего; невыносимо смердящие перегаром. Видать, приняли за своего – выглядел Кондратич так же неважнецки: поношенный сюртучок с застиранными полинялыми брючками; схваченные проволокой носки старых ортопедических ботинок; крючковатые пальцы, побитые артритом; желтый зоб щитовидки над измятым воротом рубашки… Тяжелый запашок, исходивший от пожилого мужчины, имел, однако, другое происхождение – не глупости человеческой, а беззащитной слабости его перед многочисленными недугами.
– Слышь, подкинь, сколько можешь, – заучено твердил тощий сутулый алкаш, – а то загибаемся с самого утра.
– Пей с вечеру поменьше, – брезгливо отворачивался Болеслав.
Но и там натыкался взглядом на иссиня-фиолетовую рожу, бубнившую, точно молитву:
– Ну, дай, сколь не жалко, братан!.. Брата-ан, ну, сколько не жалко, да-ай, а?..
Так и прошел бы Кондратич мимо. А тут на тебе! неожиданность, точно с неба холодный весенний дождь – рвет сутулый из рук авоську и бежит стремглав на своих длинных негнущихся ногах. И второй, завидев резвый оборот – за ним – делить добычу.
Ну что прикажете делать?.. Гаркнул вдогонку крепкое ядреное словцо – не идти ж к Аиде без гостинца!..
Сутулый враз схватился за печень, осел… Рядом распластался второй, кажись, подвернув коленку…
И вот она – заветная авоська. Снова колышется в такт размашистым шагам. Впереди край Пискаревки, а там и знакомая Бестужевка…

* * *

Троица повстречалась у арки – у самого входа в «колодец». По-родственному обнялись, потискали другу дружку, облобызались… И двинули гуртом внутрь сумрачного двора – к Аиде.
Сторонкой миновав бормотавший бульдозер со скучавшим без дела работягой, оказались против узорчатой калитки чугунного литья. Калитка распахнулась будто сама, пропуская гостей. И так же тихо, без скрипа прикрылась…
– Родька, родной! – всплеснула навстречу сухими руками старушка – хозяйка приземистого, но еще крепкого особняка. Расцеловав, потрепала вихры: – Ну что я бы без тебя делала, Роденька?
Порадовавшись встрече, мальчуган скромно отступил, дозволяя и остальным насладиться редким свиданьем с Аидой.
– Подите ко мне поближе, – звала она, поочередно обращая взор бесцветных подслеповатых глаз то к девушке, то к мужчине. Обнимая же, приговаривала: – Вот ведь при какой каверзе пришлось свидеться. Это ж надо дожить до этакой смуты!..
– И чаво ты с ними церемонишься? – поправляя ворот под зобом, справился Кондратич.
– Я меру соблюдаю, – с терпеливым стариковским упрямством объяснила она. – Начальник строительства скоропостижно скончался, так они другого назначили. Другой в Малой Невке утоп – третий объявился. А потом вдруг выяснилось: сами-то они ломать мой дом не собиралися…
– Дивлюсь я тебе, – укоризненно качнул головой мужчина, – конечно, не они той пакости начало! На то заказчик имеется – воротила иль деляга, глаз на твою землю положивший.
– Вон оно как?..
Выуживая из авоськи пачку отменного табачку, тот улыбнулся:
– На-ка вот. Для кальяну твоего. На новом месте побалуешься.
– Ой, спасибо, Болеславушка. Ой, уважил старуху, угодил…
– Куда же ты надумала, Аида? – ласково поглаживая прохладную сморщенную руку, напомнила о себе Любочка.
– На дачу подамся жить – к Серафимовскому кладбищу.
– Знаю-знаю! – запрыгал на месте мальчишка. – Это рядом с Новой Деревней! Я туда на прошлой неделе заглядывал.
– Верно, Роденька, там моя фазенда и кособочится. Ну, присядем на дорожку…
Все четверо уселись кто куда…
Потом разом встали, засобирались… Вещей было мало. Старинное кресло-качалку взвалил на спину Кондратич; кальян достался Любочке; Родьке Аида доверила песочные часы венецианского серебра. Сама же ухватила длинный холщевый сверток с торчащим снизу деревянным черенком…
Со двора она уходила не оборачиваясь, точно не желая фиксировать в бездонной памяти любимое насиженное гнездышко. Лишь минуя арку, посторонилась, пропуская въезжавший во двор лимузин.
– А вот и олигарх пожаловал, что земельку твою оттяпал, – вздохнул Болеслав. – Помочь, али сама справишься?
– Сама, – буркнула старуха.
На углу Бестужевской и Замшина навстречу странной компании промчалась, завывая сиреной, скорая помощь.
– И чего понапрасну мыкаются? – проворчала Аида. – Лучше б на Ключевую завернули к старику-диабетику. Ни сегодня-завтра гангреной дело обернется…
– Не обернется, – подмигнул молодым спутникам Кондратич.
– У него вчера третий внук родился! – рассматривая сквозь хрусталь тонкую струйку песка, похвастался Родька. – Ему теперь не до болезней.
– И медсестра на участке сменилась, – зардевшись румянцем, добавила Люба. – Одинокая пожилая женщина; чистая, добросердечная… Навещает через день.
Редко кто видел ее улыбку. Но сейчас Аида не сдержалась – растянув тонкие губы, довольно прошептала:
– Ну и пущай бы возвращались на станцию – кофий допивать, покуда не остыл. Все одно уж поздно…

Родня 2. Махово Число.

– Третьего дня опять сатанинским отродьем окрестили, – выглянул из-под кресла-качалки Кондратич. Радикулитная спина изнывала, потому тяжелая ноша регулярно кочевала с горба на голову и обратно.
– Эвон как! – тюкая по земле длиннющим холщевым свертком, точно посохом, удивилась Аида. – Чего ж они в болячках-то сыскали сатанинского?
– Вот и я говорю: странный народец пошел! Изводят свою организму всякой гадостью и дурью до последнего пределу, а все мечтают здоровенькими, да во сне преставиться. Дивлюсь ихней глупости!..
– Не любят нас с тобой, Болеславушка, не любят… Опасаются, тайком с нами ворожат, – пожевала губами старуха, поворачивая непослушными пальцами вертушку на заросшей плющом дачной калитке. – Не ведают многого, оттого и боятся.
Переместив кресло на спину, тот с неохотою согласился:
– Правду сказываешь – не ведают…
– А ребятня-то в прошлое свиданьице нас нагрела! – внезапно оживилась Аида. – Не отыграться ли нам нынче, Кондратич?
– Отчего же?! Скуку развеять я завсегда согласный!..
И, приобняв Любушку с Родькой, она повела их по тропинке к деревянной, потемневшей от времени, но вовсе не кособокой избе…

* * *

– Дык… дык ведь не обучен, товарищ подполковник!..
– Знаю, потому и не приказываю делать ей… Как это сечение называют?.. В общем живот пороть! – рявкнула в ответ рация. – Скорая торчит в пробке на Площади Мужества. Помоги на месте с транспортом и обеспечь сопровождение до ближайшей больницы. Уяснил?
– Так точно…
– Поторопись!..
Милицейский капитан стоял там же – рядом с певуче скрипевшей и беспрестанно хлопавшей дверью нарядного магазинчика. Мимо сновали прохожие, покупатели, а он был не в силах оторвать горящего взгляда от миловидной молоденькой женщины. Не верилось и ей в божественность случайной встречи; в свалившееся, словно с небес чудо.
Он уж давно позабыл о сумасшедшей босой девице в сшитом из клочков невесомой материи платье, о намерении проверить ее документы с прописочкой; задержать, спровадить в отделение… Сейчас мужчина и сам был готов на любое сумасбродство, да вдруг зашипела эта чертова рация… Приказ требовал немедля отбыть на Бестужевскую – какая-то тетка вознамерилась рожать прямо в рейсовом автобусе.
Он виновато глянул на сразившую сердце прелестницу, сызнова одернул кителек, разгладил ладонью лацкан…
– Меня зовут Лиза, – пролепетала та, взволнованно зашелестев зеленым пакетом.
– Николай… – хрипло отвечал он, не ведая, как же расстаться, не порвав хрупкой нити мгновенно зародившейся обоюдной симпатии.
И, словно прочитав его мысли, она страстно заговорила:
– А возьмите меня с собой! Простите, но я… слышала ваш разговор с начальством. Я врач и смогу быть полезной!

* * *

Мальчуган устроился на покрытом гобеленом сундуке; поддернув короткие штанишки, принялся оглядываться и хлопать роскошными ресницами. Девушка присела рядом, оправила на коленках подол прозрачного платья. Старуха устало опустилась в качалку, заправила кальян, задымила. Пожилой мужчина смахнул широкой ладонью со стола годовалую пыль; пододвинул дубовый табурет; выудил откуда-то мешочек с лотошными принадлежностями.
– Мы с Аидой ставим на двух пропоиц, что повстречались мне давеча у Пискаревки, – торжественно объявил он перед игрой.
– Я на тетеньку из автобуса. Недельку не доходила, бедняжка – схватки начались, – молвил Родька и, не вдаваясь в подробности, поспешно пояснил: – Духота в общественном транспорте; тряска – дяденьки-начальники за дорогами совсем не смотрят. Вот она и того…
Любочка пожала плечиками:
– Тогда и я поставлю на последнюю пару. Николай с Елизаветой…
Игра началась. В мешке шерудил ладошкой и звонко выкрикивал цифири шустрый малец. Остальные сосредоточенно выискивали таковые на карточках толстого пожелтевшего картона; довольно цокая языками, накрывали монетками или же, вздыхая, украдкой косили на продвиженье к цели соседа…
– Барабанные палочки! – доложил Родька.
– Есть такие, – улыбнулся Кондратич.
Старушка тоже зашевелила бледной морщинистой рукой – клеточки на ее картах исправно исчезали едва ли не после каждого выкрика.
– Дед! – ставя на стол очередной бочонок, пискнул щекастый карапуз.
Мужчина хмыкнул:
– Квартирка.
Подперев подбородок ладошкой, Люба угрюмо промолчала – партия складывалась не в пользу молодого поколения.
– А у нас уж две фатерки, – между тем вторила Болеславу Аида, закрывая монеткой «девяносто». – И сколько ж деду лет?
– Шестьдесят шесть!
– Стало быть, конец игре. Наша таперича взяла, – откинулась она на спинку кресла и исчезла в густом облаке табачного дыма.
– Проигра-али, – разочарованно протянул Родька, бросая опустевший мешок на стол. – Конечно, хотелось спасти тех пропоиц, которых я и в глаза не видал. Но мне теперь жа-алко ту тетеньку! И еще не родившегося малыша…
Он шмыгнул носом и растерянно посмотрел на девушку. Та сидела опустивши голову; взгляд отрешенно буравил длинную карточку с незакрытыми черными цифрами. Должно быть, и она сожалела о двух обреченных людях, едва успевших найти друг дуга…

* * *

Недовольный водила угрюмо молчал, но просьбу представителя власти выполнял исправно – серебристая «десятка» лихо лавировала в попутном потоке, частенько пересекала сплошные белые линии и мчала по встречной полосе так, что у пассажиров захватывало дух. Справа сидел сам представитель в мундире капитана, позади – успокаивала метавшуюся в схватках роженицу Елизавета. Пару раз машину пытались тормознуть постовые гаишники, да завидев знакомую форму, отмахивались жезлами: проезжай…
Головоломный слалом закончился неожиданно. Миновав Большой Сампсониевский, «десятка» неслась по Кантемировской; впереди показался мост через Неву; дорога стала свободнее.
«Господи!.. Никогда не доводилось так быстро ездить по городу. Кажется, вот-вот и звуковой барьер останется позади! Число Маха, мать его!.. Господи, еще немного – за мостом больница…» – успел подумать милицейский и внезапно заметил летевшую навстречу черную представительскую иномарку с синей мигалкой.
Хозяин авто пытался избежать столкновения – матерясь, ворочал рулем, тормозил…
Удар пришелся в левый борт. "Десятка" пошла юзом, дважды перевернулась, налетела днищем на хлипкое мостовое ограждение. Крепко приложившись головой о приборную панель, капитан увидал сквозь разбитое лобовое стекло мелкую рябь Невы и… пожалел, что не встретил Лизу хотя бы годком раньше.

* * *

– Нонсенс, – вылетело мудреное словцо из сизого тумана.
Трое гостей изумленно посмотрели на хозяйку дачи.
– Вот ты, к примеру, Родька, – подалась она чуть ближе к столу, – всем ли дозволяешь родиться на свет белый?
– Нет, Аида, – сгреб тот ручонкой в мешок бочонки со своих карт. – Коли не вижу в женщине хорошей матери и будущего для младенца – не прихожу; к другим иду. Хотя… иногда ошибаюсь.
– А ты, Любушка?
– Не каждый достоин настоящей любви. Одни жестоко обманываются, принимая за глубокое чувство верность, уважение, симпатию, привязанность… Другие всю жизнь томятся в напрасном ожидании. А кого-то ждет скорое разочарование – и я небезгрешна…
Старуха почавкала тонкими губами, затянулась, выпустила в сторону струйку дыма. Дотянувшись до песочных часов, тряхнула их хорошенько, пригляделась…
Заправив седой локон под черный платок, вздохнула:
– Скольких мы с Болеславушкой от мук избавляем, дарим покой, блаженство… А все одно страшнее нас врагов для людей не сыщешь! Вы даете начало всем земным страданьям, а погляди ж – завсегда и всюду вас зовут, привечают!..
– Странный народец, – согласно кивал Кондратич, – странный. Однако ж не нами так придумано.
– Странный. Токмо и мы не семи пядей во лбу. Вот ежли б маху пореже давать, а то и вовсе не ошибаться – глядишь, и нам бы обчее понимание сыскалось...

* * *

Покачиваясь на разрушенном парапете, «десятка» словно решала: упасть в реку сразу или дождаться порыва свежего ветерка. Но покуда вызревало решенье, сзади навалился один подоспевший мужик, следом запрыгнул на багажник второй. Третий водила уж ловко уцепил за дужку трос и торопился обратно к КамАЗу…
Со лба на лицо стекала струйка крови, а капитан боялся пошевелиться – поднять руку, утереть липкую бровь. Лишь когда изуродованную машину что-то дернуло и оттащило от края моста, а за спиною послышался крик младенца, он осмелился обернуться.
– Мальчик… Мальчик родился, – вымученно улыбнулась бледная Лиза. – Ой, Николай, у вас кровь. Я сейчас вытру…
С удовольствием подставляя лицо и, чувствуя нежные прикосновения женской ладони, он тихо приговаривал:
– Дверцы заклинило… Сейчас подъедут спасатели и вызволят нас. Мое дежурство закончилось… Позвольте пригласить вас в кафе – отпраздновать второе рождение. Жизнь ведь только начинается. Верно, Лиза? И все у нас будет хорошо…