На том берегу Стикса

Тысячи лет плаваю я через Стикс. Тысячи лет каждый день я сопровождаю души умерших в их последнем путешествии. Королевы, пажи, графы, бароны, князья, бедняки, крестьяне, революционеры... Я видел их всех. Видел их страх, нелепые попытки подкупить (ха! будто мне нужно золото), наивное желание меня победить (и такие были, да). Что же они все находят в этих своих жизнях, зачем так не хотят их заканчивать?

Впрочем, есть и те, кто ждал встречи со мной. Эти появляются на берегу: кто с пистолетом в руке, кто с упаковкой из-под таблеток, кто с веревкой на шее. Радуются как родному и всю дорогу не умолкают, пытаются убедить, что их выбор был верным. И только когда я оставляю их на другом берегу, замолкают на миг, а потом бросаются в воду, пытаясь догнать меня, доплыть обратно. Аид им судья.

Каждый век меняются их костюмы, появляются новые слова, неизменны только эта жалкая речка и моя посудина. Тени её величали утлым челном, но мне больше нравится "старая лодка" — не так пафосно. Нет ничего инертнее смерти. Люди изобретут ракеты, сбегут на другую планету, а я и там буду с этим корытом. Я не жалуюсь, нет, я к ней привык даже и не хотел бы ее менять. Просто устал. Лет триста назад от кого-то из пассажиров узнал, что всем трудящимся положен отпуск. Сходил к Аиду. Тот ответил, что как только души на берегу закончатся, могу хоть на Эверест отправляться. Черный юмор от владыки. Ничего другого я всерьез и не ожидал.

В последние годы стал халтурить. Набираю на берегу несколько теней за раз, пару из них забываю высадить. Человеческие врачи хвалятся, говорят, "реанимировали", победили "клиническую смерть". Пусть гордятся, мне не жалко. Тем более, что и Аиду, кажется, уже не так нужны эти души. Есть, правда, те, кто выпрыгивает на тот берег сам, даже не пытаясь остаться. Тут даже я бессилен. Не так уж меня, если быть честным, волнуют их судьбы.

Что-то на берегу привлекло мое внимание. Казалось бы, я эти места и с закрытыми глазами вижу, за это время каждый изгиб берега накрепко врезался в мою память. И он действительно такой, каким был всегда. Но у самой воды стоит молодая девушка. Живая, из плоти и крови. Она берет камешек и бросает в воду, а секунду спустя уже кажется одной из сотен теней, блуждающих по берегам. И снова вдруг обретает яркость.

Это не первый такой случай в подземном царстве. Но каждый раз все равно что-то заставляет подплыть поближе и, прежде чем посадить в лодку следующую партию, поинтересоваться:
— Эй, а ты здесь что делаешь?
— А ты не слишком-то приветлив, страж, — девушка вздрогнула от моего голоса, но посмотрела с нескрываемым любопытством. — Я оглядеться забежала.
— Почему ты вообще здесь, живая? Не положено же, — бурчу.
— А я и не живая вовсе. Опухоль мозга, неоперабельная. Я к тебе все равно попаду. Не сегодня, так через год. Хоть буду знать, что меня ждет.
— Вот когда попадешь, тогда и поговорим. А сейчас — кыш! — бью веслом о воду, и девушка исчезает.

Все же это форменное безобразие. Раньше до последнего все, включая самого умирающего, верили, что человек выживет. А тут — научное название, обоснование — и все. Похоронили при жизни. Разве можно так? Кому легче от их точных диагнозов? Странные существа, эти люди. Зачем только Прометей им огонь принес?

В следующий раз я её увидел недели через две. Снова стояла на берегу, нестерпимо яркая для моего серого, мрачного подземелья, невыносимо живая. Светлые волосы собраны в хвост, из которого выбивается непослушная прядь, ярко-голубое платье будто подбиралось в тон глазам. В руках букетик полевых цветов.
— Ты бы еще певчую птицу с собой притащила, — подплываю.
— И тебе привет, Харон, — ее ничуть не смутил мой тон, лишь бровь приподняла и усмехнулась.
— И чего тебе неймется. Всему свое время, твое еще не пришло. Иди к себе.
— Проведать зашла. Тебе-то за века, небось, поднадоело... Одно и то же, днями-годами-веками. Неужели не скучно?

По больному бьет, малявка.
— Исчезни! — рявкаю. В ответ она задумчиво пожимает плечами, стоит еще секунду и пропадает. Пропадает только для того, чтобы через день снова быть на берегу.

На сей раз её появление не застало меня врасплох. Настроение с утра было хуже обычного, одолевала скука, поэтому прогонять я ее сразу не стал. Только лицо недовольное сделал.
— Давай знакомиться что ли, раз ты такая настырная, — я никогда не умел начинать диалог. Как-то ненужно было.
— Вероника, — с готовностью отвечает она и перегибается через край лодки пожать мне руку. Пальчики тонкие, рука непривычно теплая. На кисти и сгибе локтя замечаю множество следов от уколов. Вероника следит за моим взглядом и отдергивает руку, как бы невзначай прячет за спину. Другой рукой она держит новый букетик. Васильки и ромашки. Кто бы мог подумать.
— Не поверишь, но ты первая за мой тысячелетний опыт, кто додумался лезть руку мне жать, — такого действительно не случалось, я аж на секунду опешил.
— Это потому что дураки они все, — легко объясняет она. — А ты, небось, опять прогонять сейчас начнешь?
— Небось начну, — ворчу, но сегодня гнать ее не хочется, — могла бы и сама вовремя сбежать, не дожидаясь.

Вероника снова наклоняется и быстро крепит букетик к носу лодки. Не успеваю я начать возмущаться, как она растворяется, будто и не было на берегу никакой Вероники. Волна захлестывает лодку, смывая цветы и мгновенно унося их в глубину.

— А я в книжках читала, что ты глубокий старик с длинной растрепанной бородой. А ты вон какой, оказывается, молодой и ухоженный, — Вероники не было несколько дней, но начала она, как будто и не пропадала.
— Пара мелких услуг Аиду, вот и весь секрет вечной молодости. Стариком устаешь лодку толкать. Так что врут твои книжки. Можешь так и сказать там, у себя.

Я не успеваю ее остановить, и вот уже напротив меня в лодке сидит, улыбается. Смотрит внимательно в глаза, заявляет:
— А вот глаза точь-в-точь как описывали — серые, колючие.
— Ты зачем в лодку прыгнула, дура? — мне теперь ее везти. Или в Стикс толкать.
— А мне не все ли равно? Хочешь, вези, даже заплачу тебе. А нет, так я по-прежнему могу исчезнуть, — смеется, — ты только не переживай за меня.
— Девочка, я — Харон, я сопровождаю мертвых. Я переживать разучился после первой тысячи перевезенных.
— Что, совсем разучился? — хлопает ресницами. — А как же здоровое сочувствие?
— Сочувствием я ничего не поправлю, — я начинаю всерьез злиться. Вот уже несколько дней мой привычный мир рушится от появлений этой девчушки.

Вероника вдруг становится очень серьезной. Тихо, еле различимо шепчет:
— А может быть, попробуешь? Пожалуйста, — касается рукой моей щеки и пропадает, оставив меня в смятении.

Следующие недели я помню плохо. Я перевозил тени, не слушая их бормотания, выталкивал из лодки тех, кто не хотел сам выходить, даже не смотря в их сторону. В ушах звенело "пожалуйста", а щека горела, не желая забывать легкое прикосновение пальцев.

Когда худая фигурка появилась на берегу, я даже не сразу ее узнал. Голову прикрывал серый платок, из той же ткани было сшито и платье. И весь силуэт был какой-то блеклый. Только глаза оставались ярко-голубыми. Веселья, правда, в них не было.
— Здравствуй, солнце. Зачем пожаловала? — спрашиваю и не хочу слышать ответ.
— А можно я с тобой пару раз прокачусь? Ты кому-то разрешаешь, я знаю, — просит Вероника, а я чувствую облегчение.
— Что с тобой делать, чудо. Прыгай. Раз уж ты можешь к себе вернуться в любой момент.

Она аккуратно делает пару шагов, с явным усилием переносит ногу через борт, теряет равновесие. Я подхватываю ее, не давая упасть, усаживаю удобнее в лодке. Сам сажусь на лавку, беру с собой еще несколько теней и гребу к середине реки.
— А знаешь, — она вдруг улыбается, на щеках появляется легкий румянец, — мы с тобой можем еще долго не увидеться. Мы пробуем новое лекарство. Говорят, эффективное.
— Ты похвалиться зашла? Могла бы и не утруждать себя, я бы и так понял, что с тобой все в порядке.
— Мне страшно там, Харон. А с тобой уютно и интересно. Здесь я забываю о палате и ожидании результатов анализов, — слушаю ее и изумляюсь.
— Мы переплываем Стикс, вокруг мрак и стоны мертвецов, о каком уюте ты говоришь?
— С тобой не страшно, — упрямо повторяет она, устало кладет голову мне на колени и мгновенно засыпает.

Мне остается только отпустить на берег тех, кого мы везли, снова отплыть на середину и аккуратно гладить ее по руке. Мы стоим так бесконечно долго, и даже Стикс на нашей стороне — лодку не сносит течением.

С берега доносится ропот неупокоенных. Надо возвращаться, собралась толпа.
— Вероника, — зову шепотом, — просыпайся, солнце, домой пора. Она чуть поднимает голову, улыбается мне и снова исчезает.

С тех пор я каждый день молился о том, чтобы не увидеть ее. Странное занятие для перевозчика мертвых, но тогда я был готов поверить в любых богов, только бы меня услышали. Возвращаясь от владений Аида, я старался не смотреть на берег, не рассматривать ждущие меня души. Я начинал с молитвы день и заканчивал ею же. Впрочем, это не мешало мне выполнять свою работу, тысячелетние привычки не так-то легко разрушить.

В то утро на берегу меня ждало больше душ, чем обычно. Какая-то крупная авария... Может быть, поэтому я забыл произнести слова своей импровизированной молитвы.

К вечеру на берегу осталась всего одна тень. Она стояла неподвижно, склонив голову. Даже не взглянув на меня, села в лодку. Кинула на пол монету — глупая традиция все еще жива. В полном молчании мы переплыли Стикс. Я утомлен работой, а тени часто не хотят ничего говорить.

Ступив на берег, тень обернулась и наконец-то посмотрела на меня ярко-голубыми глазами.
— Спасибо тебе, Харон. С тобой было спокойно, — улыбнулась.
— Стой! — вскочил, крикнул, и крик эхом отразился от сводов подземелья. — Не уходи, мы с тобой справимся. Ты — справишься!
— Я устала, Харон, — сделала еще один шаг от лодки. — Я больше не выдержу.
— Нет! — я бросился за ней, но пальцы лишь поймали воздух, а она отступила еще на шаг.
— Спасибо тебе, и прощай, — Вероника развернулась и ушла. Ушла вглубь, нестерпимо серая, невыносимо безмолвная, теряясь меж других теней.

На тот берег снова пришли. Он не опустеет. Высокие и низкие, худые и толстые, смиренные и разъяренные, будут ждать меня тени. Но я уже никогда не увижу среди них яркую фигурку в голубом.

... о лодку тихо плеснула волна, подтолкнув к борту маленький букетик из васильков и ромашек.


© Адель Шелонская