Правила жизни. Гэри Олдман

Мою страсть и энергию часто принимают за злобу.

Меня воспитывали мать и две сестры, которые были много старше меня и к тому же довольно рано ушли из дому. Так что фактически я рос единственным ребенком в семье, и меня страшно любили.

Обычно бывает так: мужики в пабах несут бессмыслицу, а женщины на кухнях несут в мир здравый смысл.

Когда вы видите в кино, как люди отлично проводят время, как они напиваются, ширяются и купаются в деньгах, разве в этом есть какая-то драма? Это же тоска зеленая. Меня вот по-настоящему привлекает и захватывает война, ярость, которые царят у нас в домах. Это мне интересно, за этим я пойду в кино. И не важно, «Макбет» это или история неполной семьи. Это меня возбуждает, напоминает мне, что я человек. Стелла Адлер (звезда американского кино 1930-х, впоследствии учившая актерскому мастерству Марлона Брандо и Стивена Спилберга. — Esquire) как-то сказала, что дух разрушается и разъедается жизнью. Сколько бы лет ни длился наш земной путь, мы неизбежно приходим к потере родителей, к разводу, смерти, раку — все это отщипывает от нашего духа по кусочку. И только искусство может напомнить нам, что он у нас вообще есть.

Шекспир не писал подтекстов. Подтексты надо играть.

Когда я рос, насилие всегда было где-то рядом, на периферии. Дело в том, что мужья моих старших сестер... Я бы, конечно, не назвал их злодеями. И уж тем более я бы не назвал их гангстерами. Но они были ребята довольно отталкивающие. Такие люди — плоть от плоти питейной культуры. Для них ты становился мужчиной только в том случае, когда лет в 14-15 приходил в паб и начинал пить пиво, играть в дартс, рассказывать сексистские и расистские анекдоты, отпускать гомофобские замечания и все такое прочее. Ты должен быть пацаном из бара. Я старался играть эту роль, потому что на меня давило окружение, я хотел встроиться. И хотя по-настоящему хорошо мне вроде бы тогда не было, я всегда вспоминаю об этом с теплотой. У каждого из нас есть такой чемоданчик с говном, так ведь? И мы берем его с собой, куда бы ни отправились.

Я склоняю голову перед всем, что может отвлечь ребенка от PlayStation или Gameboy. Это само по себе маленькое чудо.

Никогда особо не любил комиксы, всякие там космические корабли, скафандры. Знаете, бывают такие дети... Вот, например, «Звездные войны». Мне кажется, это довольно жестокий фильм. Конечно, вся эта тема с Силой — довольно занятная. Что это? Духовная связь? Бог? Мой сын страшно любит первые три части. А вот меня под конец довольно сильно начинает раздражать этот резиновый Йода.

Когда мне было лет шесть или семь, у меня была пластмассовая гитара с лицами The Beatles. Я так думаю, сейчас за нее можно было бы срубить конкретно так бабла.

Сколько вы знаете фильмов, в которых видно, что режиссер точно знал, что он хочет снять? Я такие могу по пальцам одной руки пересчитать.

Люди часто думают, что могут полностью контролировать свою карьеру. Но далеко не все в жизни можно строить. Многое зависит от того, что подвернется.



Не думаю, что в Голливуде вообще понимают, что со мной делать. Когда речь заходит о романтических комедиях, мое имя наверняка оказывается в самом конце списка.

Если бы я в молодости не избавился от алкогольной зависимости, я бы тут с вами не разговаривал.

Лет в 13 я был буквально одержим классикой, одержим Шопеном, одержим игрой на фортепиано. Я тогда нашел где-то на чердаке пластинку Либераче (Владзи Валентино Либераче, американский пианист и эстрадный артист. — Esquire), и понеслось. Я скупал целые полки книг о Шопене. Иногда мне кажется, что еще тогда я не столько делал что-то, сколько изображал, что делаю. Я играл человека, который умеет играть на пианино. Потом я безумно увлекся боксом и Мухаммедом Али, он тогда как раз дрался с Джо Фрейзером. И я пошел заниматься боксом. Дрался я отвратительно. Но если бы вы посмотрели на меня в зале, вы бы сказали: «Да, этот пацан родился в перчатках». Я идеально воспроизводил все движения, колотил грушу, проводил филигранный бой с тенью, скакал через скакалку. Я бы мог играть боксера, но сам я боксером не был. Просто в то время такая у меня была страсть. Ой, а теперь я вот это попробую. Хочу быть боксером. Хочу быть пианистом. Хочу быть футболистом. Теперь я могу быть ими всеми, но страсть ушла. Я больше не люблю играть.

Когда мне предложили сыграть Бетховена, у меня было одно условие — не чудить с волосами. Тогда агент сказал мне: «Прочитай-ка сценарий еще разок».

У людей, у прессы сложилось довольно странное и неверное представление обо мне, проще говоря, срань какая-то. Я все время читаю об «умалишенном» или о «гении», о «переменчивом», «злобном», «сумасшедшем», «безумном» Олдмане. Наверное, дело в том, что люди напрямую ассоциируют меня с персонажами, которых я играю. У меня и правда есть способность к смене личин — хоть во сне могу переключаться. В актерской игре для меня нет ничего трудного. И любой актер, который говорит вам, что он становится тем персонажем, которого играет, либо лжец, либо диагностированный шизофреник.

С возрастом я замечаю за собой пугающую склонность к чудовищному занудству. Я с удивлением слышу, как говорю ровно те же вещи, которые говорили мои родители: «Убери комнату. Не спорь. Помой посуду». Или идешь, бывало, мимо сортира, а там — восьмилетний сынок: «Подними стульчак! Сколько раз можно повторять? Подними стульчак!»

Ленивый всегда работает вдвое больше. Нужно потратить побольше времени, но сделать все с первого раза. Пусть это займет столько времени, сколько нужно, иначе все равно придется все переделывать.

Я всегда говорю своим детям: «Можете сейчас меня ненавидеть, потом полюбите». Детей нужно цивилизовывать. В них сидит какая-то природная дикость, и если с ней ничего не делать, то года в 22 они придут к тебе, все покореженные, и скажут: «А ты где был, сука?»

Актерская игра в приземленном понимании начисто лишена интеллектуальности. Это эмоция, это чувство. Мне кажется, что в этом смысле я уже довольно давно потух.

Честно говоря, мне уже порядком надоело играть всяких засранцев. Я жажду комедии. Хотя опускать Индиану Джонса было довольно весело.

Нам дан кодекс, по которому нужно прожить жизнь. Мы не всегда ему следуем, но он есть.

Хотите верьте, хотите нет, но я все-таки сыграл больше хороших ребят, чем злодеев.