На uCrazy 18 лет 1 месяц
Правила жизни Федора Конюхова
Путешественник, священник, 60 лет, Москва
Самое главное — чтобы не было поучительно. Не очень это красиво, когда человек становится и поучает.
Как ты можешь себя разменивать, когда тебе шестьдесят?
Я раньше думал, что в пятьдесят лет скучно будет, что я старый стану. В пятьдесят я хотел принять сан священника — деревня, церквушечка. Но сейчас понимаю, что каждый возраст интересен. Как ты смотришь на женщину — даже в этом возраст проявляется.
Когда 20 лет назад я ходил на Эверест, то после моего возвращения приехали газеты, журналы. А сейчас я снова поднялся, и уже через неделю это устарело. Все узнали об этом из интернета и тут же забыли.
Компьютер, который я с собой беру, очень тяжелый. Но он чем хорош: на него можно ногами становиться. Даже реклама есть такая.
Что-то в мире меняется с огромной скоростью, а что-то — стоит на месте. В компьютерах мы шагнули вперед, а вот кислородные маски совсем не изменились.
Есть на Эвересте так называемый трупосборник — кулуар такой. Где бы ты ни упал, ты все равно улетишь туда. Это как чистилище. Ночью, когда идешь, ничего не видишь, только фонарь освещает дорожки. А когда спускаешься днем, то становится жутко: они как после боя там лежат, черные, мумифицированные. Иногда только по кошкам можно определить, когда человек погиб. У одного я видел такие же кошки, какие были у меня в 1992-м.
Я когда в первый раз на Эверест поднимался, думал, как написать его — я же художник. А сейчас я думал, о чем там помолиться, какую молитву прочитать. И уже на вершине, когда лег на рюкзак, вспомнил слова Патриарха Сербского — Павла. Он сказал, что нам надо не думать на Земле о рае, а надо думать о том, как бы не превратить Землю в ад. В рай-то нам ее никогда уже не превратить.
Раньше я много картин писал, у меня их около трех тысяч. А сейчас думаю: зачем писать, пусть холст белый стоит.
Если ты гонишься за славой, она будет убегать от тебя. И если ты идешь учиться, чтобы получить диплом, тоже ничего не получится.
Я пошел в мореходку, потому что знал, что если не закончу ее, то не стану штурманом и не найду Северный полюс (в 1990 году Конюхов в одиночку дошел до Северного полюса). Ведь GPS тогда еще не было. Потом уже было Ленинградское арктическое училище, художественное в Белоруссии, Академия изящных искусств в Париже и университет.
Меня награждали Брежнев, Горбачев и Ельцин. 30 лет назад я этим гордился, а потом подумал: хватит. Когда меня к Черномырдину вызывали, чтобы сделать Героем России, я говорю: «Виктор Степанович, я когда буду стучаться в райские ворота, чтобы хоть посмотреть на райские кущи, апостол Петр выйдет, увидит, что Федор Конюхов стоит весь в звездах и наградах, — и тут же захлопнет передо мной ворота. Ну считаете вы меня героем — считайте. Только зачем звезду вешать?»
Эдмунд Хилари первым поднялся на Эверест в 1953 году, и в Новой Зеландии, где он жил, есть пять долларов с изображением Хилари. Нашего Гагарина знает весь мир, но мы почему-то не можем выпустить деньги с Гагариным. Самому Гагарину это не нужно — он в другом мире на своем месте, — но это нужно нашим детям. Восемь лет назад я выступал перед учениками в одной школе в Ярославской области. Не знал, как начать с ними разговор. У них там стадион имени Гагарина, вот я и спрашиваю: «Вы знаете, кто такой Юрий Гагарин?» А они говорят: «Это футболист; нет, это политик».
Футболисту платят миллион в месяц, а он дурак дураком.
Космос меня никогда не привлекал. В нем нет авантюры и одиночества — того, что я люблю. Мне бы там было тяжело, в закрытом пространстве. Ну посмотрел в иллюминатор — и что? Это же как в самолете: когда летишь, только и думаешь: скорей бы долететь.
Столько друзей и стран через меня прошло, что я сейчас живу, будто мне 300 лет. Вот только все аэропорты мне до сих пор кажутся одинаковыми.
В Китае никто не заморачивается насчет часовых поясов, как у нас. Во всем Китае на всех часах одно время.
Никто из России не берется обойти вокруг света под парусом за 80 дней. Никто из 140 миллионов. Англичане, американцы смогли это сделать, но не мы. Когда это сделали французы, я позвонил своему сыну и сказал: «Не могу спать. Французы за 45 дней прошли. Мы отстали на 50 лет». А он говорит: «В стране все 140 миллионов спят, а ты не можешь?» Да, не могу. Мир переворачивается, но люди смотрят футбол, едят бутерброды и остаются спокойными. А я вот неспокоен.
В этом году из России на Эверест впервые поднялись лишь четыре человека. В Москве 15 миллионов — сколько парней, — но из Москвы ни один не поднялся.
Путешествия были, есть и будут. И через сто лет, и через двести, и через тысячу. Они изменятся — станут другими, только слово останется тем же. Ты уже не можешь быть, как Миклухо-Маклай или Седов. Сейчас не открывают материки или острова. Ты открываешь свою духовность.
Когда тяжело, то бывают мысли такие, что все, больше никогда, а как вернешься — снова хочется.
Все интересно. В пятидесятые, когда я жил в деревне, у нас не было света — и было интересно. Сейчас вокруг компьютеры — и тоже интересно.
В какую бы передрягу ты ни попадал, а и из нее надо выкарабкиваться.
Все отсеивается. Только Эверест остается.
Самое главное — чтобы не было поучительно. Не очень это красиво, когда человек становится и поучает.
Как ты можешь себя разменивать, когда тебе шестьдесят?
Я раньше думал, что в пятьдесят лет скучно будет, что я старый стану. В пятьдесят я хотел принять сан священника — деревня, церквушечка. Но сейчас понимаю, что каждый возраст интересен. Как ты смотришь на женщину — даже в этом возраст проявляется.
Когда 20 лет назад я ходил на Эверест, то после моего возвращения приехали газеты, журналы. А сейчас я снова поднялся, и уже через неделю это устарело. Все узнали об этом из интернета и тут же забыли.
Компьютер, который я с собой беру, очень тяжелый. Но он чем хорош: на него можно ногами становиться. Даже реклама есть такая.
Что-то в мире меняется с огромной скоростью, а что-то — стоит на месте. В компьютерах мы шагнули вперед, а вот кислородные маски совсем не изменились.
Есть на Эвересте так называемый трупосборник — кулуар такой. Где бы ты ни упал, ты все равно улетишь туда. Это как чистилище. Ночью, когда идешь, ничего не видишь, только фонарь освещает дорожки. А когда спускаешься днем, то становится жутко: они как после боя там лежат, черные, мумифицированные. Иногда только по кошкам можно определить, когда человек погиб. У одного я видел такие же кошки, какие были у меня в 1992-м.
Я когда в первый раз на Эверест поднимался, думал, как написать его — я же художник. А сейчас я думал, о чем там помолиться, какую молитву прочитать. И уже на вершине, когда лег на рюкзак, вспомнил слова Патриарха Сербского — Павла. Он сказал, что нам надо не думать на Земле о рае, а надо думать о том, как бы не превратить Землю в ад. В рай-то нам ее никогда уже не превратить.
Раньше я много картин писал, у меня их около трех тысяч. А сейчас думаю: зачем писать, пусть холст белый стоит.
Если ты гонишься за славой, она будет убегать от тебя. И если ты идешь учиться, чтобы получить диплом, тоже ничего не получится.
Я пошел в мореходку, потому что знал, что если не закончу ее, то не стану штурманом и не найду Северный полюс (в 1990 году Конюхов в одиночку дошел до Северного полюса). Ведь GPS тогда еще не было. Потом уже было Ленинградское арктическое училище, художественное в Белоруссии, Академия изящных искусств в Париже и университет.
Меня награждали Брежнев, Горбачев и Ельцин. 30 лет назад я этим гордился, а потом подумал: хватит. Когда меня к Черномырдину вызывали, чтобы сделать Героем России, я говорю: «Виктор Степанович, я когда буду стучаться в райские ворота, чтобы хоть посмотреть на райские кущи, апостол Петр выйдет, увидит, что Федор Конюхов стоит весь в звездах и наградах, — и тут же захлопнет передо мной ворота. Ну считаете вы меня героем — считайте. Только зачем звезду вешать?»
Эдмунд Хилари первым поднялся на Эверест в 1953 году, и в Новой Зеландии, где он жил, есть пять долларов с изображением Хилари. Нашего Гагарина знает весь мир, но мы почему-то не можем выпустить деньги с Гагариным. Самому Гагарину это не нужно — он в другом мире на своем месте, — но это нужно нашим детям. Восемь лет назад я выступал перед учениками в одной школе в Ярославской области. Не знал, как начать с ними разговор. У них там стадион имени Гагарина, вот я и спрашиваю: «Вы знаете, кто такой Юрий Гагарин?» А они говорят: «Это футболист; нет, это политик».
Футболисту платят миллион в месяц, а он дурак дураком.
Космос меня никогда не привлекал. В нем нет авантюры и одиночества — того, что я люблю. Мне бы там было тяжело, в закрытом пространстве. Ну посмотрел в иллюминатор — и что? Это же как в самолете: когда летишь, только и думаешь: скорей бы долететь.
Столько друзей и стран через меня прошло, что я сейчас живу, будто мне 300 лет. Вот только все аэропорты мне до сих пор кажутся одинаковыми.
В Китае никто не заморачивается насчет часовых поясов, как у нас. Во всем Китае на всех часах одно время.
Никто из России не берется обойти вокруг света под парусом за 80 дней. Никто из 140 миллионов. Англичане, американцы смогли это сделать, но не мы. Когда это сделали французы, я позвонил своему сыну и сказал: «Не могу спать. Французы за 45 дней прошли. Мы отстали на 50 лет». А он говорит: «В стране все 140 миллионов спят, а ты не можешь?» Да, не могу. Мир переворачивается, но люди смотрят футбол, едят бутерброды и остаются спокойными. А я вот неспокоен.
В этом году из России на Эверест впервые поднялись лишь четыре человека. В Москве 15 миллионов — сколько парней, — но из Москвы ни один не поднялся.
Путешествия были, есть и будут. И через сто лет, и через двести, и через тысячу. Они изменятся — станут другими, только слово останется тем же. Ты уже не можешь быть, как Миклухо-Маклай или Седов. Сейчас не открывают материки или острова. Ты открываешь свою духовность.
Когда тяжело, то бывают мысли такие, что все, больше никогда, а как вернешься — снова хочется.
Все интересно. В пятидесятые, когда я жил в деревне, у нас не было света — и было интересно. Сейчас вокруг компьютеры — и тоже интересно.
В какую бы передрягу ты ни попадал, а и из нее надо выкарабкиваться.
Все отсеивается. Только Эверест остается.
Комментарии1
