Правила жизни Романа Полански
Я люблю тени в фильмах. Но не в жизни.
Память у людей короткая. Когда началось Косово, о Боснии успели забыть, не говоря уж о Второй мировой. Помню, когда война кончилась и мой отец вернулся из концлагеря, он сказал: «Знаешь, через пятьдесят лет все об этом забудут».
Не стоит задавать себе чересчур много вопросов. Это синдром сороконожки. У сороконожки спросили, в каком порядке она передвигает ноги, и она не смогла больше ходить.
Секс не развлечение. Это сила, стимул. Он меняет ваш образ мыслей.
После смерти Шарон (речь идет о гибели беременной жены Полански актрисы Шарон Тейт от рук членов банды Чарльза Мэнсона в 1969 году. — Esquire) у меня и правда было сильное желание сдаться. Но я просто выжил. Просто такой уродился.
Справляться с несчастьем — все равно что выжимать тормоз в автомобиле. Это происходит инстинктивно. Либо ты уцелеешь, либо погибнешь.
Дети принимают реальность такой, какая она есть, потому что им не с чем ее сравнить. Теперь, когда у меня появился ребенок, я чувствую это гораздо лучше. Ей было шесть — мне было столько, когда немцы захватили Польшу. Ей пять — а в этом возрасте родители последний раз повезли меня отдыхать в деревню. Понимаете? Ей семь — это когда я лазил из гетто и обратно через дыру в колючей проволоке. Я смотрю на прошлое ее глазами и только теперь понимаю, каким опасностям подвергался. Но когда сам был ребенком, я этого не понимал. Я плакал из-за разлуки с родителями, но не из-за того, что еда была плохая, не из-за вшей в волосах или блох с клопами в постели.
Фильмы всегда обходятся дороже, чем вы рассчитывали.
По-моему, противозачаточные таблетки изменили женскую психологию. Если подумать о миллионах женщин, которые ежедневно принимали и принимают гормоны, становится ясно, что это не могло пройти бесследно. Я правда верю, что без таблеток феминизм не развился бы до такого абсурда.
По-моему, в Голливуде не любят делать кино. Там любят заключать сделки.
Для тех, кто на виду у публики, существует свое правосудие.
Против меня не было никакого заговора. Виноват только я сам. И мое прегрешение было серьезней, чем у Билла Клинтона (речь о связи с несовершеннолетней. — Esquire).
Удовольствие — это морковка. И кнут.
Наркотики ради отдыха еще можно оправдать. А ради какого-то выхода — это смешно. Наркотики меняют восприятие, а ведь творец должен быть еще и наблюдателем. Создавая что-то, вы должны держать в руках рычаг. А если ваше чувство осязания нарушено, вы можете этот рычаг сломать. Или перепутать его с задницей вашей жены.
Кино — это кино, а жизнь — это жизнь.
Льстите актерам. Они не могут против этого устоять.
Никогда не срывайте волоска с головы Фэй Данауэй. Сорвите его с чьей-нибудь еще.
Я не мазохист, но по утрам всегда принимаю холодный душ. Это великолепное начало дня, поскольку потом заведомо не будет ничего хуже.
Память у людей короткая. Когда началось Косово, о Боснии успели забыть, не говоря уж о Второй мировой. Помню, когда война кончилась и мой отец вернулся из концлагеря, он сказал: «Знаешь, через пятьдесят лет все об этом забудут».
Не стоит задавать себе чересчур много вопросов. Это синдром сороконожки. У сороконожки спросили, в каком порядке она передвигает ноги, и она не смогла больше ходить.
Секс не развлечение. Это сила, стимул. Он меняет ваш образ мыслей.
После смерти Шарон (речь идет о гибели беременной жены Полански актрисы Шарон Тейт от рук членов банды Чарльза Мэнсона в 1969 году. — Esquire) у меня и правда было сильное желание сдаться. Но я просто выжил. Просто такой уродился.
Справляться с несчастьем — все равно что выжимать тормоз в автомобиле. Это происходит инстинктивно. Либо ты уцелеешь, либо погибнешь.
Дети принимают реальность такой, какая она есть, потому что им не с чем ее сравнить. Теперь, когда у меня появился ребенок, я чувствую это гораздо лучше. Ей было шесть — мне было столько, когда немцы захватили Польшу. Ей пять — а в этом возрасте родители последний раз повезли меня отдыхать в деревню. Понимаете? Ей семь — это когда я лазил из гетто и обратно через дыру в колючей проволоке. Я смотрю на прошлое ее глазами и только теперь понимаю, каким опасностям подвергался. Но когда сам был ребенком, я этого не понимал. Я плакал из-за разлуки с родителями, но не из-за того, что еда была плохая, не из-за вшей в волосах или блох с клопами в постели.
Фильмы всегда обходятся дороже, чем вы рассчитывали.
По-моему, противозачаточные таблетки изменили женскую психологию. Если подумать о миллионах женщин, которые ежедневно принимали и принимают гормоны, становится ясно, что это не могло пройти бесследно. Я правда верю, что без таблеток феминизм не развился бы до такого абсурда.
По-моему, в Голливуде не любят делать кино. Там любят заключать сделки.
Для тех, кто на виду у публики, существует свое правосудие.
Против меня не было никакого заговора. Виноват только я сам. И мое прегрешение было серьезней, чем у Билла Клинтона (речь о связи с несовершеннолетней. — Esquire).
Удовольствие — это морковка. И кнут.
Наркотики ради отдыха еще можно оправдать. А ради какого-то выхода — это смешно. Наркотики меняют восприятие, а ведь творец должен быть еще и наблюдателем. Создавая что-то, вы должны держать в руках рычаг. А если ваше чувство осязания нарушено, вы можете этот рычаг сломать. Или перепутать его с задницей вашей жены.
Кино — это кино, а жизнь — это жизнь.
Льстите актерам. Они не могут против этого устоять.
Никогда не срывайте волоска с головы Фэй Данауэй. Сорвите его с чьей-нибудь еще.
Я не мазохист, но по утрам всегда принимаю холодный душ. Это великолепное начало дня, поскольку потом заведомо не будет ничего хуже.
Комментарии6