Правила жизни Моррисси

МОЙ ГОЛОС С ГОДАМИ СТАНОВИТСЯ ТОЛЬКО ЛУЧШЕ. В 92 я буду Шарлем Азнавуром.

ЕСЛИ ТЫ ВЫЖИЛ СРЕДИ АБСУРДА ЭТОЙ ПРОФЕССИИ — c ее ложными обещаниями, бессмысленными лейблами, эгоцентричными боссами, — тебя овевает такой ветерок истощения, который некоторые принимают за враждебность. Но сказанное людьми и сделанное людьми обычно не то же самое, а опыт означает, что ты умеешь распознать подделку — что неприятно для подделок, которые потом объявляют тебя «трудным».

ЛЮДИ ОБЫЧНО РАЗРУШАЮТ СЕБЯ, и род человеческий занят тем же. А мы сидим, откинувшись, и наблюдаем. Подстрекать людей к глупости или распаду не нужно… Большинство и так прекрасно с этим справляется.

ОДИНОЧЕСТВО ЕСТЬ В КАЖДОМ ИЗ НАС, выбирать здесь не приходится. Быть одному — это другое, иногда тут бывает выбор.

Я МАНИАКАЛЬНО ПЕРЕСМАТРИВАЮ ФИЛЬМЫ НА DVD, пока не смогу пересказать в них каждое слово. Потом я брожу, повторяя эти слова. Не припомню, чтобы я имел при этом что-то в виду.

РОССИЯ? Как и везде, правительство и люди — это разные вещи. Ты не едешь в страну, чтобы попеть для ее правительства. Ты поешь для людей.

ДУМАЮ, МЕНЯ ЦЕНЯТ ПОТОМУ, что я не хочу сойти за другого. Никогда не собирался быть Джоном Ленноном. Что бы это дало?

МНЕ НРАВЯТСЯ ПОРЯДОК, СОБРАННОСТЬ. По-моему, я в жизни не оказывался в ночном клубе и не просыпался в чужой постели.

СИСТЕМА, КОНЕЧНО, СБОИТ. Столько петь вживую — значит жечь свои волосы под софитами. Твой слух слабеет от громкости на сцене, глаза ослабевают от фонарей. Концерт — это атака на все пять чувств, сколько бы ты ни получал удовольствия. Это ни разу не пение фолка, сидя на табуретке.

СЕКС КАЗАЛСЯ МНЕ ЗАНЯТИЕМ НЕВОЗМОЖНЫМ в 17 и все еще кажется им сейчас, в 56.

У ЛЮДЕЙ ЕСТЬ ВОЗМОЖНОСТЬ МЕНЯ НЕ СЛУШАТЬ. И многие ей воспользовались!

Я НЕ МЕДЛЮ, НЕ СДЕРЖИВАЮСЬ, не подавляю себя. Песня — это мгновенные роды, никакой стимуляции схваток. Писать нужно уверенным, что слушать никто не будет. Начнешь думать о реакциях людей, которых ты в глаза не видел, удушишь себя.

Я ХОЧУ, ЧТОБЫ МИР ПРИЗНАЛ скотобойни грехом таким же ужасным, как немецкие концлагеря. В моем словаре больше нет слова «ферма». Это все пыточные застенки. Никаких морепродуктов не существует — есть только жизнь моря.

ИСКУССТВО ПО СИЛАМ ЛЮБОМУ. Кто даст себе труд рискнуть.

СРЕДИ ПОЛИТИКОВ НЕТ ПОЭТОВ. По-моему, это существа низшего вида. Нас убеждают, что политики очень осведомлены, но это не так. У них есть только навык гипноза и внушения, который вредит планете.

Я НЕ ЛЮБЛЮ СВОЕ ПЕРВОЕ ИМЯ — Стивен, и я очень рано понял, сколько всего могут рассказать имена. Просто назвать себя Моррисси было отличным выходом.

МЫ ВСЕ ИДЕМ К УПАДКУ, и тут ты бессилен. Римский папа или сапожник — все умирают одинаково, и никто не отправляется на королевские небеса, потому что никто не рождается королем. Это нам впарили.

Я НИКОГДА НЕ ЕЗДИЛ ВЕРХОМ, я не шагал с рюкзаком по Кливленду, я не сплавлялся по рекам. Я бы не прочь познакомиться со своим телом… пора бы.

ТОРГОВЦЕВ АВТОГРАФАМИ УЗНАТЬ ЛЕГКО, они всегда говорят не то, и ты проходишь мимо, ничего не подписывая, и в ответ слышишь их вечное «жааль!». Нам их больше.

СМЕРТЬ ОТ РУКИ ПОКЛОННИКА? Не исключено. Я слышал от многих, что в их жизни нет ничего, кроме меня, а немало приверженцев Моррисси лишили себя этой жизни.

ТЫ ВДОХНОВЛЕН, КОГДА РАБОТА ИДЕТ, и приворот начинает действовать, когда этот подъем охватывает других. Тут больше власти, чем в насилии, и больше правды, чем в любой войне.

ЛЮБОВЬ МИЛЛИОНОВ НЕ СМОЖЕТ ЗАМЕНИТЬ ЛЮБОВЬ ОДНОГО, но она может помочь тебе выжить.

КОГДА ТЕРЯЕШЬ БЛИЗКИХ, СМЕРТЬ ПЕРЕСТАЕТ КАЗАТЬСЯ ТЕБЕ такой угрожающей: другие, похоже, неплохо с ней справились, значит, справишься и ты.

МОЯ ЛЮБИМАЯ ЭПИТАФИЯ: «Наконец-то дома».