Как я организовывал концерт Цоя

Как я организовывал концерт Цоя в нашем институте? Да никак не организовывал. Идея была Андрюхи Кныша, он же и с Цоем договорился. Андрей удивительным образом существовал в двух параллельных мирах — был студентом старейшего технического ВУЗа и активным участником ленинградского рок-клуба, всех знал, со всеми дружил, и в группе "Аквариум" числился художником по рисованию афиш.

Финансовые и технические вопросы взял на себя заведующий студклубом Марк Борисович. Дело осталось за малым — получить одобрение институтского начальства. Вот это и решили поручить мне. В студклубе считалось, что я у начальства на хорошем счету, потому что отличник и общественник. Правда, вся моя общественность в том же студклубе и протекала: кружки, ансамбли, спектакли и всякие праздники. В чём-то я участвовал, что-то сам организовывал, а нет, так просто торчал в студклубе всё свободное время.

А был в нашем клубе большой актовый зал, которому могли позавидовать многие ленинградские театры, просторное фойе, где по случаю дискотеки помещалось до полутысячи пьяных студентов, несколько репетиционных залов, а ещё комнаты и уголки за сценой, наполненные старыми декорациями, музыкальными инструментами и прочим волшебством, и, разумеется, кабинет Марка Борисовича, где и проходил разговор.
— Так вы группу "Кино" знаете? — удивился я для начала.
— Конечно, знаю. Я вообще много знаю. Даже слишком, — Марк Борисович смотрел на меня поверх очков.
— А почему раньше не приглашали?
— Потому что раньше только я их и знал. А теперь будет целый полный зал. Если ты сможешь согласовать афишу с начальством.
— С ректором? — спросил я не без испуга.
— С ректором, — кивнул Марк Борисович, — но ты к ректору не ходи, потому что есть проректор по воспитательной работе. Но ты и к нему не ходи, потому что есть партком. А вот в партком ты ходи.
— Может быть, вы, всё-таки, сами пойдете? Или вместе? — робел я.
— Поверь мне, лучше будет без меня. Я уже своё отсогласовал. У меня же Высоцкий выступал. Да что там Высоцкий — сам Галич выступал. А теперь я отвечаю за микрофон и чистоту в фойе. Хочешь слушать Цоя прямо здесь — шагай в партком.

Конечно, я хотел, очень хотел. В ту пору западная рок-музыка казалась мне чем-то интересным, но далёким. Слушать такую музыку долго, а то и целый альбом — нет уж, увольте. Другое дело — русский рок. Тут было не спрятаться, круг сжимался, все мои друзья либо фанатели, либо сами активно участвовали в рок-движении, создав, в том числе, клёвую группу "Секрет". А самым крутым считался "Аквариум". Я был на "квартирнике", в комнате с белым потолком на улице Рубинштейна, где набралось человек тридцать, длинноволосых, странно одетых.
— А кто из них Гребенщиков? — шёпотом спросил я Кныша.
— Тот, кто поёт, — ответил он. В этот момент запели все. — И кто говорит между песнями, — пояснил Андрей.

Присутствующие радовались каждой спетой фразе и каждому произнесённому слову, понимая, видимо, о чём речь. Не считая себя чуждым поэзии, я тоже пытался проникнуть в смысл, разобраться в системе непривычных образов. "Небо становится ближе с каждым днём...хм, наверное, что-то климатическое" — размышлял я, чувствуя себя неуютно. Опять же, портвейн я не любил.
А о "Кино" говорили всё больше и всё лучше. Я видел их в составе "Поп-механики". Фантазии Курёхина были грандиозны и понятны, потому что я решил, что это джаз, а джаз я любил.

А ещё у меня была затёртая кассета "Кино", где слов было не различить, да и музыки тоже. Квартирники меня пугали. Другое дело, послушать Цоя в родном студклубе! Тут есть за что бороться. И я решился. Вот только понять бы, как договариваться с парткомом института. За помощью я отправился к парторгу факультета.

Впоследствии мне думалось, что партия прикрылась профессором Соловушкиным с целью хотя бы отчасти загладить свои кровавые преступления. Но это вряд ли. Скорее всего, никто больше не согласился. Александр Сергеевич Соловушкин смотрел на мир грустными глазами, был автором ряда важных для отрасли работ и заботливым преподавателем, всегда спокойным и доброжелательным. Если студент чего-то не знал, то профессор испытывал стыд за себя, институт и отрасль. Он всегда шёл навстречу и верил на слово, но обманывать Александра Сергеевича считалась последним делом. И если какой-нибудь двоечник по пьяному делу подобным хвастался, то мог от сокурсников и оплеух огрести.
Небольшого роста, профессор был почти незаметен за огромным старинным столом.
— Александр Сергеевич, как мне в большом парткоме концерт согласовать? Рок-группа "Кино", очень интересная музыка. Солист Виктор Цой, пишет песни, выступает с гитарой. Не слышали?
— Не довелось, к сожалению, — профессор выглядел огорченным. — Хотя...Цой. Лет пятнадцать назад защищался у нас на кафедре Цой, очень толковый, и вроде, как раз, Виктор. Так это тот самый? У нас учился?
— Нет, точно нет. Этот Цой нигде не учился.
— Нигде не учился и выступает с гитарой, — задумчиво проговорил профессор, — Это призвание, не иначе. О чём же он поёт?
— Да трудно сказать. Но точно ничего плохого не поёт. Просто, не всегда понятно. Ну вот, к примеру: "Я сажаю алюминиевые огурцы на брезентовом поле".
— Огурцы. На брезентовом поле. Сажает, — Соловушкин будто бы пробовал каждое слово на вкус.— Быть может, ему лучше в сельхозинституте выступить? Или в академии лесотехнической?
— Александр Сергеевич, так договорились уже. Народ ждёт. Хорошее будет мероприятие. Поможете согласовать?
— Хорошо, давай попробуем, — профессор набрал местный номер, — Алё, Боря? Можно зайти на минутку? Примешь?

Парторг института Борис Иванович имел пышные румынские усы и хитрый взгляд, будто бы знал, как обмануть весь мир, а может и уже обманул. Меня он слушал до слов "рок-группа", после чего прервал, как мне показалось, не без радости.
— Рок-группу никак нельзя, у нас же вечерники!
— А если акустический концерт, под гитару, без барабанов?
— Но это всё равно рок-группа? Ведь так?
— Так.
— Значит, нельзя.
— А если это будет творческий вечер?
— Нет уж, вот этого тем более не надо! Ни в коем разе! — замахал руками Борис Иванович, а Александр Сергеевич понимающе кивнул.
Я знал, о чём они. Пару недель назад в институте проходил творческий вечер знаменитого дирижёра Темирканова. В ходе выступления Юрий Хатуевич сказал: "В театре оперы и балета имени Кирова всё начальство — говно. В нашей стране вообще вначале становишься говном, а потом уже начальником, но даже на таком фоне руководство кировского театра выделяется редкостным ароматом".
— Как же быть? — спросил я почти уже жалобно.
— Как быть? Учиться, учиться и..?
— Учиться?
— Верно. Наш паровоз летит куда?
— Вперёд?
— Вот именно! И вопросы надо ставить правильно. А не спрашивать машиниста, можно ли кидать сырой уголь. Кидать-то можно, но копоть ведь пойдёт, копоть!
Я ожидал, что Борис Иванович разовьёт свою мысль до понятного, но профессор Соловушкин вдруг встал и потянул меня из кабинета:
— Боря, спасибо за помощь, всё ясно, не будем более отвлекать.

Мы шли по главному коридору института, на стенах висели портреты знаменитых инженеров прошлого. Александр Сергеевич посматривал на них с лёгкой завистью, очевидно полагая, что партийными поручениями основоположников не мучили.
— Сергей, предположу, что слова Бориса Ивановича ты понял не совсем?
— Совсем не понял, — подтвердил я.
— Я поясню. Это довольно... специфический опыт, — Александр Сергеевич как будто извинялся за свой опыт и знания. — Вопрос нужно преподнести так, чтобы не возникло нужды его решать. В данном случае подойдет что-нибудь... этнографическое. Цой же корейской национальности? Кореец?
— Кореец.
— А родился где?
— Здесь, в Ленинграде.
— Стало быть, не будет большим преувеличением сказать, что он северный кореец. И это замечательно. И пусть будет фольклорный концерт. Пусть студенты знакомятся с творчеством дружественных народов. Никто не будет против.

Затащив Кныша в кабинет к Марку Борисовичу, я объявил:
— Есть две новости, плохая и хорошая. С какой начать? — и продолжил, не дожидаясь ответов, — Рок-группу не разрешат из-за вечерников, даже если это будет рок-пантомима. Но нам одобрят фольклорный концерт. Цой же кореец? Вот пусть и выступит как кореец.
— Это ты чего сейчас? Ты опупел? — начал было Кныш, но Марк Борисович его остановил.
— Не кипятись, это не Сергей опупел и не сейчас. А идея вполне рабочая...хм... фольклорный вечер экзотических народностей... Что-то похожее есть в перечне рекомендуемых мероприятий. Вот и ладушки. Но только одного корейца мало, надо массовости нагнать, ещё кого-нибудь привлечь. Подумайте, кого можно?
— Виктор будет с гитаристом выступать, — сообщил как-то быстро успокоившейся Андрей, — с Юрой Каспаряном. А раз Каспарян, то где-то армянин.
— Не особо экзотично, но подойдет. Хорошо. Ещё мысли?
— Братьев Нозадзе можно! Они и так каждую неделю выступают. Заодно и станцуют, — предложил я.
— Вот именно, что каждую неделю. Братьев трогать не будем. У них смотр в конце месяца. Ещё идеи?
— А может позвать этого, как его... Атабая Жанбекова? — вспомнил Кныш, — Очень петь любит.
— О, нет, нет, — замахал руками Марк Борисович. — У Атабая песня слишком длинная. Я его прервал в прошлый раз, так он всё грозится допеть. Лучше кого-нибудь менее пронзительного.
— Муся Бернц может спеть народную песню. С подругами. На голоса красиво разложат, — по мере произнесения я начал понимать, что говорю глупость.

Марк Борисович смотрел на меня укоризненно.
— Да лучше громким стуком в бубен сорвать вечерникам занятия, чем слушать тихую песню этого народа,— Марк Борисович замолчал ненадолго, потом спросил полушёпотом, — А там, наверху, дирижера давешнего не вспоминали?
— Было дело, — ответил я, сделав скорбное лицо.
— Эх, Юра... — Марк Борисович покачал головой, затем хлопнул себя поколеням и сказал, громко и уверенно, — В общем так, мои юные коллеги. Нам нужен негр. Будет негр — будет концерт. Ищите негра. Чёрного и худого.

На поиски негра ушла почти неделя. Выручил бас-гитарист Лёха.
— Есть у нас, на шахтостроительном, подходящий кадр. С острова Мадагаскар. Мы ему в колхозе водки накапали, так он и пел, и танцевал — любо-дорого.
— Класс! — обрадовался я, — Как зовут?
— Наполеон.
— Прямо целый Наполеон?
— Ага. Но приучили на Лёню отзываться.

Лёня-Наполеон требованиям Марка Борисовича соответствовал. Он был чёрен ("Так чёрен, что не делался темней..."— вспомнил я Бродского). И худ, как пустынный заяц. Я медленно и, как мне казалось, убедительно, излагал доводы в пользу его участия в концерте, дескать, редкая возможность и почётная обязанность познакомить советских людей с творчеством малагасийского народа. Наполеон молчал. Аргументы у меня заканчивались. Я уже подумывал начать заново или поискать переводчика. Задал уточняющий вопрос:
— Понятно говорю?
— Как? — наконец разомкнул уста Наполеон.
— Понятно?
— Ты делать концерт. Ты хотеть я петь народная песня для твой концерт. Я петь песня для твой концерт, ты делать зачёт Шкловский, я и мой брат.
— А брат-то здесь причём? — опешил я.
— Брат играет на джембе. Тук-тук. Очень хорошо. Нет зачёт — нет концерт. Понятно говорю?

Вот сразу видно, что не комсомолец, никакой сознательности. Зачёт ему подавай! И ведь ни у кого-нибудь, а у Шкловского! Да я сам ему с трудом сдал. Шкловский вообще не подарок. Говорили, что по ночам он ловит новую элементарную частицу и оттого всякое утро угрюм и с мешками под глазами. Да и вечером не лучше. За помощью я снова отправился к Александру Сергеевичу. Застал его на кафедре, он пил чай с доцентом Златкиным. Я начал рассказывать о проделанной работе, профессор Соловушкин одобрительно кивал, а Златкин хихикал.
— Но без зачёта отказывается. Наотрез. А времени мало совсем остаётся. Александр Сергеевич, как бы решить этот вопрос?
— Вероятно, надо всем вместе навалиться и поднатаскать? — заволновался профессор.
— Не успеем! Быть может, убедите Шкловского общественной важностью? Опять же, зачем им физика? Они же с шахтостроительного!
— Сергей, так нельзя говорить. Вот представь, вернутся эти ребята на Мадагаскар, поручат им строить шахту, а как же они, не зная физики, будут рыть?
— Да не будут они ничего рыть, — доцент Златкин неожиданно пришёл мне на помощь, — Саша, сам подумай, с советским образованием они сразу на партийную работу пойдут.
— На партийную работу, сразу, бедняги, — сочувственно произнёс Соловушкин и вздохнул, — раз так, попробую договориться.
— Спасибо, Александр Сергеевич! Наполеон и Людовик Йилаймахаритр... вот тут написано.

Наполеона пришлось выслеживать весь следующий день, он был трудноуловим, как элементарная частица.
— Пойдём в клуб, репетировать!
— Как?
— Репетировать. Ну, песню свою споешь, мы послушаем, чтобы всё нормально было.
— Как?
— Так! Зачёт получил? Топай на репетицию, петь будешь.
— Два раза концерт? Тогда два зачет делай.
Я вспылил. Но бас-гитарист Лёха меня успокоил:
— Да всё будет по ништяку, не переживай. А если что — водки ему плеснём.

И вот, на самом видном месте вывешена яркая и со всеми согласованная афиша:

*** 15 ноября состоится интернациональный концерт фольклорной музыки! ***

В программе:

Баллада о матери
Исполняет дуэт "Мадагаскар"

Древние армянские мелодии в современной обработке
Исполняет Ю.Каспарян

Песни советских корейцев
Исполняет В.Цой

По краям афиши были нарисованы лемур и какой-то...
— Андрюха, а чего за эскимоса с гитарой ты тут подрисовал?
— Сам ты эскимос, — обиделся Кныш.


В день концерта я завозился в лаборатории и в студклуб прибежал, когда зал уже наполнялся. На сцене, как Лёха и обещал, сидели братья-мадагаскарцы. Наполеон изучал потолок. Людовик стучал ладонями по маленькому барабану. Получалось ловко, в зале создавалось правильное настроение. Помимо институтских, были и незнакомые личности, в том числе, длинноволосые поклонники Аквариума, а может и сама группа Аквариум, я тогда не различал. В середине первого ряда были отведены места для начальства, однако, не было известно, придут ли. Профессор Соловушкин заранее извинился, что не сможет, прочие отмолчались. Зато прибыла кафедра научного коммунизма в полном составе, но они уселись в глубине зала.

Марк Борисович охранял начальственные места, просил меня помочь, желающих было пруд пруди, но мне было не усидеть на одном месте, я бегал то в фойе, то за кулисы. В кабинете Марка Борисовича у открытой форточки курили Цой и Каспарян. Я поздоровался и вышел, чтобы не мешать.

Концерт начался ровно в семь, у Марка Борисовича мероприятия всегда начинались вовремя. Свет в зале притушили и тут же в первый ряд просочилась стайка совсем юных существ, не иначе — восьмиклассниц.
Я посмотрел на Марка Борисовича.
— Вот и ладушки, — сказал он.
Тем временем Наполеон встал и громко объявил:
— Малагасийская народная песня "Мама".
И снова сел.
— Затянет сейчас своё занудство, — успел подумать я и зря. Барабанный ритм ускорился.

Первые же ноты меня ошеломили: до ми соль ля си-бемоль ля соль... и так далее, главный квадрат рок-н-ролла, Rock Around the Clock и тому подобное. Лишь чуть медленнее и с неким лиризмом, всё-таки, о маме человек поёт. Голос у Наполеона был тонкий, но точный, с творожным оттенком, который присущ лишь чёрным.

Зал хлопал в такт, все веселились. Братья допели, раскланялись, но не ушли.
— Американская народная песня "Билли Джин", — неожиданно объявил Наполеон и садиться на этот раз не стал. Великий М.Джексон использовал, полагаю, всякие технические примочки для своей главной записи. У Наполеона был только микрофон и брат-барабанщик, но получалось до безумия похоже. К тому же, он принялся время от времени выделывать какие-то несусветные телодвижения (оригинала я тогда ещё не видел).

Billie Jean is not my lover...

— А вот с этим можно уже и на гастроли, — сказал задумчиво Марк Борисович. Я не понял, о чем речь, но уточнять не стал. К концу песни Наполеона заметно пошатывало, но ритм он не терял. Я оглянулся на Лёху, Лёха мне подмигнул. Разглядел я в зале и Шкловского, в непривычно весёлом настроении.
Братьям хлопали так долго, что кто-то крикнул: хватит, а то Цоя не дождёмся!
Аплодисменты затихли. Братья ушли. На сцену вышли Цой и Каспарян, стали настраиваться.

Из зала кричали что-то фамильярное, как будто там сидели первейшие друзья Виктора. Я пытался понять реакцию музыкантов. Но у Цоя лицо было восточно-каменным, а Каспарян никуда не смотрел, кроме грифа своей гитары.
Но вот Виктор взял первый аккорд и улыбнулся. Всё в миг переменилось, всё лишнее растворилось в этой удивительной, в чём-то детской, в чем-то шалопайской и немного грустной улыбке...

Мы вышли из дома, когда во всех окнах погасли огни...

Бывает, когда сильно ждёшь чего-то, и вот уже началось, а ты ещё не веришь. Понимание пришло позже, во время концерта я был как белый лист, как губка, впитывал, внимал этим словам, лаконичным, если картина, то углём, и всё вроде бы просто, но это слова нового мира, который открывался мне. Не только песни Цоя становились мне ясны, но и тот же Аквариум. Теперь я уже не буду считать "простых пассажиров мандариновой травы" отдыхающими на осеннем газоне.

В нашем смехе, и в наших слезах, и в пульсации вен...

Ритм захватывал, даже без ошеломительного тихомировского баса. Мне нужна была эта музыка, в этом ритме порывалось биться юное моё сердце.

Я родился на стыке созвездий, но жить не могу...

И мог ли я или кто другой предположить, что совсем скоро эти самые ребята создадут "Группу крови" — самый грандиозный альбом русского рока. И что впереди переполненные стадионы, Асса, Игла, время перемен, и тридцать пятый километр латвийского шоссе, и астероид номер 2740.
Можно ли было представить в тот вечер, что лет, эдак, через тридцать пять я допишу текст, поставлю точку и включу "КИНО". Нет, сегодня не "Группу..." и даже не "Звезду...", а пусть это будет "46":

Знаешь, каждую ночь я вижу во сне море...

текст Сергей ОК

фото с того концерта, сделано то ли Федоровым, то ли Кнышем