Петербургские маршруты: от Пяти углов к семи мостам

Поначалу в Петербурге было лето круглый год. Всегда тепло, солнечно, никому было не душно и не дуло. Но потом на город обрушилась большая литература.

Достоевский придумал дождь, Гоголь — зиму, Бродский — слякоть и желание покурить. Блок решил, что половину времени будет ночь, Андрей Белый сторговался, что из неё часть будет белой.

Пушкин везде расставил чугунные памятники и мосты, а Грин сделал так, что мосты понадобилось разводить. Когда мосты сводились, по ним то и дело скакал Хармс верхом на жирафе.

Понаехавший из Москвы через Оренбург Крылов завез обжорство, снобизм и привычку иносказательно обзывать всех обезьянами.

Ахматова начиталась Достоевского и придумала простуду. Зощенко пришлось придумать Сестрорецк, чтобы было где прятаться от Достоевского, Гоголя и Ахматовой.

Чуковский придумал детей, Гумилёв — семейные обязательства, а Виктор Цой — поребрики и шляться.

И только Стругацкие придумали космос, чтобы у жителей Петербурга была хоть какая-то альтернатива.






Лето в Петербурге всегда выглядит ненастоящим и живёшь в нём вроде как понарошку. Словно ты арендовал это солнце, жару и возможность выходить на улицу в сандалиях. Ноги в них болтаются и кажется, что весь ты болтаешься тоже, а голова вообще плывёт отдельно. И непонятно когда, но скоро уже придут за рентой.

А вот в сентябре начинается настоящая жизнь. Всё встает на свои места. Меняется свет, меняется текстура. Осень добавляет шершавости всему вокруг — не только пальцы, даже взгляд не скользит теперь, а цепляется и ощупывает всё в мельчайших деталях.





Петербург только и делает, что ищет способ наказать жильца и обмануть туриста. Способ использует самый подлый — солнце.

Вывешивает его несколько дней кряду, спекулирует, дразнит: «Посмотри, эй ты, какое солнце. Повесь жилетку обратно в шкаф, не бери, спаришься. И шапку положи. Я понимаю, что это майская шапка, лёгкая, но там правда жара».

А там не жара. Ну, когда ждёшь. А когда не ждёшь — тогда, конечно, жара.

Помню, кто-то мне рассказывал, как у него знакомые из Москвы в первый раз приехали в Питер гостить. Очень хотели на кораблике покататься. И вот они едут, а кораблик старается держаться поперек волны, а знакомые стараются держаться синими руками друг за друга. Всё-таки июнь.

И им посреди этой мёртвой зыби предлагают глинтвейн. Они до глинтвейна страшно охочи, практически ценители, поэтому соглашаются и ждут, пока им сварят свежий, пряный, горячий напиток из фруктов и вина. А им берут прах глинтвейна,  насыпают в пластиковый стаканчик, заливают холодной водой — и в микроволновке греют, значит, для пущей свежести и пряности. Готов глинтвейн.

Они ещё жаловались потом, мол, погода в приезд была не очень — пасмурная. Ничего не понимают. «Не очень» — это вот как последние дни было, с солнцами.

А когда в Петербурге нормальная погода, то есть ветер несёт слепых от дождя чаек хвостом вперёд и тучи пролетают под мостами, как лётчик Чкалов, — на прогулочных пароходиках помощник капитана открывает специальный трапик. Для желающих утопиться от избытка чувств с видом на прославленный невский гранит, чугунных оград узор его разбери.








Однажды в Петербурге наступила зима и со мной случилась почти рождественская история.

Под самый конец декабря позвонила подруга Марина — не та Марина, которая сейчас успокаивает Артём Глебыча, который написал на пол, поскользнулся и упал, другая — и, трогательно сокрушаясь, попросила помощи. Марина — инициатор и мать проекта «Жёлтое пианино». Если вы из Питера, то можете его знать — жёлтый инструмент время от времени появлялся в городе и любой желающий мог на нём поиграть.

Марина, женщина невероятной целеустремленности, пианистка и педагог, отличается буйной фантазией на перформансы и крайней невосприимчивостью ко всякого рода препонам — это важно для истории.

Для стороннего наблюдателя пианино появлялось как бы по волшебству. В этот раз требовалось, чтобы пианино как по волшебству появилось посреди Московского вокзала. И это первая отсылка к целеустремленности Марины — как вы насчет договориться поставить что-то забесплатно на главном городском вокзале? Вот то-то же.

По легенде нужно было встретить Газель с грузчиками, помочь им загрузить пианино, а потом выгрузить и докатить его в центр вокзала.

«Окей!» — сказал я, потому что стойко принимаю подарки судьбы. Чтобы было нескучно и чтобы не умереть под инструментом, я позвонил другу Игорю и спросил, готов ли он прикоснуться к искусству и прямо сейчас перенести на себе пианино незнакомой женщины. В полночь на канале Грибоедова, выезжать нужно сейчас.

Любой другой притворился бы, что очень занят или что у него сел телефон. «М, почему нет!» — Игорь думал полторы секунды. Я даже не успел сказать, что в награду нас, возможно, обнимет красивая женщина, а если повезет, то и каждого по отдельности, а не обоих вместе.

Когда мы приехали прикасаться к искусству, выяснилось, что искусство стоит в неудобном тёмном подъезде на гулкой лестничной площадке второго этажа. А вместо Газели приехал микроавтобусик, и он, конечно же, без грузчиков. И водитель заявил, что он просто водитель, а не грузчик, и вежливо попросил нас отвалить.

По счастью, в подъезде оказался какой-то притон. Его, как это называется у притонов... администратор высунулся на шум и мы тут же попросили его пособить. Он представился Артёмом, но мы почему-то запомнили, что его зовут Руслан. Хотя довольно важно запоминать, благодаря кому вас не размазало инструментом по стене зассаного подъезда на канале Грибоедова. Когда после первого лестничного пролёта он спросил, почему мы называем его Русланом, хотя он Артём, мы сказали, что он, ну... похож на Руслана. И идиотски заржали.

Кряхтя от натуги и слабея руками в приступах хохота, мы наконец спустили пианино к выходу. Водитель сдал задом к дверям и мы водрузили, всунули, впихнули несчастный фортепиано в кузов. Двое толкали, один тянул, все трое хрипели, ы-ыкали, заходили то правее, то левее, подставляли локти, плечи, колени... Со стороны выглядело так, будто кто-то насилует микроавтобус.

Водитель захлопнул кузов. Артём-Руслан махнул нам оттянутой до земли рукой, мы признательно махнули в ответ и он скрылся в подъезде.

По дороге на вокзал в машине стояло напряженное молчание — каждый продумывал механику извлечения. Артём-Руслан остался в притоне, как мы без него? Возможно, стоило спросить его, вдруг на вокзале есть какой-нибудь филиал притона и там есть свой  администратор. Олег-Рамиль там. Или Андрей-Арсен.

Когда в полвторого ночи мы заехали на территорию вокзала и водитель распахнул кузов, началась метель. Метель была умеренная, поэтому не мешала, наоборот, придавала всему процессу праздничности. Игорь обошел машину сзади и задумчиво посмотрел на пианино. Марина тоже обошла машину, задумчиво посмотрела по сторонам и увидела на платформе наряд полиции. Если вы еще помните про маринину целеустремленность, то не удивитесь, что через три минуты двое полицейских уже принимали у микроавтобуса роды пианином.

Ну и потом она попросила их сфоткать нас на айпад на фоне выгруженного инструмента. Так мы и попали, можно сказать, в полицейские хроники.




Увидел в интернете фотографию, на которой Адам Сэндлер идёт в пальто по улице и кушает из банки консервированные огурчики. И сразу скинул это фото подруге. Потому что она помнит.

Как-то мы зашли выпить по бокальчику сидра, потому что просто давно не виделись.

Потом мы вспомнили, что в соседнем баре бывают классные фирменные настойки.

И мы решили их попробовать.

А настоек оказалось десять видов.

И мы решили попробовать их все.

Потом мы вспомнили, что есть бар «Угрюмочная» и у него очень смешное название.

Ну то есть настолько смешное, что надо туда зайти.

Потом стало очевидно, что ходить по барам в Петербурге и не побывать на улице Думской — это преступление против, ик, наказания.

Выйти с улицы Думской своими ногами после этого — уже под силу не каждому.

Мы смогли только потому, что вспомнили про бар «Лаборатория» на углу Гороховой и канала Грибоедова. Откуда-то слышали, что там алкоголь подают в химических колбочках.

А это же круто!

Надо глянуть.

Там действительно были колбочки и между трехсот и пятисотмиллилитровой мы почему-то даже не выбирали. Пять-сот. На каждого.

Потом мы вышли в промозглый ноябрь и тут нам захотелось корнишонов. Консервированных. В четыре утра.

Обычно мои желания не исполняются, но через 200 метров был маленький магазин 24 часа и там были корнишоны в стеклянной банке.

Мы шли, качаясь, в сторону ТЮЗа, хрустели корнишонами и даже, кажется, предлагали их каким-то встречным алкашам.

На углу с Загородным проспектом силы покинули нас и мы упали в шавермочную.

В которой, прикиньте, подавали коктейли.

Мы попросили сделать нам коктейль, и бармен спросил, какой, и мы сказали: «Да какой-нибудь!». Он дал нам меню и там в списке коктейлей был коктейль «Какой-нибудь».

Мы заорали и сказали: «Даааа! Сделайте нам вот его!!!». И ночь постепенно перешла в утро.

В общем, это ещё один повод любить не только театр, но и друзей, Петербург, корнишоны, встречных алкашей, Адама Сэндлера и вообще жизнь.





Когда-то я работал логистом и расстраивался, что работа скучная и нечего рассказать. Спустя годы понимаю, что логистическая работа была просто огонь. Драйв и истерика. Всё время всё шло не так.

Утро, день погрузки у важного клиента. Машина не пришла, клиент в телефоне переходит на ультразвук. А бригадир транспортной компании Максим как раз стоит у нас посреди офиса — он принёс счета и хочет денежку.

Максим смотрится чужеродно среди столов и бумаг, потому что похож на уголовника: ёжик на голове, глубокие морщины на лице, маленькие хитрые ярко-голубые глазки и хриплый пропитый голос. Сорокалетний дворовый пацан.

Когда я сказал, что его водителя нет на погрузке, Максим сначала сделал движение губами, будто перекинул окурок из одного угла рта в другой, а потом — как будто разжевал этот окурок и проглотил.

И позвонил водителю сам, отойдя в уголок офиса и отвернувшись. О чем говорили, было не слышно, пока Максим вдруг не заорал в трубку: «Что-о-о-о?! Бабу ты свою катал?!!»

Закончив внушение словами «Быстрее, бть!», Максим растерянно повернулся. Одновременно с ним весь офис развернулся к компьютерам и сделал вид, будто работает.

Оказалось, вечером накануне погрузки водитель встретил свою любовь. Любите, девушки, простых романтиков — он усадил её в кабину фуры с полуприцепом и катал всю ночь по центру Петербурга. Проносился длинным силуэтом по Дворцовой набережной, торжественно замирал на Стрелке Васильевского острова. Ну а потом, понятное дело, проспал.

Вообще движение грузовиков по центру запрещено и мы бы остались без машины, но дуракам везёт и его никто даже не остановил.