Воспоминания ветеранов

Очень интересные собрания историй от героей ВОВ.
Каждый абзац - история, воспоминание о том страшном времени! :sad:

...17–го июня 1941 года в ГСПУ состоялся выпуск молодых лейтенантов. На выпускной вечер приехала моя мать. Она так гордилась мною, и все время повторяла – «Сынок, лишь бы войны не было».

...В воскресенье 22 июня 1941 года, я проснулся поздно, где-то часов в десять утра. Умывшись и с ленцой позавтракав черным хлебом, запивая его кружкой чая, решил поехать к своей тетке. Приехав к ней, я увидел ее заплаканной. Расспросив, узнал, что началась война, и ее супруг Павел ушел в военкомат записываться добровольцем в Красную Армию. Наскоро попрощавшись, я решил не задерживаться и направился в общежитие Горьковского речного училища, где я в то время учился. По дороге в трамвае разговор шел о войне, о том, что она долго не продлиться. «Напала Моська на слона», - сказал один из пассажиров.

...В пятом часу утра нас разбудил гул самолетов. Мы собрались у штабной палатки. В небе над нами медленно летели на восток многие десятки немецких бомбардировщиков. Собственно, о войне никто и не подумал. Решили, что это маневры, либо наши, либо немецкие, и спокойно пошли к реке умываться. И пока мы умывались, на палаточный городок налетели немецкие самолеты и разбомбили наш полк. Примерно 60 -70 % личного состава полка погибли или были ранены во время этой первой бомбежки. Считайте, что от полка только название сохранилось. Мы вернулись к тому месту , где была наша палатка, а там - все перемешано с землей и кровью. Нашел свои сапоги, чьи – то галифе, а гимнастерку с портупеей – нет. Умываться шли к реке в трусах и в майках, так я на себя накинул какой-то гражданский пиджак (с убитых снять гимнастерку тогда не решился). Только тут мы поняли – это война…

...Когда объявили о начале войны, то я думал, что все закончится через одну неделю победоносным вступлением нашей Красной Армии в Берлин. И когда 25-го июня в городе появились первые беженцы из Западной Украины , то для меня это стало неожиданностью.



...В ночь на двадцать второе июня я спать не пошел. Сидел в комнате и читал книгу. Видно задремал, и книга выскользнула из моих рук и упала на пол. Я потянулся за ней и услышал какие-то хлопки. Взглянул мельком на часы, на них было 03-45 ночи. Снова, раздались какие то странные звуки похожие на раскаты грома. Мама крикнула мне – «Петька, закрой окна, дети грозы боятся». Я подскочил к окну, а там… Все небо черное от самолетов. В эту минуту посыпались бомбы, прямо перед нашим домом. Они падали на палатки комендантского взвода, оттуда выбегали солдаты в одних кальсонах и трусах. Рядом с нами были дома, в которых жили летчики. Оттуда выскакивали летчики и стремглав неслись на аэродром истребителей И-16, находившийся за старым польским кладбищем, неподалеку от штаба армии. Я стоял как завороженный и не мог оторвать взгляд от этой изумительной и страшной картины, от разрывов бомб. «Мессеры» летели так низко и медленно, что я воочию видел, как один из немецких летчиков помахал мне, мальчишке, стоявшему в освещенном оконном проеме, своей рукой в перчатке. Понимаете, видел!

...Никто, конечно, войне не обрадовался, но мы думали, что разобьем немцев «в пух и прах», как говорится «закидаем шапками…» А когда с фронта пошли первые известия, было очень горько и обидно, никто ведь и не думал, что немцы вдруг так попрут, но мы все равно рвались на фронт.

...Я ждал повестки из военкомата, смутно понимая, что вокруг происходит. Уже 26-27 июня жители кинулись грабить брошенные магазины, наступило, фактически, полное безвластие, многие украинцы открыто говорили, без особого сожаления, что немцы придут в Житомир уже через считанные дни. Я уговаривал маму эвакуироваться, но она колебалась, говорила, что у нас нет денег, и мы просто пропадем на чужой стороне. И уже мама согласилась уезжать на Восток, собрала какой-то узелок, как из Новоград-Волынского с колонной беженцев пришел ее отец, мой дед, который ей сказал: "Пусть молодые уходят, а нас немцы не тронут". На следующий день мне принесли повестку из военкомата, я сразу явился туда, нас собрали в небольшую колонну, всего человек тридцать молодых парней, и, не позволив отлучиться домой за вещами, строем повели на Киев. Я даже с матерью проститься не успел... Вот так получилось... Только после войны узнал, что маму и деда убили немцы, вместе со всеми евреями Житомира, не успевшими уехать в эвакуацию... 18.000 человек расстреляли...

...26 сентября полк высаживался на Невский пятачок. Был пасмурный день, низкая облачность. Короткий огневой налет и вперед на всем, что может плавать шлюпках, баркасах, плотах. Немцы, нас не ждали. Мы быстро захватили первую и вторую траншеи - они были метрах в четырехстах друг от друга. Завязался рукопашный бой. Выбили немцев, закрепились. Бои там были страшные. Траншеи были забиты трупами. Плотность войск была такая, что если снаряд взрывался, то кого-то точно задевало. Из винтовки никто не стрелял, там дрались саперными лопатами, гранатами. Жизнь солдата сутки, ну двое. Как мне удалось уцелеть? Я не знаю. Я не думал о смерти.

...Автоматы брали только немецкие - легкие, надежные, удобные. В наш чуть-чуть пыль или грязь попала - все, отказал. С нашего надо стрелять короткими очередями, чтобы не нагревался. Чуть нагрелся, и пули рядом начинают ложиться.

...Кому Героя дали не по праву и не за боевые заслуги, был комсорг батальона, которого к званию представлял политотдел дивизии. Этот комсорг действительно был на первом плоту, вместе с моими минометчиками, но на середине реки его зацепило пониже спины мелким осколком, пустяковая царапина, и он сразу же расплакался, стал умолять солдат, отвезти его немедленно обратно, пока он не истек кровью, на что бойцы ответили ему, что они ему не извозчики и послали комсорга куда подальше. Но политотдел дивизии, видно, "расписал" этого комсорга в наградном листе как - "героически, презирая смерть, невзирая на тяжелое ранение, с призывом "за Родину! За Сталина!", первым ступил на вражеский берег и повел за собой в атаку...", и прочую чушь и чепуху, которую штабные виртуозно сочиняли в реляциях "для своих"... Бойцы потом возмущались, увидев в расположении батальона такого "свежеиспеченного Героя"...

...Бригада, в составе которой я сражался, держалась до последнего, воевала достойно, но даже у нас, после каждого привала не досчитывались людей, началось дезертирство, нередко случалось, что и комсостав, иногда, «пропадал при неясных обстоятельствах»… Про «запасников» и пехоту даже говорить не приходится. Те тысячами сами уходили к немцам сдаваться. Я сам видел это, своими глазами… Это сейчас все еще пытаются подобный факт замолчать, но масштабы предательства в 1941 году действительно были страшными. Когда к Киеву отошли, то из рядовых красноармейцев остались в строю исключительно комсомольцы - русские и евреи, были еще отдельные украинцы – «восточники», и конечно, коммунисты и комсомольцы из комсостава. Такое у меня сложилось личное впечатление в те дни…



...Полк был в основном укомплектован новобранцами, поляками из Западной Белоруссии, так они все разбежались по домам уже в первые дни. Паника и неразбериха были неописуемыми. Мы ничего не знали, что происходит. Связи со штабом дивизии не было. Вокруг – полная неопределенность. Мы понятия не имели, что уже окружены и находимся в глубоком тылу противника. Посланные связные - в полк не возвращались. Только через дней пять прилетела немецкая «рама» и стала кружить над нашим расположением. У нас на полуторке стояла счетверенная зенитная пулеметная установка, и какой-то солдат из Средней Азии стал вести огонь по самолету. Безрезультатно.

...Приходит на мой НП комполка с комбатом и ротными, посмотрел что происходит, и приказывает всем выйти из здания во двор, он будет ставить задачу на повторную атаку. Зачем, какого черта он всех наружу вытащил, когда задачу можно было сообщить на НП в здании? Только вышли на улицу, встали рядом с комполка, "хлопок", раненый комбат падает на землю, через мгновение следующий "хлопок" и один из офицеров падает замертво. Снайпер работал.

...Я работал секретарем военного трибунала дивизии в 1941 году. Нужно учесть, что тогда ведь даже штрафных подразделений еще не было, поэтому часто приговор выносили с такой формулировкой: "Осудить к двум годам лишения свободы условно, с направлением на фронт". Я бы не сказал, что уровень наказания был какой-то чрезмерно жестокий, хотя некоторые случаи, конечно, вызывали у меня внутреннее сомнение и даже протест. Например, дело курсанта, если не ошибаюсь, Ефмана, которое мы рассматривали еще в Свердловске. Там было военно-политическое училище, которое готовило политруков. И перед самой отправкой на фронт этот курсант написал письмо девушке, с которой он дружил, с примерно такими словами: "Все, сдаем последние экзамены, и поедем на фронт исправлять ошибки наших незадачливых дипломатов". Но это письмо прочитал и отец этой девушки, который заявил куда следует, и вот за такие слова ему дали пять лет, хотя было совершенно понятно, что это обычный мальчишка, который просто решил выразиться красиво... Или, например, дело одного солдата, который высказался насчет авиации. Сидя в окопе и наблюдая за господством немцев в воздухе, он заявил: "Вот так вот, готовились, готовились, а смотрите какое превосходство у немцев". И за такие разговоры ему приписали пораженческие настроения и влепили 58-ю статью...



...Пленные немцы были совсем не такие, как их рисовали нам в училище. Эти были крепкие, загорелые, стриженные под бокс (наших солдат стригли «под ноль»), воротники расстегнуты, рукава закатаны. Стали допрашивать. Я знал немецкий язык, и переводил на этом допросе. На все вопросы немцы отвечали одинаково – «Сталин капут! Москва капут! Руссише швайн!». Предупредили : не дадите сведений – расстреляем. Ответ не изменился. Стали их расстреливать по одному. Никто из шести немцев - не сломался, держались перед смертью твердо, как настоящие фанатики.

...Женщины сказали, что на другом краю поселка стоят немцы, вынесли кое - что из гражданской одежды, дали по куску хлеба и завели на колхозную молочную ферму. Прибежал заведующий фермой, и стал нас прогонять – «Сталинские выродки – кричал он нам – комсомольцы поганые! Суки! Житья от вас не было! Не дам вам молока, лучше немцам все отдам!». Я только спросил его – «За что ты на нас, на красноармейцев, так орешь? Мы же с тобой советские люди! Как тебе не совестно?!Опомнись!». Мужик схватил косу и кинулся на меня. Но его дочь набросилась на него, повалила на землю, и держала, изрыгающего брань и проклятия, бешеного от ненависти, родного папашу.

...Вдруг моя установка дернулась, и пошла вперед без команды. Мой механик-водитель Ким Байджуманов, молодой парень, татарин по национальности, не реагировал на команды, машина шла прямо на деревню, и за моей установкой вперед рванули еще две СУ-76. Влетаем в деревню, немцы разбегаются по сторонам, и тут самоходка врезается в избу и останавливается. Оказывается, что в самоходку влетела болванка, пробила грудь механика- водителя, и он уже мертвый, в последней конвульсии, выжал газ, и наша самоходка все время двигалась вперед.

...Вечером того же дня к нам добрался командир. Сказал, что мы в полном окружении, что Минск уже, видимо, взят гитлеровцами, и передал приказ – выходить из окружения мелкими группами. Мы, молодые лейтенанты, отказывались в это поверить, приняли командира за лазутчика или провокатора, но когда увидели комиссара нашего полка уже в солдатской гимнастерке без знаков различия и в дырявой шинели, стриженного под красноармейца – то стало ясно, что наше положение аховое…

...Произвели телесный досмотр, в протокол записали – еврей. И приговор – партизанский разведчик. Расстрел. Я видел, как немец пишет в протоколе слово – «шиссен», он даже произнес его вслух, но я сделал вид, что не понимаю. Я был единственный в камере, кто уже имел официальный приговор – расстрел. Ждал смерти ежедневно. Какие-то странные мысли лезли в голову – а где расстреливают? В тюремном дворе? Или повезут за город к месту расстрела? Один из товарищей по камере сказал - а может еще не все потеряно? И посоветовал – Загадай себе сон, приснится земля – смерть, вода – жизнь (у многих народов есть поверье – вода к добру снится). Загадал. И мне приснился сон: иду по большому, без конца и без края , черному, вспаханному полю. Иду очень долго, стремлюсь это поле перейти, преодолеть. Наконец, поле кончается, появляется море, и по освещенному утренним солнцем берегу идет мой родной дядя (который был на фронте и тоже вернулся с войны живым). И сон оказался вещим. Немецкая машина тотального уничтожения где-то дала сбой, обо мне на время забыли…

...Вокруг, на всех дорогах и тропинках , уже ходили немцы и даже полицаи(!), прочесывающие леса. Видели, как по дорогам мимо нас гонят на запад тысячные колонны пленных. Мы - были потрясены увиденным, мне не передать словами, что творилось в моей душе в эти минуты. Людьми овладело отчаяние. Продовольствия не было, патроны на счет.

...Построились. Начальник училища полковник Давыдов зачитывает приказ, чей он уж там – Сталина, не Сталина: «Училище отправить на фронт без присвоения званий». Готовилось наступление на Смоленщине, туда дальше: Москву от опасности освободили, нужны были солдаты. Мы прослушали все эти хорошие вести, призывы: «Шагом марш! Вставай страна огромная, вставай на смертный бой. С фашистской силой тёмною». Раз-два – по улице Карла Маркса на вокзал. Никто не знал, родители не знали, кировских всё-таки много было, но как-то разнеслось. Народу на площади много, народ вокруг идёт: «Миленькие! Да спаси вас Бог». Крестили нас, осеняли крестным знаменьем.

...Убивали рядом с нашим бараком… Иногда слышались крики - Да здравствует Сталин! Отомстите за нас! – со второго этажа барака все было видно и слышно. Но меня в списках не оказалось, они составлялись только на местных, и снова Бог хранил - меня «пропустили».

...Отношение к политрукам? Никакое! В атаке я их видел только один раз. Обычно политруки появлялись на передовой только когда наступало затишье. Я не помню чтобы кто-то в атаках кричал «За Родину» или там «За Сталина». Шли вперед с криком «Ура», диким воем и матом на устах.

...Ну, отец был человек грамотный – он знал, что надо писать, лишнего не писал никогда. Обычно мы получали письмо, всё измаранное цензурой. Я получал письма не измаранные. Не, ну иногда там что-то вычеркнуто и всё…

...Они вроде только-только уехали от нас на фронт, и буквально едва ли не через неделю навещают нас раненые и рассказывают про бои в Сталинграде страшные вещи: "Ребята, там такая мясорубка, что можно только мечтать о ранении, потому что оттуда только две дороги, или в госпиталь или в землю..."

...Когда ты идешь в разведгруппе брать пленного, то хоть стакан водки выпей, зубы стучать будут от страха. А как на нейтралку лег - все прошло, никакого волнения, все абсолютно четко, ясно. Все слышишь, как веточка треснула, птица вспорхнула, снег с ветки упал. Вот этот озноб, он тобой поборим.

...Паника в Москве началась 15 октября. Я видел, как рабочие завода Серп и Молот вышли на площадь Ильича, от которой начинался знаменитый Владимирский Тракт, а ныне шоссе Энтузиастов. Именно по этой дороге, бросая на произвол судьбы свои предприятия и рабочих, бежали из Москвы всякие чиновники. Бежали с домочадцами и со всем скарбом. Для этой цели многие взяли грузовики, принадлежащие не им лично, а заводам, заправили их бензином, захватили много бочек бензина с собой, погрузили все свое добро, и рванули на восток. Но рабочие этому воспрепятствовали: как же так? Начальство бежт, а ас тут бросает без руководства?! Рабочие стали останавливать эти машины, вышвыривать оттуда этих чиновников с визжащими семьями, вышвыривать на дорогу имущество и тут же его разворовывать.



...Вечером мы перешли на новые позиции, и, причем нам тогда сообщили, чтобы мы были начеку, потому что против нас могут стоять власовцы. Почему так решили? Да потому что немцы семечки не едят, а там вокруг все было буквально усыпано шелухой.

...Наша атака захлебнулась, солдаты залегли, и тогда командир полка прямо на автомашине выехал на это поле и начал поливать немцев из счетверенной зенитной установки. Солдатам стало стыдно, и они поднялись в атаку.

...Я сразу побежал на свой НП, а там командир взвода управления встречает меня с бутылкой коньяка: "Товарищ комбат, сначала выпьем, а уже потом и драпанем"... Тут возле КП стали собираться мои батарейцы, я к ним подошел, но оказалось, что вся наша матчасть осталась на брошенных позициях... В такой ситуации у меня уже появились самые разные мысли в голове, а тут еще один из моих солдат меня сильно смутил. Он еще в Сталинграде нехорошо отличился на почве охоты за трофеями, мне тогда много нервов из-за него потрепали. И тут, в такой непростой ситуации, он подходит, и протягивает мне мед, который он где-то достал: "Угощайтесь, товарищ комбат". А мне как раз до этого меда... Причем, мне еще запомнилось, что его штаны были разодраны, потому что болванка из немецкого танка прошла у него прямо между ног...

...Шли ночью колоннами по 40-50 человек, даже не думая, а что стало с танками Рядом с нами драпал на коне какой-то полковник. Вдруг он разворачивает коня и скачет к нашей колонне. У нас впереди шел молодой солдат, киргиз. Полковник подлетает на коне к этому солдату и стреляет ему в голову из пистолета. Наповал. Орет нам –«Стоять! Назад!». Вспомнил сволочь об ответственности за отступление, а парнишку убил ни за что, ни про что…

...Я не знаю, как получилось… Я только помню, что перед первой атакой нам выдали по десять патронов на винтовку. А потом я стою, затвором щелкаю, стреляю, а у меня уже нет патронов. Вдруг какой-то хлопает меня по плечу солдат: «Хватит, немец уже убежал». Вокруг трупы наших штрафников, а я живой. Думаю: «Как же так?» Ничего не понимаю, как будто помешался.

...Я считаю, что не стоило выдавать эти, как их тогда называли, "наркомовские" сто граммов. Они потом боком вышли нашему народу, потому что приучали людей к водке... Уже после войны в Свердловске одно время я ходил обедать в офицерскую столовую. И мне казалось просто диким, что офицеры не садились есть без ста граммов... А где сто там и двести и больше... Помню, что наблюдая эту картину я подумал тогда: "Да, далеко мы так пойдем..."

...У меня во взвод пришел с пополнением молоденький узбек Сайфулаев, по-русски знал поначалу два десятка слов, в основном матерных. Но рядом был боец Файзулин, татарин, хороший парень, который великолепно говорил на русском языке и еще мог спокойно объясниться по - казахски и по-узбекски. Так мы его к солдату-узбеку «приставили», и вскоре новичок и пулемет знал, и даже русские песни научился петь. И погибли они вместе, в одном бою…

...Потери у нас были очень и очень чувствительными. Страшная «текучка кадров», как тогда говорили. Мы теряли людей в каждом бою, в каждой мелкой стычке. Никто из пулеметчиков не успевал толком познакомиться друг с другом, а иногда просто узнать, откуда кто родом или запомнить фамилию напарника. Память не сохранила ни одного пулеметчика который бы не был ранен. В роте был свой рекордсмен по ранениям, Анатолий из Ржева, получивший на фронте шесть ранений. У нас был расчет, которым командовал русский парень Сашка, а вторым номером был еврей по имени Айзик. Они оба были ранены по четыре раза. Мне самому пришлось трижды оказаться на госпитальной койке. Шансы выжить в пехоте были фактически нулевыми. Каждые два месяца личный состав роты обновлялся полностью. Без оговорок. Нас никогда не жалели.

...Вот сейчас часто пишут о страшных летних боях на Ржевском направлении, но почему мало кто вспоминает, что происходило там, в первые месяцы 1942 года. Я воевал под Сталинградом и Курском, но не видел на войне ничего страшнее и ужаснее этих боев. Там ничего живого вокруг не оставалось. Все время приказы – "Вперед!", под шквальный убийственный огонь. Там все смешалось: день с ночью, тела утых людей и трупы лошадей, горящая техника и целые танки, идущие в бой. Понагнали туда столько войск, что когда пошли в прорыв, то невозможно было понять, где какая часть. Артиллерия стреляла, куда Бог на душу положит - и по своим и по чужим. Мы несли там такие дикие потери, что даже я, глядя на поле боя, задумался, почему столько людей погубили?

...С дивизионной разведкой хорошие взаимоотношения были. После удачных поисков и мы, и они иногда придерживали немцев. Держали их у себя, кормили. Если им ставили задачу взять языка, а у нас был "лишний" немец, то мы им отдавали. Так же и они нам. Это же жизнь... Если оборона жесткая ты поди попробуй языка взять! Так что выручали друг друга.

...Командир взвода штрафников, старший лейтенант, был тоже не простой. Власть у него была большая. Он мог под видом неподчинения расстрелять, могли любое наказание применить. А у него было любимое наказание, посадить на бруствер стеной к противнику. Расстояние до немецких окопов было метров 250-300. Наказанный садился на бруствер спиной к немцам, ногами в траншею. Если оставался жив - хорошо, если нет - списывали. Он отдавал какой-то приказ, а я ему что-то в ответ сказал. Он на меня посмотрел: "На 30 минут на бруствер". Вот так. Два солдата меня охраняют. Я сел. Немцы не стреляют. Видимо уже знают, в чем дело. Один солдат мне говорит: "Слушай, ты имей в виду, не важны эти 30 минут, а важна последняя минута. Если успеешь спрыгнуть - будешь жить, а не успеешь - тебе хана". Я 30 минут отсидел. Они дают команду: "Прыгай". Прыгнул. Пуля мимо вжик... Остался жив. Примерно через три недели батальон пошел в разведку боем. Нас вернулось двадцать два человека, причем половина из них ранена.



...Вся Речица была забита ранеными, нас не хотели принимать ни в одном из госпиталей. Водитель грузовика остановил машину на центральной площади и крикнул нам – «Братцы! Расползайтесь! Может, в какой госпиталь и проскочите!».

...Мы, когда обсуждали все, что творилось вокруг, были убеждены, что это – «вредительство» чистой воды, что не могут нормальные генералы так бездарно и глупо свою «живую силу расходовать», и своих советских граждан в военной форме на убой столь безжалостно гнать. Мы говорили вслух, что это сплошное предательство. И я был в этом тогда уверен.

...Федорову ранило, Ирину Грачеву ранило - многих девчат, я уже забыла имена, многих. Нас очень мало осталось. Марусю Гулякину снова ранило. Меня контузило, но я не пошла к санитарам, потому что кругом - кровь, у меня вся гимнастерка пробита, как горохом, и глухая я. Чего, думаю, я пойду, чего они мне сделают? Там кругом без ног, без рук, в крови, а чего я пойду? И не пошла.

...Когда выпускников Ашхабадской снайперской школы привезли в сентябре 1943 года к Днепру, то из трех тысяч «свежеиспеченных» снайперов, собранных вместе с разных тыловых снайперских школ, в отдельные снайперские роты отобрали только пять! человек. Всех остальных кинули на днепровские плацдармы как пехоту.

...У нас в 20-м ТП служил один старшина, который уже три раза горел в танках и чудом спасался. Счастливчик. Комполка мне говорит –«Давай его сохраним!». Перевели этого старшину на кухню, невзирая на его протесты. Но от судьбы не убежишь. Перед Курской дугой он трагически погиб. В тылах полка шастал пьяный «особист» из чужой части и сдуру угрожал солдатам пистолетом. Один старшина из наших тыловиков был парень крутого нрава, он этого «гостя-особиста» лично разоружил, вытащил обойму из пистолета и начал этот пистолет «изучать», забыв про патрон в стволе. Случайный выстрел, и все... Пуля попала в нашего старшину -танкиста стоявшего напротив. Смерть нелепая, трагическая... Судьба такая...



...На обратном пути нас снова обстреляли. Командир взвода лейтенант Андреев, лежавший на льду рядом со мной, вдруг странно вскрикнул или застонал... Подползла к нему и увидела, что он ранен в ногу. Только достала нож, чтобы распороть ватные брюки, как сама почувствовала сильный удар в бедро и острую боль. "Спасайте командира, - прошептала я парням, бросившимся ко мне на помощь, - я подожду!"И осталась лежать на влажном весеннем льду с наполненным кровью сапогом. А в руках была граната. Единственная. И для фашистов, и для себя. Было очень больно, но я крепилась. Крепилась до тех пор, пока меня не принесли в медсанбат. Санитар большими ножницами ловко распорол мой новенький сапог. И тут я не выдержала и заревела: ведь эти сапоги, редкого для армии тридцать шестого размера, совсем недавно мне пошили на заказ... Слезы хлынули из моих глаз впервые за всю фронтовую жизнь.


...Нас с Яшей отобрали в пехоту и на форсирование Днепра... Меня, как обстрелянного, назначили помкомвзвода. Командир взвода, лейтенант, говорит: "Я тебя в рожу запомню, а ты запомню рожи всех командиров отделений, а они пускай своих тоже запомнят иначе мы друг друга не найдем". Раздали винтовки, автомат у меня и у командира взвода. Все оружие заржавевшее. Его собрали с поля боя и нам дали. Мой автомат стрелял одиночными. У лейтенанта - короткими очередями, Один из старичков говорит: "Подойди, не знаю, как из винтовки стрелять". - "Вот ты дожил до таких лет и не знаешь". Беру винтовку, дергаю затвор раз, раз - не открывается! Я попытался ногой - не получается... Вот с таким оружием мы форсировали Днепр.

...Утром меня разбудил начальник ремонтной бригады и сказал: "Боднарь, поехали за тросами в Москву - танк тащить". Дали нам полуторку и мы приехали на место сегодняшнего Храма Христа Спасителя. Там были бухты американского троса очень легкого и очень прочного, мы закатили эту бухту на полуторку и к вечеру уже были опять на Рузе, саперы подцепили наш танк, вытащили, просушили, заменили аккумуляторы и через три дня я уже был опять в наступлении. Поэтому, когда я прихожу сейчас к Христу Спасителю со своими, то говорю: "Имейте в виду, что там, где стоит сейчас храм Христа Спасителя, то там в 42-ом году я брал бухту американского троса".

...У моей Маруси Чихвинцевой были предчувствия. Не хотелось ей на оборону идти. "Не хочется мне, я не могу сегодня идти". Но она не пошла к командиру отпрашиваться. И ее убили. Я теперь живу за нее.

...Чтобы немца не тащить делали просто. Петлю на шею, чтобы не кричал (Кляп это глупость - сделай кляп, так он будет мычать так, что за три километра услышат) и перочинным ножом в зад. Кольнул его - он тебя обгонит. Два - три раза кольнул, он уже в нашей траншее. Ну, придет этот немец, начинает жаловаться, показывает, что у него зад в крови. Ну и что?! Надо было идти - и зад был бы цел, и крови бы не было. А так попробуй его тащить?! И потом немцев по сорок килограмм не было - они все здоровые.

...Вдруг из траншеи вылезает пьяный пехотный капитан с пистолетом и идет вдоль траншеи, а тут пулеметная стрельба идет. Идет, кричит: «Я вас всех перестреляю!» И подходит к нашему танку. А я сплю. Вдруг кто-то как ногой врежет: «Я тебя сейчас, сволочь, расстреляю!» -«Ты, что это?!» – «Ты что здесь лежишь, иди в бой!» Я онемел. Ведь сейчас нажмет курок и все! Хорошо, что наводчик, здоровый парень, услышал крик этого капитана, вылез и прямо с башни на него прыгнул. Пистолет у него отобрал. Как по морде врежет! Тот немножко очухался, встал, повернулся и без звука пошел к себе в траншею. Вот здесь было действительно страшно – если бы не наводчик, погиб бы не за понюх табака.

...С того момента как я попал на фронт, может быть раз десять поел досыта, и то благодаря немецким трофеям или по везению. Да еще когда в роте было «уголовное» пополнение, мы тоже «слегка подкрепились». Урки мои были славными добытчиками и снабженцами. Голодали на фронте, да и после, когда меня списали по ранению, я хлебнул голодной жизни в тыловой части. Может в 1944 году и стали солдат прилично кормить, но в мою бытность на передовой у всех – «живот прилипал к позвоночнику»... На Кубани наши тылы отстали, и дело дошло до того, что с самолетов сбрасывали листовки с обращением к местному населению с просьбой – «Накормить войска»!. Я сейчас не шучу...

...Высадились на песчаном берегу. Берег обрывистый. На верху немцы. Мы у них под ногами, можно бросать в нас камни, из рогатки стрелять. Начали окапываться, а там песок - лопату выбросишь, две насыпалось. Мы как курицы разгребли его чуть-чуть и зарывались. Нам сказали, что мы должны пойти в наступление и взять село, которое примерно в полукилометре. Говорим: "Давайте атаковать ночью. Если рассветет, они же нас расстреляют!" Приказ на наступление пришел когда рассвело...

...Корпусом уже командовал генерал-майор Панков Михаил Федорович, а моей 17 гвардейской танковой бригадой подполковник Шульгин. Тот в танк никогда не садился. В любом бою носился на своем «Виллисе» между танками с палкой в руке. Не дай Бог остановить машину во время боя, тут же стук по броне у люка механика-водителя: «Открой люк!» Только высунулся, он палкой по голове. Со мной один раз тоже так было. Танк попал в воронку, а я не успел переключить передачу, и он заглох. Слышу стук палки по броне. Я танкошлём с головы сорвал, на коленку натянул и высунул в люк. Пару раз он меня ударил. Я коленку убрал, быстрее на стартер нажал, передачу включил и пошел. Прошло много времени, я уже забыл про этот случай, вдруг меня вызывает, уже полковник, Шульгин: «Ты, где научился командиров обманывать? Ты почему меня обманул?» – «Когда, товарищ полковник?» – «Мне сказали, что ты надел танкошлём на коленку. Ты почему головой не стал вылазить из люка?» - «Товарищ полковник, я думаю, что плох тот командир, который голову подставит». – «Ну, твою мать, молодец! Иди».

...Я ни сколько не жалею, что воевал в этой дивизии. Дисциплина в ней была железная. Всякое было - и наступали и отступали, но, в целом, не помню, что были дезертиры или перебежчики. Был один случай, когда к немцам убежал телефонист - и все. Не помню, чтобы в спину стреляли. Даже в Литве, когда набрали литовцев, новобранцев. Они хорошо влились в состав дивизии, растворились по ротам, батальонам. Ко мне лично отношение было очень хорошим. Я учил литовский, поскольку обращаться к старшим офицерам нужно было по-литовски - многие не знали русского языка. Те солдаты, что приходили на пополнение в Литве, тоже не знали русского языка. Через три месяца я уже знал все команды, а через год я владел литовским языком так, что никто не догадывался, что я русский. Тем более я и волосы стриг под литовцев.

...Когда первого фрица я убила, вернулась, ко мне пришел журналист, хотел взять интервью. Чего уж говорила - я не знаю, но я ни в этот день, ни на следующий ни есть, ни пить не могла. Я знала, что он фашист, что они напали на нашу страну, они убивали, жгли, вешали наших, но все-таки это человек. Такое состояние что… Второго когда убила, тоже было ужасное состояние. Почему? Потому, что я же в оптический прицел его видела: молодой офицер. Он смотрел вроде на меня и я вдруг его убила. Но это же человек! В общем, состояние ужасное. А потом уже чувства как-то притупились. Убивала - вроде так и положено.

...Был у нас старший лейтенант, которого мы звали «Старик». Ему было двадцать пять лет, родом с Северного Урала. Каждого пулеметчика он проверял лично : есть ли у него саперная лопатка. «Старик» часто говорил нам : «Саперную лопатку прижимай к себе нежно, как невесту». Он так хотел чтобы мы выжили... Поздней осенью, в Латвии, был бой, мы выбили немцев с хорошо укрепленной и добротной линии обороны. Погода стояла мерзкая : не то дождь со снегом, не то снег с дождем. Стояли почти по пояс в воде. Нам не привыкать, а немцам не понравилось во второй траншее лежать уже перед нашими окопами в талой жиже, они то и дело выскакивали наверх. «Старик» увидел это в бинокль и поднял крик : « Давид, почему у тебя враги по полю гуляют как по Невскому проспекту!? Немцы должны лежать в земле!». «Старик» погиб в день своего двадцатипятилетия. Прямое попадание снаряда. Его разорвало на части. Мы собирали его тело по кусочкам и похоронили на каком-то лесном хуторе. Вечная ему память!

...В разведке вообще чины не почитались - только опыт и знания. Бывало пришлют со школы молодого лейтенанта. Он теоретически все знает, а практически ничего не умеет. Вот такого назначают начальником поиска. Выползаем на нейтральную полосу, один из наших к нему подползет и говорит: "Знаешь, что лейтенант, сегодня на задании командовать будет вон тот сержант. Ты ползи где хочешь. Вернешься, доложишь командирам о выполнении задания, а мы умирать просто так не хотим". Тот, кто понимал - свой парень. А тех, кто начинал ерепениться, приносили мертвым. Законы были суровые.

...В этих боях происходили странные курьезные случаи. Идем ночью в колонне, у всех танков пушки развернуты в стороны, у четных в правую, у нечетных в левую сторону. В нашу колонну вклиниваются три немецких самоходки «ердинанд» и проделывают вместе с нами всю дорогу. Если бы мы остановились, попытались бы развернуться и уничтожить эти самоходки, то они бы нас первые сожгли. Если более маневренному танку Т-34 для полного разворота на месте благодаря бортовой передаче требовалось всего ничего, то «шерману» для полного разворота нужна была площадка - 13 метров.

...Вместо водки женщинам на фронте выдавали конфеты. Табак нам выдавали, но ни пить, ни курить я за всю войну так и не научилась. Я не слышала, чтобы кто-то спивался у нас в дивизии, не было таких инцидентов.

...Направили нас на Кишинев. Прибыли мы туда, полковник, Герой Советского Союза был начальником эшелона, не усмотрел, а так как ели мы плохо, то все ринулись на базар, похватали у местных бабушек продукты, что и потырили, скандал разразился сильный, и двух старшин расстреляли.

...14 февраля 1942 г. нашему 1059-му полку 297-й дивизии был дан приказ - освободить от немецко-фашистских оккупантов село Мало-Яблоново. Зачитал нам его комполка, пришедший на передовую. Ну что ж, мы пошли вперед все с теми же 10 патронами на брата, вражеская канонада не давала возможности бежать во весь рост или ползти по-пластунски, была метель, пурга, впереди ничего не видать, а мы идем в атаку.

...Когда мы заскочили на высотку, один немец бросил гранату через меня, она сзади взорвалась, и мне попал осколок в левую лопатку. Вот эта медсестра меня перевязывала. Положено, раз раненый, иди в госпиталь, но я не пошел, потому что мы эту высотку не до конца взяли. А кровь-то играет - столько сил потрачено и не взяли. И я остался в строю. Высотку взяли. Я ушел в госпиталь. А потом сдали и эта девушка осталась с ранеными и попала в плен. Судьбу ее я не знаю. За этот бой мне дали Славу III степени.

...Я шел в километре или полутора за нашими боевыми порядками и вдруг увидел поле, усеянное убитыми и раненными нашими солдатами. Молодые ребята, с гвардейскими значками, в новеньком обмундировании, в гимнастерочках… Немецкий пулеметчик сидел в ДЗОТе и косил наших солдат. Такое вот неумелое было преодоление нейтральной полосы. Солдатики были готовы на все, а командиры не умели правильно наступать. Нужно было подтянуть минометы, какую-то артиллерию, подавить этот пулемет, но нет, командиры гнали: "Вперед! Вперед!". Это был жаркий день. Помню что сестричка медицинская бегала по полю, и кричала: "Ой, люди добрые! Помогите мне! Помогите мне их убрать в тенек!". Я помогал ей перетаскивать раненых. Большинство было в шоковом состоянии, то есть без сознания и трудно было определить, кто ранен, а кто уже мертвый. Впечатление было очень тяжелое… Какие мы несем потери, чем достается война…



...За пару часов до атаки нам сказали, что без десяти восемь по высоте "Катюша" "заиграет". Мы обрадовались, у "Катюши" залпы мощные, её огонь, кроме того, ещё и очень сильное моральное воздействие на немцев оказывал. Конечно, после такой подготовки мы могли бы идти в атаку безбоязненно. Но вот, на часах уже 7:50, 7:55, а "Катюша" не приехала. Я не знаю, почему так получилось. Возможно, машина где-нибудь застряла по пути. Однако, так или иначе, атаку ж никто отменять не станет. И ровно в восемь в воздух влетела зелёная ракета. Эта значит, вперёд пехота, в атаку! Без "Катюши", без артподготовки. И попробуй останься в окопе - расстреляют без разговоров.

...Румыны сдавались с оружием без боя. Что с ними делать? На 50 человек посылали сопровождающим одного разведчика, чтобы их не перестреляли по дороге. Двоих послал. Нас трое осталось. А тут еще до хрена взяли в плен. Впереди деревня, в которой засели немцы. Тогда командир взвода говорит, вернее показывает им на пальцах: "Если возьмете деревню, то вас в плен не берем, а отпускаем домой". Выстроили их в цепь, сами сзади как заградотряд. Взяли эту деревню втроем с помощью румын. Написали петицию и послали их без сопровождения.

...Мы лежали с Ольгой на расстоянии вытянутой руки. Говорили тихо потому, что перед нами недалеко был немец. Они же все прослушивают. У них охранение организовано было лучше все-таки. Мы старались не шевелиться, потихонечку сказать что-то, выследить. До того все затечет! Допустим, я говорю: "Оля, я". Она уже знает - она этого не будет убивать. После выстрела я только помогаю ей наблюдать. Говорю, допустим: "Вон за тем домом, вон за тем кустом", она уже знает куда смотреть. По очереди стреляли. Днем мы обязательно лежали на позиции, ночью приходили, и уходили ночью. Каждый день. Без выходных.

...Американский танк "Шерман" изнутри был очень хорошо выкрашен. Хорошо - это не то слово! Прекрасно! Для нас тогда это было нечто. Как сейчас говорят - евро-ремонт! Это была какая-то евро-квартира! Во-первых, прекрасно покрашено. Во-вторых, сидения удобные, обтянуты были каким-то замечательным особым кожзаменителем. Если танк твой повредило, то стоило буквально на несколько минут оставить танк без присмотра, как пехота весь кожзаменитель обрезала, потому что из него шили замечательные сапоги! Просто загляденье!

...Танк, с брони которого я успел спрыгнуть на дорогу, был зажат между двумя подбитыми «тридцатьчетверками» Я выбрал позицию справа от него, за уступом и стрелял из автомата по наступающим немцам, повторяя шепотом – «Боже! Если ты есть, спаси!». Представляете, что это было за побоище, если такой коммунист, как я, впервые в жизни вспомнил о Боге...

...Один из самолетов спикировал и на наши позиции, но вместо бомб над окопами замельтешили сотни листовок. Осторожно, с оглядкой я поднял одну из них. На ней был изображен лейтенант с типичными семитскими чертами лица и поднятыми вверх руками. Жирным шрифтом выделялись слова: «Убивайте комиссаров и жидов, сдавайтесь и возвращайтесь по домам. Эта листовка служит пропуском к свободе». Я был уверен, что и другие бойцы читали эти листовки. В глазах однополчан явно отражались волнение и страх перед неизвестностью. А мне, подумал я, не остается ничего иного, как стоять насмерть в этом своем окопчике, что он моя крепость надолго, а может быть и могилка моя. Я украсил стенки окопа сосновыми ветками и вырезанным из газеты портретом Сталина и был готов умереть в бою за любимого вождя.

...Капитан Барабаш был талантливый, смелый очень уважаемый офицер. Но немножко такой: "Вперед!" Говорили, что он сидел, потом был отправлен в штрафной батальон и уже оттуда прибыл в дивизию и возглавил разведроту. Погиб по своей дурости и ребят положил... Двенадцать человек тогда погибло. Дивизия шла в наступление. Они, конечно, шли первыми. Заметили в лесу немецкий обоз. Он приказал снять пилотки и вперед! А там траншея 1941 года заросшая, а в ней батальон немцев... Их в упор из пулемета и положили. А если бы шли нормально, как разведчики. Залегли, проверили, остановили дивизию. Подползли, узнали... Жена его не могла поверить, что он погиб. Говорила: "Это не тот человек, которого можно убить". Пока ей тело не показали - не верила. Потом собрали у кого, что было. Все отдали, поснимали все, часы... Наложили ей мешок... Дети ж были... проводили ее.



...Мода еще такая была у самострелов, над бруствером, во время обстрела, руку поднимет и держит, пока ее немец не поранит. Это называлось – «голосовать на выборах». Мы, командиры, строго следили, чтобы такого явления у нас не было .Через буханку хлеба на передовой в руки не стреляли , где ж ты на «передке» буханку хлеба найдешь.

...С особистами я не сталкивался, их прямо оминал десятой дорогой, и лишнего не болтал, и других предупреждал. А то бывало такое, что другие разговорчивые очень, он болтает и болтает, потом смотрим, его забрали уже.

...Я мечтал, что если выживу, то сразу пойду учиться. В любом освобожденном нами населенном пункте я сразу искал уцелевшее здание школы, заходил в какой-нибудь класс, садился за парту, и мечтал, как я снова буду учиться. Мог так сидеть долго, (если позволяла обстановка), испытывая наслаждение от школьной атмосферы. Некоторые товарищи считали мою «страсть к посещению школы во фронтовой обстановке» каким-то чудачеством и последствиями контузии.

...Я помню, прошел уже со своим танком километров 15 - сколько техники немцы бросили: обеспечивающие машины, ремонтные мастерские. Заходишь в эту машину а там белые полотенца для обслуживания материальной части. Мне бы это полотенце взять для того, чтобы нос вытереть, а у них это все в ящиках, они что-то ремонтируют, вытирают полотенцами. Думаю: "Да, хорошо живете, ребята!".

...Немцы чистили открыто траншеи. В этот день можно было хоть десяток немцев убить. Но, понимаете, убить человека в первый раз! У нас разные люди были, одна из партизан была - Зина Гаврилова, другая секретарь комсомольской организации - Таня Федорова. Мы с Марусей Чигвинцевой только смотрели. Мы так и не смогли нажать на курок, тяжело. А они открыли счет. И когда мы вечером пришли в землянку, начали впечатлениями обмениваться, мы ничего с Марусей не могли сказать и всю ночь ругали себя: "Вот трусихи! Вот трусихи! Для чего же мы приехали на фронт?" Ну, нам стало обидно, почему они открыли счет, а мы нет?

...На станционных путях наши бойцы обнаружили цистерну, окрашенную в белый цвет. Сорвав пломбы, открыли люк. На ремне опустили в цистерну котелок, зачерпнули, попробовали – чистый спирт. И все накинулись на это «пойло».А какой-то «умник», который уже наклюкался, решив облегчить процесс доставания горючего, выстрелил по цистерне. Она рванула облаком огня. Свыше десяти бойцов погибли на месте. Не случайно в этот же день, рассчитывая, что большинство бойцов ударились в запой, немцы перешли в контратаку со стороны Шепетовки.

...Разжились трофеями - консервы, вино. Расположились на бруствере кюветика или окопа. Консервы жуем, вином запиваем. И наши "илы" летят. Вот, думаем, они сейчас им дадут! Они нас пролетели, потом развернулись - и как начали по нам... Мы только успели залезть в эту яму...Сплошное покрытие! Хорошо работали. Ну ничего, никого не ранило. Потом идем дальше, - кто-то бегает впереди. Вроде на немцев не похоже, не по-немецки бегают. Подходим ближе. Их там стало уже человек пятнадцать. Ближе, ближе - не похоже на немцев, не то поведение. Потом как начали материться - свои! Самый простой пароль русских - матешки. Спрашиваем: "Вы откуда? Там же немец должен быть!" В общем, кое-как сообразили, что это разведчики дивизии. Другого фронта. Мы первые замкнули кольцо!



...Принесли меня, положили на траву, помню дали борща хорошего такого, жирного. А потом здоровенные девки стали нас на носилках таскать в теплушки, уже на Москву. И когда нас погрузили, мы поехали, слышу, в соседнем вагоне песни запели. Я у старого солдата спрашиваю: "Что это такое?" - "Ну те девки, которые нас грузили" - "А почему они в Москву едут?" - " Рожать" - "Как рожать?!" - "Ну когда в октябре всех поголовно забрали, матери им сказали: "Побыстрей забеременей и возвращайся домой" Вот так и получилось. Это закон жизни, я их не осуждаю.

...Этот бесстрашный и жизнерадостный человек, получив в 1944-м из Белоруссии письмо, что вся его еврейская родня - 36 человек расстреляна немцами в Минском гетто, помрачнел и осунулся. Он поклялся жестоко мстить фашистам. В Губене Николай бросил две противотанковые гранаты в подвал, где прятались гражданские немцы. Перед этим он крикнул им на немецком, за что мстит. А свидетелей своего поступка предупредил: «Можете меня выдать! Мне все равно».

...Разведрота - в основном русские. Один казах, кабардин отличный мужик, один цыган, посредственный разведчик, но играл на любых музыкальных инструментах.

...Много было таких должностей, вроде человек на фронте, а за всю войну ни разу из винтовки не выстрелил и немца в глаза не видел. Я пока на фронт не попал, даже не представлял, что такое явление где то распространено. Сидим на передовой, грязные и оборванные, редкой цепью фронт держим, а когда попадаешь в тыл дуреешь, сколько там народу... Хари холуйские наетые, можно мордами башню танка заклинить.

...У нас в батальоне был взвод 45-мм орудий, две пушки. Называли мы их "Прощай, Родина!", потому что, гибли они очень часто. Если на сорокапятку "тигр" идет - все, убегай! Расстреляет или раздавит, ничего она ему не сделает.



...Другой раз веду троих пленных в тыл, и тут обозники, и другие разные «тыловые крысы» начали порываться этих пленных пристрелить. Не дал. Идем дальше, проходим мимо танкистов. Мне какой-то лейтенант говорит – «Солдат, дай я их своим танков раздавлю!». Как же, нашел развлечение. Сказал ему - «Ты сначала сам немцев в плен возьми, а потом хоть целый день по их костям на своем танке раскатывай!». Довел их до сборного пункта, немцы кинулись меня благодарить, стали жать руку, а мне неудобно, кругом наши солдаты, странно на меня смотрят…

...Там в блиндаже я котелок нашел, немецкий, с крышечкой. Давно за ним охотился. В котелке какой-то жир был налит. Полбулки хлеба немецкого еще взял, и плащ-палатку. Все это в вещмешок положил. Мы же полуголодные воевали. Иной раз думаешь: наесться бы вволю, так, чтобы не хотелось, и пускай потом убивают.

...Раннее утро стояло. Туман то появится, то рассеется, посветлей становится. Метров триста прошагали, смотрим из противотанкового рва - немцы. Около восьми человек, рукава закатаны, все с автоматами, и молча на нас. Не стреляют. У меня автомат на плече висел, стволом вниз. Я его еще с вечера зарядил, семьдесят один патрон. Я это помню, думаю: "Cейчас я их резану, всех скошу". На колено встал, затвор передернул, на спуск жму, а он не стреляет. Напарник мой на траву лег, а у него карабин, но он тоже не стреляет, растерялся, наверное. Немцы к нам ускоряются. Тут я впервые в жизни такое почувствовал, волосы вертикально встали, пилотка вверх пошла. До того испугался. Метров сто до нас им оставалось, один рывок и все. Вдруг они разворачиваются и обратно, в ров. Оглядываюсь, наши солдаты бегут. Оказалось, рота, 392-го полка, нашей дивизии, наступала, развернутой цепью. - Ну, говорят, ваше счастье, что мы рядом оказались, это немецкая разведка. Они бы вас сейчас прихватили.

..."Катюшам" данные для стрельбы готовили заранее и видно не сообщили еще, что оборона прорвана. Они по уже нашему рубежу дали залп в четыре машины. И такое бывало. И вот, когда "Катюши" сыпанули, я не успел в траншею спрыгнуть, успел только на землю упасть и голову закрыл руками. Думаю, убьет, так убьет, а встанешь, точно осколок поймаешь. Залп у них короткий, но мощный, плотный. Сыплют густо, в шахматном порядке. Убило многих тогда.

...Дело было в Словакии на реке Грон. Зимой мы там стояли в обороне. Река не широкая, но с очень быстрым течением, поскольку стекает с гор. Мы ее Гроб прозвали - уж больно много разведчиков погибло. Незадолго до того у нас сменился командир роты. Дело было так. Разведчик, хороший парень, вернулся с задания. Выполнить его не получилось - это же не свинью украсть, а человека, который ждет, что его украдут, да еще и вооружен до зубов. Командир на него: "Знаешь, что невыполнение задания карается смертью!" Вытащил пистолет и шлепнул его.

...В промежутке между взрывами к нам в окоп солдат спрыгнул, молодой совсем парень. Боеву на ногу прыгнул, тому больно, он на него заорал: "Пошел отсюда, самим тесно!" Солдат просит: "Ребята, сейчас, только обстрел кончится" Но Боев его выгнал. И только он выскочил, мина, последняя, по крыше окопа рванула. Она же мгновенно срабатывает, только песок задела, и взрыв. Сосенки мои разметало, нас с командиром расчета волной об стенки ударило. У нас с Боевым контузия, но ни одной царапины. В ушах звон, я с того времени слышать хуже стал, а парень тот погиб. Говорю Боеву: "Ну, зачем ты его выгнал?" Тот молчит, переживает.

...Солдаты пошли в атаку, а мы таскали раненых. Вот, я помню, взяли одного какого-то офицера, а у него чемоданчик. А мы с четырех утра не спавши - не евши. Говорю: "Брось чемодан", ну что там у него в чемодане? Тяжело же таскать! "Не брошу, не тащите меня, если не хотите с чемоданом". Ну, потащили, что с ним делать. Уже после войны я узнала, что у него в этом чемоданчике была маленькая скрипка. И он не хотел ее бросить. Это уже при встрече выяснилось.

...Я как раз только прибыл с курсов в свой полк, то увидел картину, которая произвела на меня просто тяжелейшее впечатление... Комендант штаба полка, татарин, лично расстреливал с десяток немцев. Но как оказалось, это были не немцы, а одетые в немецкую форму власовцы. Они стояли группой, и кто плачет, кто что, а он в них стрелял из винтовки...

...Снаряд в борт! Механик кричит: "Командир! Радиста Тарасова убили!" я наклоняюсь над Тарасовым он весь черный, через него снаряд прошел. Еще раз удар! Танк заглох и вспыхнул! И тут уже надо было спасаться, потому что танк горит. Откинул люк, крикнул экипажу: "К машине!" и выскочил. Все трое выскочили, убитый остался в танке. Мы выскочили на картофельное поле. Кругом свистят пули, я ранен, у меня из левой ноги кровь хлещет... Пока мы лежали танк перестал гореть. Я лежу и говорю: "Ну что ж ты не горишь, что не горишь?" Ведь если бы он не сгорел, мне бы грозил штрафной батальон, потому что я имел право оставить танк в двух случаях: во-первых, если он сгорел и во-вторых, если вооружение вышло из строя... Кстати, потом я читал в "Комсомольской правде" заметку про этот бой. Правда, там было сказано, что: "семь раз немцы поджигали этот танк, и семь раз механик-водитель его тушил". Ну это, конечно, вранье! Этого не может быть! Это написал секретарь комсомола батальона, ему простительно.



...Завидовали мы немцам. У них мины чистенькие, крашеные, а наши кое-как обточат, смазкой обмажут, чтобы не ржавели и на фронт. Чистили их от смазки все вместе. Летом еще ничего, а вот зимой смазка замерзала, и мины, бывало, застревали в стволе. У нас в батальоне два случая было, что разрывало минометы. Бой идет, или артподготовка, - стрельба, грохот. Ты стреляешь и своего выстрела иногда не слышишь. Заряжающий, тем более, он же автоматически действует, особенно, когда беглый огонь ведем. Он мину зарядил, а она в стволе смазкой затормозила, замедлилась. Заряжающий за другой миной отвернется, думает, что выстрел прошел, а она еще там сидит, он следующую к стволу подносит и взрыв. После этих случаев, я со своими заряжающими договаривался, что левой рукой буду наводить, а правую держать на стволе. Рукой почувствую, что мина пошла и кивну, тогда можно следующую подносить. Другие расчеты потом так же стрелять стали.

...Приходилось к каждому пекарю приставлять автоматчика, так как вся мука была под строжайшим контролем, хлеба доставалось по 200-250 грамм на человека - для военного это было мало, а полевая кухня приезжала крайне редко. Дошло до того, что собирались от каждого расчёта ребята и с топорами дежурили недалеко от дороги и ждали когда повезут раненых на повозках. Немцы бомбили повозки с ранеными, и если ранили или убивали лошадь, а боец оставался жив, то мы его перетаскивали на другие сани. Лошадь оттаскивали в овраг, так как приходилось соблюдать маскировку, там мы её разделывали на куски. Разводили небольшой костёр и варили, а потом уносили мясо на батарею, но совершенно не было соли и приходилось довольствоваться хотя бы этим.

...А людей осталось мало-мало, почти одни девчата да ездовые. Берите, говорят, раненых, кого сможете унести, и возвращайтесь в свои траншеи. Мы взяли не всех, потому что не унести всех. А потом немцы добивали тех, кто остался, они так кричали, так кричали! - их штыками добивали.

...Обычный окопный солдат, грязный, заросший, в прожженном ватнике. Это у немецких солдат бумага туалетная была, а нас все удобствы в окопе. Саперной лопаткой боец свое «произведение» из окопа выкинет, а «аромат» стоит по всему переднему краю. Да трупы разлагаются на нейтралке...Свежий воздух, одним словом. От вшей только после войны избавились.

...Этот парень тоже сильно мерз, и вдруг он увидел, что на снегу валяется ничейный какой-то малахай, такой немецкий головной убор со специальными наушниками от мороза. Он его подобрал, одел и говорит мне: "Вот сейчас у меня уши больше мерзнуть не будут". Но только мы отошли от того места, где он подобрал эту шапку, буквально метров на пятьсот, как вдруг из тридцатьчетверки, которая стояла метрах в пятистах от нас, очередь, пуля ему попала в шею, и он валится замертво... И я даже не знаю, почему из танка дали очередь. Может, танкисты по силуэту подумали, что это немец? Первая мысль у меня, конечно, была пойти к этим танкистам и разобраться, а потом я подумал: "А какой дурак даст себя обвинять в таком деле? Он скорее и тебя самого прикончит..."

...Венгры отнеслись к нам с глубокой ненавистью и просто стреляли в спину. Ну, конечно, за дело, потому что были и грабеж, и насилие - часто подобные эксцессы происходили. Особенно свирепствовали казаки.

...Ночью транспортные самолёты вермахта летали и сбрасывали контейнеры с продуктами на парашютах. Мы, миномётчики, находились в 2-х километрах от переднего края и решили воспользоваться продуктами из контейнеров. Как только немцы запускали ракеты красного цвета, мы подключались и тоже запускали ракеты красного цвета. Слышим летит транспортный самолёт и шум спускающегося парашюта. Парашют мы снимали и вскрывали контейнеры, а там были большие банки сливочного масла, мясные консервы, хлеб в специальных упаковках выпуска 1936-38 гг. И так мы приспособились получать продукты от Гитлера. Заранее готовили ракеты различных цветов и смотрели какого цвета ракеты применяют немцы. Мы быстро заряжали ракетницу ракетами такого же цвета, как у немцев и неоднократно к нам прилетали пищевые посылки.

...Москвич, пока несли, пел все песни: "У окна гармошка, и сияние месяца. Все равно любимая, нам с тобой не встретиться!" Притащили к своим, но он потом скончался от ранения в живот.



...Появились в части какие-то связистки, на которых все офицеры переженились. Когда потом в Москве был съезд ветеранов полка, я увидел этих старых связисток, которые приехали уже в качестве многолетних жен офицеров нашего полка. Я тогда думал, они просто бл*дюшки были, а оказалось, что эти связи сохранились на всю жизнь.

...Медсестры, это действительно сестры наши были. Она тащит раненого, и летом, и зимой, и винтовку его, и патроны на себе, бросать нельзя. И плачет бедная, но все равно вытащит. Она над ним стоит, и перевязывает, и успокаивает. Когда вошли в Белоруссию, у дома остановились, видим, рядом медсестра перевязывает раненного, и вдруг мы слышим взрыв, крик. Их обоих там и убило.

...Меня там ранило под Сиротино, на два пальца от сердца осколок попал. После этого я 9 месяцев уже в разведку не ходил, на миномете постоянно был. Как дохнешь, так из раны гной валит. В санроте была врач татарка, мл. лейтенант, она один осколок сверху вытащила, а другой остался, не достать его было под ребрами, так он и остался, до сих пор сидит.

...У меня в револьвере было 7 патронов, 38-го года выпуска. Каждый второй дает осечку, поэтому я рассчитал 3 патрона на немцев, которые будут ползти и 4 на себя, чтоб с гарантией застрелиться. Так что я лежал, отвинчивал кубики с петлиц, чтобы если попаду в плен меня приняли за солдата и меньше издевались, и думал: "Господи, спаси меня! Если это произойдет я всегда буду верить в Тебя". Так и произошло. И по сей день верю… Хотя в моем представлении Бог- высший космический разум. В этот момент слышу залпы "Катюши". Немцам досталось. Они: "Вай-вай-вай" и побежали - им уже не до нас было. Я слышу они там какого-то своего раненого потащили и в этот момент в блиндаж задом вползает немец. и … засыпает. Вот такая вот фантастика. Шел восьмой день наступления, немцы уже были пьяные, измотанные и воспринимали окружающую их действительность такой, как она была. Он не думал уже, кто там в блиндаже, он думал что туда стреляли и никого там нету и заполз. Я своему Слепову показываю - иди и ножом его. А он мне показывает - я ножом не умею. Тогда я ему так у виска показываю, он понял, отполз, взял нож и только раз я слышал, как немец прохрипел, но он его кромсал довольно долго.

...Сажали нас по пять-шесть человек на танк и вперед... Если начинается сильное сопротивление - спешиться... Если танк быстро едет - бегом за ним... И в каждом бою из этих пяти, двое обязательно погибнут: И это еще в лучшем случае!.. Мы все это прекрасно понимали, и даже и не мечтали выжить на войне, одним словом - смертники... Никакой надежды...