Правила жизни Клинта Иствуда.

Всякая удачная карьера начинается с провала или чего-нибудь вроде того. Для меня такой поворотной точкой стал дневной показ одного из моих ранних фильмов, «Засада на перевале Симаррон». Это был самый плохой фильм за всю историю кинематографа! Меня мучил страшный стыд!

Сейчас некоторые дети уверены, что получат образование и родители за него заплатят. Но мой отец не мог этого сделать — его заветной мечтой была собственная скобяная лавка. Хотя я уверен, что он заплатил бы за мое образование, если бы мог.

Я рос в эпоху Великой депрессии. Помню, как отец в те годы постоянно искал работу. Помню, как к нам в дом приходили люди и спрашивали, не наймем ли мы их для чего-нибудь, хоть дрова поколоть. Тогда всех носило с места на место, и мы тоже то и дело переезжали. Четыре месяца в одном городе, шесть в другом, восемь — в третьем. И я всегда был для соседей новичком, всегда защищался и мне приходилось с боем что-то доказывать.

Отец умер внезапно, но он прожил достаточно долго, чтобы увидеть меня по телевизору в «Сыромятной коже». Я Клинтон Иствуд-младший, так что на экране было и его имя. И я этим горжусь.

Когда умер Фэтс Уоллер, мать принесла домой целую коллекцию его записей — сказала, что потом не купишь. Я научился играть на пианино, слушая его записи и пытаясь подражать другим джазовым и блюзовым музыкантам того времени. Более или менее освоил страйд и игру в три аккорда. Увлекался буги-вуги, джазом и бибопом. Я рассказывал истории на пианино задолго до того, как снял свой первый фильм.

Жизнь человека может измениться в самый неожиданный момент. Я по-настоящему увлекся кино, когда меня призвали в армию. Там я подрабатывал инструктором по плаванию и крутил кинопроектор. Я все время показывал «Бой под Сан-Пьетро» Джона Хьюстона — один из моих любимых фильмов. За два года я посмотрел его, наверно, раз пятьдесят!

Со мной в армии служили несколько актеров, и очень скоро я стал подумывать, а не попробовать ли и мне кого-нибудь сыграть. Но это такая заразная штука — если раз попробуешь, потом уже не отвяжется.

Актерскому ремеслу обучаешься, наблюдая за другими людьми. Когда ты молодой и только учишься играть, ты ходишь по ресторанам и барам, чтобы изучать людей и их повадки. Теперь, к сожалению, я превратился из изучающего в изучаемого.

Каждый должен относиться к себе, как к профессиональному боксеру: они знают, что им отпущено не так уж много лет, когда можно действительно чего-то достичь.

Вначале я едва не бросил играть. Сделал несколько фильмов, довольно бледных, посмотрел на них и сказал: «Черт возьми, пора мне найти нормальную работу!»

За что бы я ни брался, в какой-то момент меня обязательно пытались от этого отговорить. Кажется, вся штука в том, что я просто слушался своего внутреннего голоса и не боялся браться за разные вещи.

Конечно, если в тебя не швыряют гнилыми помидорами, это уже приятно.

В конце шестидесятых режиссеры были гораздо более яркими личностями, много пили и славились своими причудами. Но они еще и без устали трудились. Джон Хьюстон, например, мог снимать как режиссер по три фильма в год — сегодняшние кинодеятели к этому рекорду и близко не подойдут.

Однажды Хьюстон сказал: «Я продавался не раз, и то, что я потерял на этом, мне так и не удалось вернуть». Другими словами, «я иногда продавал свой талант и делал фильмы, которым лучше было бы не появляться на свет». Об этом можно пожалеть, но знаете — по мне, лучше уж такой подход, чем сегодняшний Голливуд, где режиссеры тщательно планируют свою карьеру и ни за что не станут делать фильм, который не сочетается с их имиджем.

Соль жизни в поисках нового.

Не надо стремиться к совершенству. После двадцати дублей сцена может получиться технически совершенной, актеры сыграют безупречно, произношение будет безупречным, тени, освещение — в общем, все. Но она будет стерильной: вы ее замучили. Она потеряла свой ритм, свою естественность. Что до меня, то я люблю ошибки!

Я заработал себе репутацию человека, делающего только один-два дубля. Наверное, не все в восторге от таких методов. Однако я люблю работать быстро — тогда у меня возникает чувство, что я куда-то двигаюсь.

Если кинозвезда чересчур себя уважает, это печально. Это ясно говорит о том, что ему или ей больше нечем занять мозги.

Я берусь работать только над недорогими картинами, потому что им не надо большого успеха, чтобы обернуться прибыльными. Я никогда не понимал, зачем просаживать на фильм семьдесят-восемьдесят миллионов, если вполне можно обойтись вдвое меньшей суммой. Наверное, всем просто на это плевать. А мне нет.

Быть режиссером фильма, в котором сам же играешь, очень утомительно и в этом есть что-то шизофреническое.

Я терпеть не могу модных течений. Когда проживешь достаточно долго, начинаешь понимать: рано или поздно они пройдут и забудутся, а вещи, которые с ними не связаны, имеют гораздо больше шансов на долголетие, чем какие-то сегодняшние выверты.

Говоря словами Джона Уилсона из «Белого охотника, черного сердца», я не позволю восьми миллионам поедателей попкорна дергать меня за ниточки.

Что касается расизма, то я человек, доверяющий своим инстинктам. Да, цветные зрители были взбешены «Грязным Гарри». Меня обвиняли в расизме из-за того, что в начале фильма негры грабят банк, но разве в жизни негры никогда не грабят банков? Я же не становлюсь из-за этого расистом. Между прочим, мой фильм дал работу четверым неграм-каскадерам, но на это не обратили внимания.

Знаете, Спайк Ли сказал мне в прошлом году, что он-таки набрал себе съемочную группу из черных, но для этого ему пришлось несколько месяцев вести переговоры.

Изображать меня самого на экране было бы ужасно. И зрители бы со скуки померли. Гораздо интересней играть человека с крайними взглядами. Например, Гитлера — прекрасная роль!

Я уверен, что популярные вестерны еще могут быть и обязательно будут. И потом, разве все эти киношки про звездные войны — не те же вестерны, только перенесенные в космос?

Самодовольство и непродуктивность — вот что мне больше всего не нравится в людях. Самодовольство утомляет. Люди, занятые собой, — это противно. И именно самодовольные как раз и непродуктивны.

Как хорошо провести вечер? Я это понимаю очень просто. Выпиваешь у камина два «Будвайзера». Сплющиваешь в кулаке банки. Потом швыряешь их в корзину для мусора. Троекратная отрыжка — и на боковую.

Герой-мужчина теряет львиную долю своего колорита, если партнерша рядом с ним — всего лишь декорация. Я обожал актрис 1930-х и 1940-х — Барбару Стэнвик, Розалинду Расселл, Бетт Дэвис. У них были великолепные голоса, и они не боялись отпустить крепкое словечко. Но теперь мужчины-продюсеры находят для съемок интересного парня, а на женскую роль берут модель из глянцевого журнала. А я люблю приглашать актрис, которые добавляют фильму основательности. На женщину, которая кое-что понимает, куда интересней смотреть.

Мужчины, уверенные в своей мужественности и внутренне уравновешенные, не станут открывать пинком дверь, обижать женщин и издеваться над геями.

Жестокость не может быть красивой. Иногда я смотрю фильмы, где жестокость бьет через край, и думаю: «Ну и ну! Да на хрена они это устроили?»

Одно время я только и знал что бегал за юбками. Это было вроде болезни, я ничего не мог поделать, но теперь это позади. Вот чем хорош зрелый возраст: вдруг твои мозговые клетки начинают медленно собираться обратно в черепную коробку, говорят что-то вроде: «Так-так, разберемся».

Свои лучшие работы я сделал, когда мне было уже за шестьдесят, а то и за семьдесят. Такое немногие могут о себе сказать. Думаю, причина тут в том, что я все время учусь. И пока я еще не впал в маразм, у меня нет причин думать, что я на этом остановлюсь.
Не будь я мечтателем, я бы ничего не достиг. И уж точно не стал бы заниматься такими пустяками, как играть в кино.