Дети на войне > Сын полка

Наша деревня в 72 двора стояла среди густых лесов вблизи большого краси­вого озера Самро, полного рыбы.

15 июня 1941 года я получил свидетельство об окончании школы и устроил­ся пасти колхозных лошадей за трудодни.

22 июня, вернувшись с работы, узнал страшную весть: Германия напала на нашу страну. Беда вошла в каждый дом. Всех запасников вызывали в военко­мат, и обратно они не возвращались. В деревне остались одни старики, женщи­ны и дети.

Радио у нас не было. 4 июля состоялось колхозное собрание, на котором зачитали выступление И. В. Сталина с призывом ничего не оставлять врагу и организовывать партизанские отряды.

На другой день были мобилизованы все здоровые лошади, и одна из колхоз­ниц повела их в Лугу. Вести с фронтов делались все тревожнее, война все ближе подступала к нашему краю. 9 июля эвакуировали детей до 15 лет, но вечером они вернулись обратно: пал Псков. 10 июля поступило распоряжение отпра­вить весь колхозный скот за Лугу, сопровождать его назначили мою старшую сестру.

11 июля эвакуировали личный скот. У людей словно окаменели сердца: было ничего не жаль, хотя корова в крестьянской семье — это жизнь.

12 июля в колхоз приехал представитель райкома с приказом о мобили­зации молодежи от 15 лет на оборонные работы. Из нашей деревни набралось шесть человек. Старшим был назначен заместитель председателя сельсовета Андрей Иванович Иванов. Выделили лошадь с повозкой.

Провожать нас вышла вся деревня. У людей больно щемили сердца: уходи­ла в неизвестность последняя молодежь. Собирая меня в дорогу, мать впервые в жизни сама зарезала овцу, дала с собой мяса. Отец, бледный, стоял на костылях рядом со мной. Крепко обнял меня, костыли упали на землю. Я невольно запла­кал, хотя и не догадывался, что вижу его в последний раз.

Распрощавшись, мы тронулись в путь. Ехали всю ночь и утром выехали на шоссе Осьмино—Большой Сабек. Оно было заполнено скотом: там, куда его над­лежало эвакуировать, шли бои. Здесь я встретил свою сестру, возвращавшуюся с коровами домой. Она напоила нас молоком, а я поделился с ней мясом.

В Большом Сабеке мы потеряли полдня, чтобы доложить о своем прибытии, но все оказалось бесполезно. Налетели немецкие самолеты, началась бомбеж­ка и обстрел. Мы спрятались в овощехранилище. А когда стихло и мы вышли из укрытия, то увидели страшную картину. Поселок горел, кругом ле­жали убитые, стонали раненые...

Переправиться через Лугу мы уже не могли: мост был заминирован. Нас повернули обратно. Мы двинулись в сторону Молосковиц, но в небе вновь появились немецкие самолеты. Мы разбежались по лесу. Когда бомбеж­ка закончилась, с нами не оказалось ни повозки, ни старшего. Из леса вы­ходили беженцы. Мы влились в этот людской поток.

К утру добрались до станции Молосковицы. Грузовым поездом при­ехали в Гатчину и сели в электричку на Ленинград.

Измученные, голодные, мы еха­ли в трамвае по городу, пряча босые ноги под скамейки.

У меня в Ленинграде жил крест­ный — мамин брат. К нему я и явился как снег на голову. За обедом расска­зал о своих мытарствах. Крестный сразу же пошел в магазин, купил мне про­стенькие полуботинки. Сводил в баню.

Наутро я пошел к своему товарищу Васе Дементьеву, который приезжал на лето в нашу деревню. Неправильно перешел улицу и был доставлен в милицию. Документов у меня никаких не было и с меня взяли подписку, что в течение 24-х часов я покину Ленинград. В тот же день Васю мобилизовали на оборонные работы за Гатчину. Решили ехать вместе.

На Балтийском вокзале скопилась масса народу. Каждые 5 минут в Гатчину отправлялись электрички. Настал и наш черед.

Вечером прибыли в Гатчину. Долго шли по шоссе. Стемнело, и мы заноче­вали в каком-то сарае. Утром всем выдали лопаты и отвели в поле, где мы нача­ли рыть противотанковый ров. На следующий день все повторилось. Но после обеда налетели «юнкерсы», стали бомбить и обстреливать беззащитных людей. Паника, живые разбегаются, убитые и раненые остаются в поле...

После бомбежки нас отпустили домой. Длинные людские колонны двину­лись в сторону Гатчины. Проводив Васю на электричку, я остался один. Куда идти, что делать — неизвестно. Пошел по путям к Волосову. Уже в сумерках меня нагнала дрезина с рабочими, они довезли меня до станции. Уставший, я сел на скамейку и заснул.

На рассвете меня разбудил дежурный железнодорожник. Я рассказал ему свою историю и попросил помочь добраться до Веймарна, откуда до дома было не так уж далеко. Дежурный сказал, что станцию Веймарн немцы разбомбили, и пассажирские поезда там не останавливаются. Но утром он посадил меня на товарный поезд, следовавший в Котлы. В Веймарне меня высадили. Здесь я увидел жуткую картину разрушения. Еще дымились руины вокзала, на станции не было ни души...

Я вышел на пустынное шоссе и пошел наугад к дому. Вечером свернул в лес, поужинал хлебом с сахаром и уснул. Разбудили меня двое военных с винтов­ками. Обыскали, посадили в машину и привезли в Кингисепп, в комендатуру. Я рассказал обо всем, что со мной произошло. Меня отправили в воинскую часть, где покормили и оставили в палатке на ночлег.

Утром я проснулся от шума тягачей, перевозивших пушки в сторону Веймарна. Я просил командира оставить меня в части, соглашаясь на любую рабо­ту. Но мне отказали. Выдали немного продуктов и велели отправляться домой. Я вышел на шоссе. Здесь меня нагнал грузовик. Водитель предложил по­ехать с ним в Волосово, помочь погрузить продукты, а на обратном пути обещал завезти в Молосковицы. Так все и получилось.

Поздним вечером я снова шел той же дорогой, которой несколько дней назад бежал в Ленинград. До дома было еще далеко, и в одной из деревень я попро­сился переночевать. Хозяйка оказалась доброй женщиной. Накормила меня и уговаривала остаться, так как в моем краю идут бои. Только здесь я осознал, что путь домой лежит через фронт. Но все же решил пробиваться к дому.

Шел пешком весь следующий день, пока меня не подобрала попутная маши­на. За деревней Извоз из кабины вышел офицер и сказал, что дальше они меня везти не могут. Я вышел, а машина свернула в лес.

Дошел до следующего села. Улицы его были пустынны. Вдруг послышал­ся шум моторов. Налетели самолеты, началась бомбежка. Я метался от дома к дому, не зная, где укрыться. Казалось, сама земля уходит из-под ног... Наконец все стихло. Горели избы, и стояла зловещая тишина.

Стемнело. Я не знал, куда мне идти и что делать. Без документов я был ни­кому не нужен. Я влез на забор и зарыдал.

Вдруг из-за хаты появился командир с тремя кубиками в петлицах — стар­ший лейтенант. Я рассказал ему о своих злоключениях и попросил определить в какую-нибудь часть. Неожиданно он спросил: — А в разведку пойдешь?

Я согласился не раздумывая. Мы дошли с ним до машины, которая привезла нас в лес. Там разведчики получали боеприпасы и продукты. Выдали и на меня. Машина осталась в лесу, а мы — одиннадцать человек, возглавляемые стар­шим лейтенантом, направились к реке Луге. Здесь нас ждал паром. Мы пере­правились на другой берег и попали под обстрел своей артиллерии. Все, однако, обошлось — никто не пострадал.

Двое суток я водил эту группу по тылам врага. Разведчики получили много сведений о противнике и взяли «языка», давшего ценные показания.

Подразделения облетела весть, что какой-то местный мальчишка удачно провел разведчиков, и вскоре нас со старшим лейтенантом вызвали в штаб ди­визии. Создавалась новая группа для похода в немецкий тыл. Возглавлял ее замполитрука И. К. Федоров. Он попросил комдива включить в эту группу и меня. Меня спросили, согласен ли я снова сопровождать разведчиков. Я, понят­но, согласился. Комдив наказал замполиту:

— Вы отвечаете за этого мальчишку головой! Живым или мертвым, но он должен вернуться в часть. Ведь если попадет к немцам, шум будет на весь мир: мол, Красная Армия разгромлена и в нее призывают даже пятнадцатилетних!

Распрощавшись со старшим лейтенантом, сильно переживавшим за меня, мы с Федоровым пошли к разведчикам. Вечером все девятеро спустились к реке Луге, где нас ждал замаскированный плот. Переправились совсем в другом месте, чем в первый раз. Углубились в лес и трое суток колесили по немецким тылам. В одном глухом месте встретились с осьминскими партизанами, передавшими нам пленного. Командир отправил его в часть с двумя сопровождающими.

Мы пошли дальше. До моей деревни оставалось 25 километров, и замполит предложил мне вернуться домой. Я наотрез отказался. Все говорило о том, что немцы готовятся к наступлению. Но реку они пока не переходили. Обходя опас­ные места, мы вышли левее переправы и убедились, что противника здесь нет. Одинокий рыбак удил рыбу. По одному он перевез нас на своей лодчонке на наш берег. Тут мы наткнулись на собственное минное поле, но нас вовремя заметило боевое охранение и вывело без потерь с поля смерти. На четвертые сутки мы благополучно вернулись в часть. «Язык» также был доставлен в целости и со­хранности и уже дал важные показания.

Когда я утром вышел из землянки, ярко светило солнце. Вокруг было мно­го военных. Ко мне подошел старшина. Велел сесть на пенек, достал машин­ку и обстриг наголо. Потом выдал обмундирование и вручил красноармейскую книжку, где было записано, что рядовой Пантелеев Н. А. добровольно всту­пил в ряды РККА 23 июля 1941 года. Это было 2 августа.

Спустя неделю противник начал мощную артподготовку. Снаряды рвались на КП дивизии. Немецкие танки прорвались у Большого Сабска и двигались в нашем направлении. Мы начали отходить к Ленинграду. В районе Антропшино попали в окружение. 16 сентября с боем вырывались из окружения. Этот кош­марный день я запомнил на всю жизнь. Сколько боевых товарищей осталось лежать на пушкинской земле — знает один Бог...

Все 900 дней ленинградской блокады я вместе с 90-й дивизией находился внутри блокадного кольца. Был пехотинцем, санитаром, связистом. В январе 1943 года участвовал в прорыве блокады, получил контузию, но из медсанбата вернулся в свой батальон связи.

14 января 1944 года наша дивизия одной из первых начала с Ораниенбаумско­го плацдарма бои по полному освобождению Ленинграда от вражеской блокады.

31 января я оказался в селе Старополье, куда до войны ходил в школу. Здесь встретил одноклассницу, которая рассказала, что все деревни в округе, в том числе и моя, сожжены немцами. Я попросился у командира навестить своих, но получил отказ. С минуты на минуту ждали приказ о наступлении на Сланцы. Я в это время служил радистом на бронемашине и участвовал в освобождении родных мест. Но только на берегу Чудского озера получил первое письмо из деревни, в котором сообщалось, что отец мой умер 17 сентября 1941 года, дом сгорел, а мама, сестра и брат живут в кирпичном сарае вместе с тремя другими семьями.

2 июля, в одном из боев на Карельском перешейке, я был тяжело ранен. Долго находился без сознания, а когда очнулся, обнаружил, что у меня ампути­рована правая нога и повреждена левая кисть. Было мне всего 18 лет. По стран­ному стечению обстоятельств я лежал на госпитальной койке в той же больнице им. Мечникова, где в 41-м из-за гангрены отнимали ногу моему отцу...

В августе меня отправили в глубокий тыл. Лечился в госпиталях Кировской области, Иркутска, откуда меня после повторной операции выписали инвали­дом 2-й группы.

8 мая 1945 года с медалью «За отвагу» и орденом Славы я вернулся в родную деревню, где большинство семей получили похоронки на своих мужей и отцов. Я первый вернулся с войны живым...