Война Тимор-Лешти

Восточный Тимор – это часть острова Тимор в Малайском архипелаге, плюс еще два островка – Атауру и Жако, а также небольшая провинция Окуси-Амбено в западной части острова. Большая часть населения этого государства (а в совокупности оно составляет чуть более миллиона человек: по данным переписи 2010 года – 1 066 409) – это представители коренных австронезийских племен, вследствие смешения и ассимиляции потерявшие племенную идентификацию. На острове их называют «местису», или просто тиморцы. Менее многочисленны, но зато обладают четкой этнической самоидентификацией австронезийские и папуасские этносы в горных районах острова.

Впервые Тимор упоминается в XIV веке, когда его население выплачивало дань яванской империи Маджапахит. Уже тогда этот остров выступал лишь в качестве периферии Больших Зондских островов. Когда на смену раннефеодальным островным образованиям типа Сурвианга пришли португальские (1511 г.) и голландские (1613 г.) завоеватели, Тимор стал ареной противостояния колониальных империй. Захватническая гонка португальцев и голландцев продолжалась два столетия, пока по Лиссабонскому договору 1859 г. юго-западная часть острова с центром в Купанге не отошла окончательно к Нидерландам, а восточная с центром в Дили (первоначально в Лифау) — осталась за Португалией. Интересно отметить, что Западный Тимор после экономического кризиса 1997–1998 гг. является одним из наиболее депрессивных регионов Индонезии: показатели безработицы и бедности превышают здесь 80%.



Итак, вплоть до 1975 г. Восточный Тимор был наиболее отсталой колонией наиболее отсталой из всех европейских колониальных империй — Португалии (владения которой включали нынешние Анголу, Мозамбик, Гвинею-Бисау, Кабо-Верде, Сан-Томе и Принсипи, а также Макао, по-китайски Аомынь, и ряд индийских прибрежных территорий с центром в Гоа). Ориентированное на экспорт (кофе, каучук, копра) сельское хозяйство, которое велось примитивными орудиями труда, не обеспечивало даже местные продовольственные нужды. Под конец португальского господства около 32% бюджета колонии уходило на военные затраты (содержание 7-тысячного контингента колониальных войск), в то время как на социальное обеспечение тратилось всего 4%. Однако традиции продолжительной освободительной борьбы тиморцев также коренятся в колониальной эпохе: жестокость португальских плантаторов неоднократно становилась причиной антиколониальных восстаний (в 1719, 1726, 1769, 1895–1912 гг.).

Среди прочих португальских колоний Восточный Тимор выделялся особой отсталостью. Специализация на выращивании кофе и каучука, тем не менее, не позволяла колонии покрыть даже собственные потребности. А ведь значительных и регулярных финансовых вливаний требовало поддержание боеспособности военного гарнизона. Несмотря на то, что остров в 1859 году был поделен между Нидерландами – «метрополией» остальной Индонезии, и Португалией, опасность передела территории колонии оставалась всегда. Человеческие потери коренного населения острова за годы колонизации не поддаются учету.

Разгром «Оси» во Второй мировой войне, казалось, давал надежду на то, что страны антигитлеровской коалиции не допустят сохранения зависимости Восточного Тимора от Лиссабона, где у власти находился фашистский режим Салазара. Но развитие событий на Тихоокеанском театре военных действий доказало лишь, что на смену традиционным хозяевам острова приходят новые: 12 декабря 1941 г., чтобы не допустить японского вторжения, Тимор был оккупирован войсками Австралии — страны, которая в дальнейшем будет играть важную роль в жизни острова. В феврале 1943 г. австралийский контингент стал последним в числе союзнических сил, эвакуированных из Юго-Восточной Азии перед наступлением войск Японской империи. Война дорого обошлась местному населению: в результате японской оккупации, которая продолжалась вплоть сентября 1945 г., погибло в общей сложности от 40 000 до 70 000 человек («возможно, их героизм помог уберечь Австралию от японского вторжения», — отмечает Ноам Хомский). Сам же Восточный Тимор после войны вернули португальским фашистам — салазаровская диктатура вполне устраивала господствующие круги США, которые разрешили ей стать одной из основательниц НАТО.



Послевоенные годы ознаменовались кризисом и так слабеющей португальской колониальной империи. Практически во всех португальских колониях в 1960-е годы развернулась вооруженная национально-освободительная борьба. Тем не менее, Португалия не желала отпускать подконтрольные территории в Африке и Азии. В том числе и потому, что именно в португальских колониях национально-освободительные движения оказались сплошь левоориентированными. Социалистическая линия колониальных партий пугала португальское руководство, не желавшее передавать власть в руки просоветских сил. Оставаясь последней колониальной империей, Португалия с каждым годом испытывала все большие затруднения в контроле над ситуацией в африканских и азиатских колониях.

Тем временем в «Нидерландской Индии», которая провозгласила независимость 17 августа 1945 г. под названием Индонезия, антиколониальная борьба развернулась в полном объёме. Западный Тимор, который в годы борьбы за независимость в 1945–1949 гг. выступал как оплот пронидерландских лоялистов, в результате деколонизации всё же стал частью Индонезии. Последняя не выказывала интерес к присоединению восточной, португальской, части острова — вплоть до знаменательного падения Салазара из кресла-качалки и последующего падения фашистского режима его наследника Каэтану. Среди ближайших соседей антиимпериалистическая риторика индонезийского президента Сукарно рассматривалась, как касающаяся исключительно Западного Ириана и правомерности существования Малайской Федерации. Тем временем в Португальском Тиморе, который в 1955 г. получил статус «заморской территории», колониальные власти организовали огромное количество концлагерей для португальских политзаключенных. В свою очередь, тиморских оппозиционеров (в числе которых был, например, 21-летний журналист Жозе Мануэль Рамуш-Орта, который сам был сыном диссидента, сосланного в Тимор Салазаром) высылали в Мозамбик. Когда в 1960 г. Генеральная Ассамблея ООН включила пункт «Тимор и зависимые территории» в список несамоуправляющихся территорий, к которым применимы положения главы XI Устава ООН, Лиссабон отказывался признать принадлежность этой, равно как и остальных своих колоний, к данной категории.

На востоке острова Тимор антиколониальную борьбу возглавил ФРЕТИЛИН – Революционный фронт за независимость Восточного Тимора. Идеологически и практически эта организация калькировала национально-освободительные партии левой ориентации в африканских колониях Португалии — ангольскую Партию труда (МПЛА), мозамбикский ФРЕЛИМО, ПАИГК в Гвинее-Бисау и Кабо-Верде, МЛСТП в Сан-Томе и Принсипи.



Однако, в отличие от африканских колоний Португалии, ФРЕТИЛИН так и не суждено было прийти к власти в 1970-е годы. Свержение авторитарного режима в Португалии в 1974 году повлекло за собой процессы суверенизации в ее колониях. Ангола, Мозамбик, Гвинея-Бисау, Кабо-Верде (Острова Зеленого Мыса), Сан-Томе и Принсипи провозгласили свою независимость и были признаны мировым сообществом. Перед Восточным Тимором, где также ожидалось провозглашение суверенитета под руководством ФРЕТИЛИН, встала другая проблема. Индонезия – могущественный сосед, уровень развития и численность населения которого несравнимы с Восточным Тимором, — воспротивилась возможной перспективе прихода к власти в новом суверенном государстве левых просоветских сил в лице ФРЕТИЛИН. На выборах весной 1975 года ФРЕТИЛИН получил большинство голосов, вслед за чем начались вооруженные столкновения между сторонниками и противниками фронта.

Провозглашение независимости Демократической республики Восточный Тимор 28 ноября 1975 года фактически осталось без внимания мирового сообщества, и была признана лишь Албанией и несколькими африканскими странами (Гвинея, Гвинея-Бисау, Кабо-Верде, Сан-Томе и Принсипи). Как мы видим, Советский Союз и страны Советского блока, в том числе и наиболее близкие к СССР экс-португальские колонии Ангола и Мозамбик, от признания Восточного Тимора воздержались. Из-за маленькой островной территории никто не собирался ссориться с Индонезией, да и перспективы суверенного существования небольшой республики казались весьма туманными.

И действительно, на следующий день после провозглашения независимости, 29 ноября 1975 года, индонезийские войска вторглись на территорию Восточного Тимора, а уже 7 декабря заняли его столицу Дили. Наступили годы оккупации, растянувшиеся на два с половиной десятилетия. Индонезия провозгласила Восточный Тимор своей провинцией. Однако с первых дней оккупации стало ясно, что новая провинция – еще та «кость в горле» у правящих кругов Джакарты. Сторонники ФРЕТИЛИН отступили в джунгли и перешли к партизанской войне, в которой оказались весьма успешны.

Следует отметить, что, несмотря на этническое и языковое родство, жители Восточного Тимора не ощущают себя единой общностью с индонезийцами. Территория Восточного Тимора несколько столетий развивалась в орбите португальского влияния, тогда как Индонезия была колонией Нидерландов. Голландцы не стремились включить индонезийцев в свою цивилизационную орбиту, предпочитая просто выкачивать из колонии ресурсы. В Португалии же господствовала несколько иная стратегия колониальной политики, нацеленная на более плотную интеграцию африканских и азиатских подданных в португальский мир. В частности, большинство населения Восточного Тимора за годы португальской колонизации перешло в католицизм, тогда как Индонезия так и осталась исламской. В настоящее время католицизм исповедует 98% жителей Восточного Тимора, то есть это христианская, католическая страна.

В случае с Восточным Тимором и Соединенные Штаты, и их ближайший партнер в южной части Тихого океана Австралия, применили свою обычную практику двойных стандартов. Диктаторский режим Сухарто, правившего в Индонезии, получил всестороннюю поддержку в «решении вопроса Восточного Тимора». При этом принадлежность жителей Восточного Тимора к христианскому миру и очевидная опасность их притеснений в случае вхождения в состав Индонезии, в расчет не принимались.

Ужасы, постигшие Восточный Тимор в годы индонезийской оккупации, впечатляют даже по сравнению с несколькими столетиями колонизации. Так, только одна цифра в 200 000 погибших говорит о подлинном масштабе трагедии. При финансовой и технической поддержке со стороны англо-американского блока, индонезийские войска осуществляли планомерную резню населения острова, уничтожая не только представителей сопротивления, но и обычных мирных жителей. Как всегда, США и их европейские союзники в этом случае закрывали глаза на военные преступления режима Сухарто. Сопротивлением индонезийской оккупации руководил ФРЕТИЛИН, вооруженные отряды которого продолжали контролировать целые территории вдали от столицы Дили.



Что же позволило индонезийскому диктатору беспрепятственно оккупировать независимое государство и начать физическое уничтожение его населения? То же, что десятилетием раньше позволило ему истребить огромное количество политических противников, преимущественно коммунистов, внутри собственной страны — молчание «мирового сообщества» и «зелёный свет» для репрессий со стороны Соединенных Штатов. Победа во Вьетнамской войне социалистического Севера вновь вызвала параноидальный страх в кругах американского истеблишмента: опасение «распространения коммунизма» в Азии сообразно «эффекту домино» побуждало правящие круги США к агрессивному противодействию любому более или менее радикальному национально-освободительному движению в регионе. Поддержка на словах, предоставленная левой ирредентистской партии ФРЕТИЛИН со стороны Китайской Народной Республики, была для Вашингтона достаточной, чтобы провозгласить тиморское национально-освободительное движение коммунистическим и санкционировать расправу над ним руками индонезийской военщины. Крайне показательно, что в день вторжения Сухарто встречался в Джакарте с президентом Джеральдом Фордом и госсекретарем Генри Киссинджером. Последний, лауреат Нобелевской премии мира, посоветовал индонезийскому диктатору «действовать быстро» в отношении Восточного Тимора[3] (вспоминая позже эту встречу, Киссинджер набрался наглости утверждать, что тема вторжения на ней даже не затрагивалась). Ещё за полгода до этого события, 5 июля 1975 г., эта же тройка джентльменов встречалась в Кэмп-Дэвиде; прошло как раз два месяца со дня окончательной победы коммунистов во Вьетнаме. Ещё тогда Сухарто заявлял по поводу Тимора, что все сторонники независимости «находятся под коммунистическим влиянием», обращая особое внимание на активистов ФРЕТИЛИН из числа студентов-маоистов, принимавших участие в революционных событиях в Португалии. Объявив восточнотиморских борцов за свободу «левоэкстремистской угрозой», главы государств одновременно сошлись на мысли, что камбоджийские «красные кхмеры» полностью устраивают их в качестве противовеса «советско-вьетнамскому экспансионизму».

Геноцид, осуществленный индонезийской армией в Тиморе, был бы невозможен без постоянного поступления вооружения стоимостью свыше миллиарда долларов от «западных демократий» — Великобритании, Франции, Австралии и, конечно же, США. 90% оружия, которое применялось индонезийскими силами во время вторжения, было произведено в США; американцы тренировали одиозные эскадроны смерти «Копассос», пользуясь богатым опытом подготовки ультраправых офицеров и парамилитарес в Центральной Америке[4]. А представитель США Даниэл Патрик Мойнихэн мог успешно блокировать в Совете Безопасности ООН попытки ввести санкции против агрессора (естественно, Совбез единогласно призвал Джакарту вывести войска из Восточного Тимора, но она могла держать их там неограниченный срок под видом «добровольцев»; а уже через год США не дали ход попыткам мелких государств типа Гвинеи-Бисау или Исландии инициировать действия для обеспечения самоопределения народа Тимора-Лешти. Поэтому хотя Генеральная Ассамблея ООН и приняла предложенную Алжиром, Гайаной, Кубой и Сенегалом резолюцию, не признававшую оккупацию Восточного Тимора, ничего более существенного, чем церемониальное осуждение нарушения хунтой Сухарто международного права, международные организации не сделали.

Вдобавок, важный союзник США в регионе — Австралия (в лице премьеров Э. Г. Уитлема и Д. М. Фрезера) — также поддержал индонезийскую агрессию: Уитлем ещё в 1974 г. заявил на встрече с Сухарто, что «независимый Португальский Тимор был бы нежизнеспособным образованием и потенциальной угрозой стабильности в регионе». Уже после захвата Восточного Тимора индонезийцами Австралия стала единственным государством, которое официально (с 1978 г.) признавало эту аннексию. Наконец, австралийцы препятствовали деятельности тиморского освободительного движения за границей — например, они закрыли независимую радиостанцию в Дарвине, тем самым лишив партизан из ФРЕТИЛИН единственного канала связи с внешним миром.

Одиозный индонезийский диктатор Сухарто, чья семья на момент его свержения контролировала активы объёмом свыше 40 млрд. долларов США, «отметился» на ниве государственного террора и массового геноцида не впервые: он был организатором самых массовых политических репрессий в послевоенной истории (всего за 1965-1967 гг. было уничтожено от полумиллиона до полутора миллиона человек, заподозренных в симпатиях к наибольшей в «третьем мире» трехмиллионной Коммунистической партии Индонезии) и этнических зачисток в провинциях Ачех и Западный Ириан (Папуа). По выражению Тарика Али, репрессии в Тиморе проводились по команде офицеров, на руках которых еще не высохла кровь от убийства миллиона собственных граждан[5].

Не следует забывать, что рыночный фундаментализм, внедряемый экономическими советниками диктатора («берклийской мафией», которая хронологически опередила «чикагских мальчиков» Пиночета в деле насаждения неолиберальной экономической модели), тоже имел трагические следствия для рядовых индонезийцев. Наоми Кляйн, останавливаясь в книге «Доктрина шока» на роли, сыгранной Индонезией в качестве тренировочного полигона неолиберализма задолго до штурма Ла-Монеды 11 сентября 1973 г. и рейгановско-тетчеровских 80-х, упоминает, что путешественники, побывавшие в Восточной Яве после антикоммунистического переворота 1965 г., рассказывали «о маленьких реках и ручьях, буквально запруженных телами»[6]. Сходным образом описывает ситуацию в Восточном Тиморе Эдуардо Галеано: «В 1994 г. Джон Пилджер посетил Восточный Тимор. Куда бы он ни смотрел — поля, горы, дороги — везде виднелись кресты. Весь остров был превращен в огромное кладбище. Никто в мире не знал об этих бойнях»[7].

В результате индонезийской оккупации были убиты, замучены или доведены до голодной смерти в общей сложности от 150 000 до 250 000 человек (соответственно, от 1/5 до трети населения), почти столько же стали беженцами. Было уничтожено 80% жилищ. Люди принудительно загонялись в «стратегические деревни» — так «политкорректно» назывались индонезийские концлагеря, вдохновленные аналогичным опытом правых диктаторов Южного Вьетнама. В «стратегических деревнях» население Тимора в свободное от подневольной работы время заставляли изучать бахаса индонесиа (введенный на всей территории Индонезии новый официальный язык на основе малайского) и проявлять уважение к государственной символике «нового порядка» Сухарто. Эксплуатация естественных и человеческих ресурсов Восточного Тимора достигла уровня, невиданного даже во времена португальского господства. Вхождение в состав Индонезии стало для тиморцев «новым изданием» колониализма в полном смысле этого слова: местный хозяйственный комплекс был полностью ликвидирован, а промышленность задушена в зародыше. Даже продовольствие и медикаменты доставлялись на остров исключительно из Индонезии. Ужасы, осуществлённые в Восточном Тиморе, заставляли вспомнить о самых тёмных страницах планомерного уничтожения целых народов в XX веке, включая нацистский террор и геноцид армян в Османской империи.



Индонезийско-восточнотиморская Комиссия правды и примирения, сформированная по образу и подобию аналогичных инициатив в Южной Африке и Центральной Америке, подготовила подробный статистический доклад, в котором приводятся доказательства гибели 102 800 человек вследствие иностранной оккупации и политики индонезийских властей. 84 200 человек были заморены голодом или умерли от болезней в «стратегических деревнях». Согласно международной конвенции «О предупреждении преступления геноцида и наказание за него», преступления режима Сухарто в Восточном Тиморе по всем параметрам подпадают под категорию геноцида. Вместе с тем, международный трибунал, который осудил бы ответственных за военные преступления и преступления против человечества в Восточном Тиморе и Индонезии, так и не был созван, вопреки всем призывам правозащитников. Создается впечатление, что выдача организаторов геноцида на Малайских островах пугает те же великие державы, которые настаивали на создании таких трибуналов после конфликтов в бывшей Югославии и Руанде.

Ряд западных исследователей, в частности Бен Кьернан, приводят крамольные, с точки зрения господствующего идеологического дискурса, параллели между политикой Индонезии и действиями режима «красных кхмеров» в Кампучии — ведь, кроме массовости геноцида (хотя численность жертв в Восточном Тиморе намного ниже по абсолютным показателям, но в процентном соотношении к общей численности населения приблизительно равна количеству погибших в Камбодже[9]), их роднит ещё и то, что как Сухарто, так и Пол Пот на международной арене пользовались поддержкой Соединенных Штатов. Беспрецедентной для второй половины ХХ столетия была и продолжительность геноцида в Тиморе — он начинался почти одновременно с началом полпотовского геноцида в Кампучии, в то время, когда Иди Амин истреблял людей в Уганде, а правые диктатуры в Латинской Америке охотились за людьми левых убеждений, а закончился после того, как по Руанде и бывшей Югославии прокатились волны этнических чисток 90-х.

По сути, геноцид начался уже в первые дни «яванской оккупации», как эти события восприняло многонациональное население острова. Скажем, на второй день после захвата Дили (8 декабря 1975 г.) националистически настроенные индонезийские военные расстреляли 500 китайцев — при том, что эта этническая группа, представляя основу городской торговой буржуазии, в массе своей не поддерживала ФРЕТИЛИН (под конец оккупации, практически вся 20-тысячная китайская диаспора на Тиморе была уничтожена «расовыми воинами» индонезийской хунты). О поселках Ремешио и Аилеу, к югу от Дили, поговаривали, что в них индонезийцы расстреляли всё население старше 3 лет. В июне 1976 г. армия совершила бойню в лагере беженцев в западнотиморском Ламакнане: военные подожгли поселение, в котором находилось до 6 000 мужчин, женщин и детей, и принялись расстреливать всех, кто пытался вырваться из огненного плена. С особой жестокостью войска Сухарто убивали «носителей марксистской заразы» — на месте казнили целые семьи, в домах которых обнаруживали партийные флаги ФРЕТИЛИН. Сам министр иностранных дел Индонезии признавал в 1979 г., что в Восточном Тиморе погибло 120 000 человек.

Не менее безжалостно, чем со своими политическими оппонентами, которые не боялись сражаться против оккупантов с оружием в руках, индонезийцы обошлись и с симпатизировавшей им «пятой колонной». Когда агрессоры высадились в Дили, освобожденные из тюрем сторонники АПОДЕТИ вышли поздравить своих индонезийских «освободителей», а те, в свою очередь, хладнокровно открыли пулеметный огонь по дружественной по отношению к ним демонстрации, убив при этом свыше 30 человек. Бывшие политические лидеры, даже те, кто ранее ориентировался на Индонезию, в подавляющем большинстве бежали из страны, после чего индонезийские власти объявили о «самороспуске» всех тиморских партий (31 января 1976 г.) и на всякий случай запретили их. Во главе провинции Тимор-Тимур Сухарто поставил марионеточного губернатора из числа вождей-лиураи.



Чтобы оправдать политику геноцида в преимущественно католическом Восточном Тиморе (как и в других немусульманских территориях, в частности, в провинции Ачех и на Молуккских островах), индонезийская власть активно использовала исламистскую риторику. На этом фоне «подарок», сделанный Сухарто в 1996 г. тиморской христианской общине — статую Христа Спасителя на горе Фатукама, отдаленно напоминающую известный прототип в Рио-де-Жанейро — можно расценить лишь как проявление исключительного цинизма.

Неожиданный поворот история национально-освободительной борьбы на Восточном Тиморе получила в 1998 году. Экономический кризис способствовал свержению генерала Сухарто в Индонезии. Его преемник Хабиби договорился с Португалией о проведении референдума по вопросу о статусе Восточного Тимора. Стремясь повлиять на ход референдума, индонезийские военные активизировали насилие против мирных жителей. И, тем не менее, 30 августа 1999 года состоялся референдум. 78,5 % жителей Восточного Тимора высказались за суверенитет.

Проиндонезийская полиция развязала неприкрытый террор, результатом которого погибло почти 2 тысячи человек, включая международных наблюдателей и детей, и до 300 тысяч стали беженцами, половина из которых фактически оказалась к концу года в положении пленных. К тому же, по оценкам специалистов ООН, из 880 тысяч жителей Восточного Тимора 750 тысяч покинули свои жилища. Только присутствие сил ООН, которые 12 сентября 1999 г. начали прибывать из 17 государств и достигли численности в 9 900 человек, позволило прекратить бойню, но одновременно оно ставило новое восточнотиморское руководство в зависимость от иностранной поддержки.

На протяжении 1999 г. американская, австралийская и британская военная помощь индонезийскому режиму не только не прекратилась, но и увеличилась, в то время как зверства достигли масштабов, намного превосходивших те, прекращение которых было официальной мотивацией для вмешательства этих же государств в Косовский конфликт под предлогом «гуманитарной интервенции».


«ВВС, бывшие в состоянии за несколько месяцев до того нанести столь точные удары по гражданским целям в Нови-Саде и Белграде, не нашли возможности сбросить продовольствие для сотен тысяч людей, стоявших на пороге голодной смерти в горах, куда их вытеснили индонезийские войска, вооруженные и натренированные США и их не менее циничными союзниками»,

— комментирует Ноам Хомский



Именно в год «гуманитарной интервенции» в Югославию, в феврале 1999 г., командующие индонезийской армией Адам Дамири и Махидин Симболон отдали распоряжение «истребить всех лидеров и сторонников» движения за независимость, а подполковник Яхьят Судраджад призвал убивать не только руководителей сопротивления, но и «их детей и внуков». Назначенный из Джакарты губернатор Суареш приказал — целиком в духе незабвенного сальвадорского почитателя Гитлера и паяльных ламп д’Обюссона — убивать ещё и «священников и монахинь», этих «разносчиков коммунизма». В конечном итоге в индонезийском военном документе мая 1999 г. содержалось распоряжение уничтожить восточнотиморское движение за независимость «от верхов до самых низов»[15].

Входивший в число приглашенных международных наблюдателей историк Индонезии Джон Руза так оценил сложившуюся ситуацию:

«Учитывая, что погром был вполне предсказуемым, его можно было легко предотвратить… Но накануне волеизъявления администрация Клинтона отказалась обсуждать с Австралией и другими странами вопрос формирования (международного миротворческого контингента). Даже когда вспыхнуло насилие, администрация оставалась бездействующей на протяжении двух дней, пока международное и внутреннее давление не заставило пойти на некоторые нерешительные шаги. Эти ограниченные меры сводились к побуждению индонезийского генералитета изменить репрессивный курс и дать согласие на международное присутствие, чем подтвердили, что (в руках США) постоянно было влияние, особенно после экономического коллапса Индонезии в 1997 г.»

Когда 30 октября 1999 г. последние индонезийские войска покинули оккупированную территорию, казалось, что столетия колониальной зависимости Восточного Тимора наконец подошли к концу. На смену оккупационным властям пришла созданная 23 февраля 2000 г. Временная администрация ООН, но «переходный период» оказался заметно длиннее запланированных трёх месяцев.

Через три года, в течение которых при посредничестве австралийских миротворцев урегулировалась ситуация в стране, она получила долгожданную независимость. 20 мая 2002 года на карте мира появилось новое государство – Демократическая Республика Восточный Тимор.

Уроки борьбы за независимость Восточного Тимора таковы. Во-первых, она является еще одним подтверждением известного факта, что всенародное сопротивление подавить невозможно даже превосходящими силами. В этом случае оккупант обречен либо прекратить рано или поздно свои действия, либо уничтожить полностью все население. Во-вторых, история Восточного Тимора показывает лицемерие всего мирового сообщества, на протяжении 25 лет остававшегося в стороне от массовых убийств на острове. Не говоря уже о том, что США и их союзники и здесь показали себя как сообщники военных преступников, спонсировавшие и поддерживавшие политику генерала Сухарто. В-третьих, продолжительность антиколониальной борьбы на острове и сама его оккупация Индонезией во многом стали следствием того, что Советский Союз сначала «завяз» в Афганистане, а затем и вовсе прекратил свое существование. Да и само советское государство не спешило оказывать помощь партизанам Восточного Тимора, не желая ссориться с Индонезией и, возможно, руководствуясь соображениями банальной экономической выгоды. Как бы там ни было – Восточный Тимор, преодолев все препятствия, сделал то, что казалось невозможным – стал независимым государством.