Почему Наполеона считали военным гением
Определение гения довольно пространно и размыто. Можно сказать, что гений – это тот, кто на простом и привычном материале строит некую конструкцию, которая вдруг начинает эффективно работать. То есть главная суть гения – видеть предметы под необычным углом. В военном деле такие личности тоже известны.
К примеру, возьмем Наполеона Бонапарта. Корсиканец не отличался ни личным обаянием, ни образованием, ни внешними данными. Да и карьера его завершилась как-то не крепко блестяще на острове Святой Елены в дальних закутках мира. Меж тем, современники видели в нем чистейшего военного гения – даже в дни изгнания. Так в чем же проявился дар этого пусть и жестокого, излишне честолюбивого и никак не самого приятного человека?
Понятнее всего вопрос можно объяснить на примере тактики французов в эпоху наполеоновских войн. В чем отличалась она тогда от общепринятой. И начать придется издалека – для простоты понимания.
Как известно, первыми пользоваться огнестрельным оружием более-менее дельно научились испанцы. Проблема была не в поражающей силе – ее-то как раз хватало. А в малой скорости перезарядки и ужасной точности дульнозарядных гладкоствольных образцов. По этой причине требовалось уплотнение строя, дававшее максимальную концентрацию огня. Ведь даже при Наполеоне начинали стрельбу никак не дальше 200 шагов – это примерно как понятные нам 150 метров. Это групповой огонь. Целились чуть выше кивера. А прицельно палили шагов на сто – целились под обрез или в середину кивера. И все равно пуля уходила черт знает куда.
Итак, вернемся к испанцам. Они создали терцию – строй с серьезной мощью огня. Вот только крепко уязвимый для артиллерийского противодействия. Так что почти сразу принялись выискивать что-то более действенное и менее уязвимое.
В начале XVII века голландцы нашли требуемую формулу – ею и стала линейная тактика. Но голландское видение вопроса страдало все той же громоздкостью эшелонирования. И потому не особо блистало на полях сражений, пока идею не доработали пруссаки, сократив число линий. И позднее это значение неуклонно сокращалось, начав примерно с десятка и закончившись в XIX столетии общепринятыми тремя.
Собственно, выглядело это так: батальон разворачивался в несколько линий по фронту. Фланги его прикрывала кавалерия, а артиллерия равномерно распылялась за спиной построения. И выигрывал тот, кто сумел нарушить линию противника, прорвать ее.
Все те же пруссаки научились довольно регулярно проламывать линии оппонентов, применяя так называемое косое построение – один из флангов намеренно усиливался. Правда, красиво это выглядело на бумаге и ровной местности. Стоило на поле боя появиться болотцу, кустарнику, паре-тройке холмов, как вся стройность могла полететь к чертям – недаром армии того времени не очень-то старались вести уличные бои – невозможно ни контролировать, ни управлять. И хорошо, если армии как у французов или русских набраны по рекрутской повинности. А если это как у австрийцев наемники? Чертовски ненадежный материал без офицерского присмотра.
По причине неровности реальных полей сражений стали первую линию стрелков выдвигать вперед – так называемые застрельщики или егеря. Они начинали сражения и вносили сумятицу в ряды противника. А в случае чего вполне могли заменить линейную пехоту, если местность попадалась пересеченной. Правда, вообще линейное построение выходило уязвимым для кавалерийских атак. А потому пехоту тренировали быстро перестраиваться из линии в колонну – для противодействия кавалерии. Правда, кавалерию могла заменить артиллерия. И тогда приходилось быстренько перестраиваться обратно.
К эпохе Бонапарта эта тактика стала общепринятой. Но она устраивала всех, кроме французского императора (тогда еще будущего). И он сумел довести ее до совершенства. Казалось бы: все на виду, все на поверхности, все просто, всего один шаг. Но сделал его почему-то именно Бонапарт.
Во-первых, Наполеон доработал идею Фридриха о неравномерном построении. Но усиление части линии не было фиксированным, как у пруссаков. Мог усиливаться любой из флангов, а то и центр – все зависело от конкретной местности.
Во-вторых, часть сил имела возможность маневрировать в ближайшем тылу вдоль фронта – этот резерв в нужный момент перебрасывался на критический участок для создания нужной концентрации сил, нужного перевеса.
В-третьих, полевая артиллерия Наполеона резко "похудела", уменьшив калибр и приобретя мобильность. Таким образом, артиллерия теперь не стояла статично, как прежде, а так же могла перебрасываться с одного участка на другой. Так что часто случалось, что резервные войска противника расстреливались еще на марше, до выхода на исходные – именно на в этот момент они наиболее уязвимы для пушечного огня.
В-четвертых, Наполеон только часть пехоты разворачивал в линии. А основную массу предпочитал вводить в бой именно колонной. Но, чтобы минимизировать потери от огня противника, такие маневры шли только с учетом рельефа – использовалась любая складка местности.
В-пятых, чтобы вводить в бой войска колонной (какая скорость маневра и пробивная сила!), требовалось подавить артиллерию противника. А поскольку традиционно ее размазывали по фронту, задача эта вполне решалась – все той же концентрацией своей артиллерии в нужном месте и нужный час. Но это условие выполнимо только при отработанном взаимодействии нужных родов войск. Вот тут-то Наполеон снова оказался выше на голову своих противников.
Кстати, если пушки французов и стояли на фиксированных позициях, то их чаще располагали не за спиной развернутых в линию батальонов, а на стыке частей – чтобы иметь возможность маневрировать огнем и предотвратить атаку конницы в это уязвимое место фронта – орудия той поры могли попросту смести всадников еще на подходе, оставаясь неуязвимыми для стрелкового оружия.
Собственно, на этом коренные отличия наполеоновской армии и заканчиваются. Но именно они и позволили французам довольно долгое время даже при несовершенстве стрелкового оружия (французские ружья качественно уступали противнику) доминировать на полях сражений. А вроде и дел-то совсем ничего: обобщить предыдущий опыт и оптимизировать действия всех родов войск непосредственно на поле сражения. Но сделать это получилось почему-то только у Наполеона. Вероятно, он не расценивал армию как набор элементов, а как единый комплекс, взаимодействие отдельных узлов которого должно идти на достижение общей цели.
