Немного о дореволюционных развлечениях

Маскарады в привычном понимании этого слова появились в России в 18 веке (хотя, если вспомнить традиционных «ряженых» во время святок, то это явление имеет намного более глубокие корни). Одним из предшественников маскарада в России называют иногда «Всешутейшие, всепьянейшие и сумасброднейшие соборы», которые устраивал Пётр I. Они сопровождались, как не трудно догадаться из названия, неумеренным потреблением алкоголя, а также переодеваниями и пародированием церковных обрядов (собор возглавлялся «князем-папой», которого выбирали «кардиналы»). После смерти императора «соборы» перестали проводиться, также как и предшествовавшие балам ассамблеи, но на смену им начала формироваться полноценная культура балов и маскарадов.


Неизвестный художник "Портрет мужчины в маскарадном костюме Нептуна" (1720-е) Государственная Третьяковская галерея

И то, и другое очень любили императрицы Анна Иоановна и Елизавета. Елизавета в молодости обладала прекрасной фигурой и, на беду придворных, любила ее демонстрировать. Самым удобным способом для нее оказалось переодеться в мужскую одежду. О придворных развлечениях елизаветинских времён вспоминала в своих «Записках» Екатерина II. «Как только мы вернулись в город, нам сказали, что, кроме двух дней в неделю, уже назначенных для французской комедии, будут ещё два раза в неделю маскарады. Великий князь прибавил к этому ещё один день для концертов у него, а по воскресеньям обыкновенно был куртаг. Итак, мы собирались провести довольно весёлую и оживлённую зиму. Один из маскарадных дней был только для двора и для тех, кого императрице угодно было допустить; другой — для всех сановных лиц города, начиная с чина полковника, и для тех, кто служил в гвардии в офицерских чинах; иногда допускалось и на этот бал дворянство и наиболее именитое купечество. Придворные балы не превышали числом человек полтораста-двести; на тех же, которые назывались публичными, бывало до 800 масок. Императрице вздумалось в 1744 году в Москве заставлять всех мужчин являться на придворные маскарады в женском платье, а всех женщин — в мужском, без масок на лице; это был собственный куртаг навыворот. Мужчины были в больших юбках на китовом усе, в женских платьях и с такими прическами, какие дамы носили на куртагах, а дамы — в таких платьях, в каких мужчины появлялись в этих случаях. Мужчины не очень любили эти дни превращений; большинство были в самом дурном расположении духа, потому что они чувствовали, что они были безобразны в своих нарядах; женщины большею частью казались маленькими, невзрачными мальчишками, а у самых старых были толстые и короткие ноги, что не очень-то их красило. Действительно и безусловно хороша в мужском наряде была только сама императрица, так как она была очень высока и немного полна; мужской костюм ей чудесно шёл; вся нога у неё была такая красивая, какой я никогда не видала ни у одного мужчины, и удивительно изящная ножка. Она танцевала в совершенстве и отличалась особой грацией во всём, что делала, одинаково в мужском и в женском наряде. Хотелось бы всё смотреть, не сводя с неё глаз, и только с сожалением их можно было оторвать от неё, так как не находилось никакого предмета, который бы с ней сравнялся. Как-то на одном из этих балов я смотрела, как она танцует менуэт; когда она закончила, она подошла ко мне; я позволила себе сказать ей, что счастье женщин, что она не мужчина, и что один её портрет, написанный в таком виде, мог бы вскружить голову многим женщинам. Она очень хорошо приняла то, что я ей сказала от полноты чувств, и ответила мне в том же духе самым милостивым образом, сказав, что если бы она была мужчиной, то я была бы той, которой она дала бы яблоко».




Вспоминала Екатерина и о другой забавной истории, случившейся с ней на балу. «Здесь княжна Н. С. Долгорукая стала хвалить знакомую девушку. Я, позади её стоя, вздумала вздыхать и, наклонясь к ней, вполголоса сказала: „Та, которая хвалит, не в пример лучше той, которую хвалит“. Она, обратясь ко мне, молвила: „Шутишь, маска, ты кто таков? Я не имею чести тебя знать. Да ты сам знаешь ли меня?“ На это я отвечала: „Я говорю по своим чувствам и ими влеком“… Она оглянулась и спросила: „Маска, танцуешь ли?“… и подняла меня танцевать». После танца Екатерина поцеловала княжне руку и продолжала делать комплименты до тех пор, пока любопытная девушка не сдёрнула с неё маску. Сначала обе сконфузились, затем посмеялись.




Со временем подобные мероприятия стали регулярно устраиваться и частными лицами. Особенно много маскарадов проводилось, начиная со святок и до начала Великого поста, во время которого были запрещены все светские развлечения. На лето многие дворяне отправлялись в свои имения, поэтому бальная, театральная и маскарадная жизнь замирала. Часто маскарады устраивались на детские праздники.




В 19 веке вход на многие маскарады был по купленным билетам, а дам и вовсе часто пускали бесплатно. Лишь бы имелась на лице маска, а все остальное указывало, что под этой маской скрывается хорошенькая женщина. Публика на подобных мероприятиях стала разношёрстной и часто сомнительной, а прекрасными незнакомками часто оказывались жрицы любви. Добропорядочным дамам посещать маскарады стало неприлично, хотя некоторые все равно ходили тайно в поисках острых ощущений. К тому же там часто назначали свидания, что тоже добавляло пикантности. Аналогичная ситуация была и в Европе, что нашло отражение в живописи.




В. Ф. Романов в книге «Старорежимный чиновник. Из личных воспоминаний от школы до эмиграции» описывает забавный случай, произошедший с его коллегой, который незадолго до этого приехал в столицу из Сибири. «Помню, как один мрачный циник, разочарованный в женщинах, презиравший и любивший их только в самых грубых целях, уговорил Крафта поехать с ним в «высшее светское» общество Петербурга; Крафт испугался, но после долгих уговариваний, согласился и был привезен на маскарад в приказчичий клуб, известный своими, лёгкого поведения, маскарадными дамами. Его спутник предупредил его, чтобы он ничему не изумлялся, так как столичные нравы отличаются необыкновенной вольностью по сравнению с сибирскими. Несмотря на это, Крафт, изумленный роскошью зал старинного особняка, который занимал Приказчичий Клуб, был все-таки совершенно потрясен, когда услышал разговоры и почувствовал на самом себе, действительно, необычайно свободные жесты двух дам, которым он был представлен в необыкновенно почтительной форме его товарищем. Пока его дёргали за его длинную бороду, он ещё считал, что это признаки великосветского вольнодумства, но, когда началось ещё более фамильярное обращение, он догадался в какой круг общества ему пришлось попасть в первые же дни его столичной жизни. Савич, которому рассказали об этой истории, много смеялся, вызвал Крафта к себе и, притворяясь серьёзно рассерженным, сделал ему выговор на тему, что вот, мол, серьёзный человек, так сказать, ученый, и вдруг, не успел приехать в столицу, как попал уже в полусвет, т. е. пустился по скользкому пути. Крафт, принимая шуточный разнос начальства за серьёзный, был очень сконфужен, оправдывался, что он ехал с целью познакомиться с Петербургским светом и т. д., и вышел из кабинета Савича красный, как рак, в недоумении, кто мог донести Савичу о его приключении. Через несколько дней Савич лично уже встретил Крафта поздней ночью с дамой, наружность которой не оставляла сомнений, что она принадлежит к завсегдатаям приказчичьих маскарадов. На ближайшем докладе Крафта Савич спросил, что это за дама гуляла с ним. Крафт опять сконфузился и нерешительно проговорил, что это племянница губернатора Барабаша. Савич только улыбнулся по поводу столь наивной хитрости Крафта».




В итоге к 20 веку маскарады стали проводиться либо в качестве детских праздников, либо как развлечение для для тех, кто любит погорячее. Во время Первой мировой войны интерес к подобным мероприятиям начал угасать, и они канули канули в лету.