Тупик чести.
По каким причинам офицеры спецназа могут выступить против своего командира?
Офицеры спецназа, вне зависимости от того, кому этот спецназ принадлежит — Минобороны, ГРУ или МВД, — это военная элита. Не назначенная таковой, а заплатившая за право так называться собственной кровью и жизнями товарищей. Именно эта элита формирует кодекс офицерской чести. И именно в спецназе проблема выбора между честью и исполнительностью стоит наиболее остро, зачастую порождая конфликты между командирами и подчиненными. Корреспонденты «РР» в течение месяца наблюдали изнутри один из таких конфликтов — типичный и, к сожалению, далеко не единственный. Сам факт, что нам это удалось, говорит о том, что честь в этом конфликте проиграла.
Смотрим и читаем.
Честь — это…
Петербург. База военизированного отряда специального назначения «Гранит». Кубрик личного состава. На экране ноутбука обитый матами зал. На видеозаписи дерутся двое. Тот, что в шлеме, — новобранец, он только что сдал нормативы: подтягивания, отжимания, кросс. Теперь должен пройти пять рукопашных боев, каждый со свежим противником. Это вступительное испытание. Бьют свои, выдержит — удостоится чести с ними служить.
— Да его жалеют! — недоволен кто-то за моей спиной. Господа офицеры собрались посмотреть на традиционное избиение.
— Вот удар, пробили ему ногу!
Новобранец на экране падает. Уже не в первый раз. Не может подняться. Ему щупают пульс. Кричат: «Работай-работай!», «Поднимайся! Поднимайся!»
— Щас злобный Руслан ему нахерачит!
На экране сменился противник. Радость в кубрике растет. Новый экзекутор, голый по пояс, задорно прыгает по мату. Оплеухи раздает игриво. Наслаждается. Получает в челюсть.
— У Лехи злость проснулась! — ликуют за моей спиной.
Леха — так зовут новобранца. Теперь болеют за него. Новый бой. Леха на четвереньках. Его рвет — пробили печень.
— Могу сказать специально для Юли. — Это подполковник Андрей. — Обычно бывает намного-намного жестче.
Действие на экране называется «доведение новобранца до крайней степени усталости для проверки волевых качеств». Весной на таком испытании в отряде спецназа «Тайфун» кандидат погиб. Выдержал бои, пошел в туалет умыться и там умер от сердечного приступа. Господа из «Гранита» говорят: старший офицер в группе был обязан увидеть его состояние, вовремя остановить — это раз. Новобранец должен был понимать, куда лезет, не приходить на испытание с простудой, наглотавшись таблеток, — это два. Третье: те, кто бил, не виноваты ни в чем. У спецназовцев свое представление о добре и зле, о достойном и бессовестном. Формально они прикреплены к полиции, но на деле — представители самых воюющих современных российских силовиков. Они ведут ежедневные бои в духе эпохи — не с ровными рядами одетого в мундиры противника, а с вооруженными преступниками в родных городах и с террористами на Кавказе.
Униженный командир
Спецназ — структура с жесткой вертикалью. И с повышенной чувствительностью к вопросам чести. Здесь служат только старшие офицеры. Об их конфликтах с командованием широкая публика узнает нечасто: тема слишком интимна, истории, затрагивающие честь, чужим не доверяют. Нам представилась редкая возможность: мы уже третью неделю наблюдаем за серьезным нравственным конфликтом в отряде «Гранит» — офицеры выступили против своего командира.
— Очень сложно сделать так, чтобы человек выполнил приказание, не переча тебе даже взглядом, — втолковывает мне голубоглазый командир «Гранита» Виктор Завадский. — А надо. Иначе ника-а-ак.
Он сидит за столом в своем кабинете и дает мне интервью на расплывчатую тему «Честь современного офицера». Командиром «Гранита» он стал три года назад. С тех пор опытные бойцы выказывают ему презрение и увольняются один за другим. Командир еще не знает, что сейчас ему предстоит очередной бой с личным составом.
Стук в дверь.
— Я занят!
Без приглашения входят двое в гражданском. Это офицеры Олег Сазоненко и Сергей Чистяков. Летом они не прошли переаттестацию и скоро будут уволены. Олег и Сергей вызвались в нашем присутствии высказать Виктору Завадскому, что думает о нем «Гранит». Они специально попросили нас подстроить эту встречу. Они хотят при нас поговорить с командиром лицом к лицу, потому что ругать его за глаза недостойно.
Офицеры садятся без разрешения, верхнюю одежду не снимают.
— Выйдите, пожалуйста, — очень вежливо просит нас Завадский.
— Зачем, Виктор Францевич? Мы будем вместе с вами давать интервью на тему чести, — спокойно возражает Олег, у него внушительная фигура в дутой куртке «Адидас». Командир нас больше не выгоняет.
Олег и Сергей начинают рассказ о том, как в «Граните» проходила переаттестация. Формально ее проводит комиссия из пяти уважаемых людей. Ни один реально не присутствовал на процедуре. Сазоненко и Чистяков свидетельствуют: у Виктора Завадского были бланки переаттестации с подписями всех членов комиссии. Решение он выносил один на один с подчиненным по личному усмотрению. Сам на тот момент не был переаттестован. Это была кульминация — под прикрытием реформы командир сводил личные счеты с собственным отрядом. Когда Завадский увольнял, например, Сергея, то объяснил свои действия так: «Мне надоело с вами».
— Была аттестационная комиссия? — спрашивает командира Чистяков.
— Была!.. — заметно нервничает Завадский. — Какую именно комиссию вы имеете в виду?
По этой схеме командир уволил девять старослужащих, еще несколько человек сами ушли в отставку. Но летом штатное расписание отряда увеличили на десять человек. Так что теперь в «Граните» катастрофический недобор: процедура приема в спецназ долгая, испытания могут пройти далеко не все кандидаты.
— За что вы нас уволили, Виктор Францевич? — спрашивает Олег.
— Вы плохие сотрудники! Я с вами не хочу работать! Неужели это непонятно?
Он набирает воздуха и перехватывает инициативу.
— А как тебе — на стрелке, не на службе — раз в голову дали и тут же вырубили?! — кричит он Олегу Сазоненко. — Спецназовца — с одного удара!
— Виктор Францевич, — отвечает Олег, явно уязвленный, — если у вас есть претензии по моей подготовке, можете надеть перчатки и проверить ее лично.
Тема разговора поменялась резко, но для участников, похоже, естественно. Это вызов на дуэль. Просто теперь ее называют «решение вопроса»: когда спор между офицерами заходит в тупик, они часто идут в спортзал и там вступают в рукопашный бой. Отказаться — примерно то же, что стерпеть брошенную в лицо перчатку.
— Проверить желание есть… — отвечает командир «Гранита». — Только нет возможности... Я другое хочу сказать. Вы сор из избы выносите. Позорите отряд!
Командир считает, что бунтари не выполняют офицерский долг — подчиняться. Он прав.
Унижающие подчиненные
— В июне 2001 года Завадский приехал начальником в пункт временной дислокации в Центорое, — рассказывает Вадим, полковник запаса, который служил с нынешним командиром «Гранита» в 33-й бригаде внутренних войск. — Он впервые выехал с нами на инженерную разведку. Игорю, опытному саперу, показался опасным отрезок дороги. В таких случаях участок обстреливают: фугас, если он там есть, под пулями срабатывает. Но Завадскому шлея под хвост попала. «Нет, — говорит. — Я вижу, там безопасно. Я тут главный, а ты иди вперед, дурак». Сам-то остался сзади. Надо было послать такого командира к черту. А Игорь пошел. Воронка была метра три. Его останки собрали, как могли, по кусочкам. Завадскому от нас пришлось перевестись.
— Осенью прошлого года часовые из внутренних войск не пустили сотрудников спецмилиции на режимный объект. Я там работал, — говорит Александр, другой знакомый Завадского. — Попросили оформить пропуска. Милиционеры обиделись, позвонили Виктору Францевичу. И тот привез боевую группу спецназа «Гранит», чтобы силой проникнуть на режимный объект. Представляете? Забежали, маски-шоу, как полагается. Полиция против внутренних войск! Завадский орал, мол, как они смеют его и этих милиционеров не пускать, сейчас он двери распилит и все разнесет. Разве он думал о том, что по всем правилам солдаты могли открыть огонь? И спецназ бы ответил.
Мнение о Викторе Завадском примерно одинаковое и в полиции, и во внутренних войсках. То, как командир провел переаттестацию, в «Граните» называют подлостью. Его страх перед подчиненными с лучшей физической подготовкой обозначают как «трусость». По словам бойцов, он не умеет командовать задержаниями, но выезжает старшим на резонансные заявки, чтобы получать премии и награды. Это называют позором.
Бойцы считают, что командир уронил достоинство. И они тоже правы.
— Но, по сути, если начальник мудак — все равно надо терпеть. В нормальной ситуации не дело бойца его контролировать, — говорит бывший сослуживец Виктора Завадского Александр. — Для этого есть высший начальник. Хотя... Я двадцать семь лет отдал войскам. В девяностые пытались ввести офицерское собрание — такой институт, где все равны, просто потому что все в погонах. На таких собраниях подчиненные могли все высказать, внести предложения, обсудить коллегу, просто внутри своего коллектива, без обид. Отчетливо помню, как в двухтысячные всего этого не стало. Теперь, если в части происходит ЧП, командир быстро подыскивает крайнего среди солдат и прикрывает им свой зад перед высшими руководителями — вот и все.
Завадский требует от бойцов «Гранита» исполнения долга. Они от него — достоинства. Честь раздвоилась, и жизнь офицеров похожа на безумие. Они ищут выход.
Что делать?
Кафе неподалеку от базы «Гранита».
— Когда выносят проблемы из подразделения… это очень плохо, — мрачнеет Олег Сазоненко над чашкой зеленого чая. Разговор с командиром уже окончен. — Такие люди недостойны служить.
Это он про себя. Олег отдал «Граниту» семнадцать лет. Выбалтывать посторонним проблемы родного отряда не отвечает его представлению о чести. Молча смотреть, что творится, — тоже. Сегодня офицер часто стоит перед выбором, который невозможно сделать.
Несколько товарищей — действующие сотрудники — хотели написать в защиту уволенных коллективное письмо. Олег им запретил. Кажется, Сазоненко понимает, что совершил ошибку, затеяв скандал. Честь не имеет права на защиту извне. Потому что честь — это свойство сильного. Как только сильный кричит: «Помогите!» — он становится слабым.
Кабинет командира «Гранита».
— Это быдло! — сообщает Виктор Завадский про Олега, когда офицеры уже ушли. — Которое из грязи в князи! Которое набрали, потому что он может морды бить! Он — урод конченый! Поймите, мне пришлось уволить людей, которым я не доверяю и которые не доверяют мне.
— А если подчиненные вам не доверяют, это их проблема или ваша? — спрашиваю я.
— Значит, так: и моя, и их. Если они не доверяют мне — значит, работать здесь не должны.
Командир тоже рассказал мне историю про Чечню:
— В первую кампанию, в девяносто шестом, я командовал батальоном. Под селом Самашки мы попали в бой. Смотрим: снаряды противника рвутся прямо на позициях соседнего батальона. И мне командир полка поручает узнать, живы ли там люди. Я бойцу командую: «Иди в первый батальон, узнаешь, что там, доложишь». А обстрел продолжается. И ему надо пройти двести метров по открытому пространству под пулями. И у него в глазах: «Почему я? Почему я должен туда идти?» Но ослушаться меня ему ника-а-ак. «Есть!» — и пошел. Пять минут бой идет, я уже и забыл про него — приходит, меня нашел, кричит: «Там все живы! Там все нормально!» А я думаю: «Че он от меня хочет? Кто это вообще такой?..»
Завадский улыбается воспоминаниям. Выживший боец действительно исполнил свой долг и не уронил воинской чести. А командир, который впал в один из самых страшных для офицера грехов — грех равнодушия к жизни и смерти своего солдата?
Бойцы «Гранита» утверждают, что ряд самых важных фактов о командире даже сейчас выносить на публику нельзя. Но они готовы рассказать все высшему командованию. Они просят генералов считать этот текст официальным обращением с просьбой провести офицерское собрание, на котором они смогли бы доложить о недостойных поступках Виктора Завадского. Группа офицеров «Гранита» оставляет в нашей редакции свои координаты. Похоже, других механизмов инициировать офицерский суд чести у них нет.
— Что такое, по-вашему, честь? — спрашиваю я Завадского.
— Много составляющих… — начинает он, но вдруг резко меняет позицию: — Она в одном — в готовности сотрудника или военнослужащего выполнить свой долг, который ему предназначен.
— А в чем состоит ваша, командирская честь?
— Я считаю, я честно должен доводить подчиненным то, что им положено. Требовать с них. И заботиться о них как о подчиненных.
.Верность предателям
— Что мог царский офицер сделать против недостойного начальства? — спрашиваю я старшего научного сотрудника Института славяноведения РАН Андрея Ганина. Предмет его изучения — российские военные на рубеже XIX и XX веков.
— Можно было выполнять приказы спустя рукава, — отвечает он. — Еще можно было уйти в отставку, вызвать на дуэль. Или застрелиться. Прямое неповиновение нереально. Честь кадрового офицера царской армии этого не приемлет. У нее был фундамент: вера в действующую власть. Это данность: есть небо, солнце и государь император. Эти представления складывались столетиями. Но в начале XX века у власти оказалось демократическое Временное правительство. Офицеры принесли ему новую присягу, что само по себе нонсенс при жизни того, кому они присягали прежде: ведь это — клятва на верность до смерти. Потом пришла советская власть, и пришлось уже ей присягнуть. Правительство вынуждало «в интересах государства» доносить на сослуживцев, оказавшихся по другую сторону баррикад в Гражданскую войну. Два основных принципа офицерской чести — патриотизм и товарищество, — получается, вступили в противоречие. А что бывает с верой в правила, которые невозможно выполнять?
В кубрике бойцов «Гранита» на столе журнал с аппетитной женской попкой в стрингах. Завидев меня, они быстро передают его из рук в руки и прячут в стол. Что до сих пор незыблемо у офицеров — так это уважение к женщине.
— У вас там каталог проституток? — уточняю я.
— Нет, что вы. Вот! — из ящика, в котором исчезла попка, майор Костя, как фокусник, достает стопку ведомственных журналов «Честь имею».
— В 91-м году народ Литвы требовал независимости, — вспоминает в интервью со мной полковник Александр, командир спецназа «Витязь» в первую чеченскую кампанию. — В республику были брошены бойцы спецподразделений и ВДВ. В столкновениях их с митингующими погибли люди. Когда разразился скандал, господин Горбачев сказал, что он своих офицеров туда не посылал. Открестился. Как считаете, это способствует утверждению сознания офицерской чести?
— Нынешний спецназ знает историю. Почему же тогда служат? — спрашиваю я.
— Девяносто четвертый год, принято решение о наведении конституционного порядка на территории Чечни, — поясняет он другим примером. — Туда посылают людей из Таманской, Кантемировской и других дивизий. Многие погибли. Операция не удалась. Представители государства заявили: «Мы их туда не посылали». Каково было их офицерской чести?
— Почему же офицеры, зная о постоянных предательствах государства, все-таки ему служат?
— Ну а как?! — не понимает вопроса полковник.
Конкретные бойцы, от которых открестилась власть, ушли в отставку. Те, кого еще не предали, продолжают служить. Честь любит красиво удаляться, молча терпеть. Наверное, это бескровная версия харакири.
— Армия — машина государства, а не всеобщего блага, — говорит бывший командир «Витязя» Александр. — Или ты подходящая для нее деталь, или нет.
— Нормальным человеком надо быть, вот и все, — дает мне очередной ответ на вопрос, что такое честь офицера, подполковник Эдуард из «Гранита». Но, похоже, это неправильный ответ. Это — ответ отчаяния.
.Хранитель боевого очага
— Знаете, почему женщину назначили хранительницей очага? — подтрунивает подполковник Андрей. — Чистая физиология. Она просто физически не могла его затушить — не могла принести воды, а раньше с этим были проблемы.
— Если командир Завадский такой недостойный, почему вы не даете ему решительный отпор? — не сдаюсь я.
— Я тебе расскажу про начальника Воздушно-десантных войск. Грамотнейший генерал. Но на место нескольких его замов, офицеров, министр Сердюков без предупреждения посадил послушных девочек. Генерал пишет министру: «Объясните ситуацию». Ответа нет. Тогда генерал приезжает к нему в кабинет. А Сердюков говорит: «Тебе приказали — иди, выполняй». В общем, генерал написал рапорт об увольнении. И этот рапорт, весь как есть, растер министру по роже.
В голосе Андрея гордость. Этот геройский поступок офицерская молва приписывает генералу Валерию Евтуховичу. Эта история гуляет по армии уже два года в разных вариациях: бросил рапорт в лицо, растер по лицу, просто дал в морду.
— То есть ушел на пенсию, — уточняю я суть героического эпизода.
— Да.
— То есть не отстоял замов, сдался, оставил ВДВ.
— Это слишком простая логика. А ты вперед глянь — вопрос. Наш главный человек в стране в состоянии оценить последствия назначения полуграмотного продавца мебели на должность министра обороны? Теперь: боевой генерал, который служил в ВДВ, когда пихал рапорт в лицо министру, он что — не понимал, что в ближайшие десять лет ничего не переломит? Вместе со скромной трагедией нашего отряда это все звенья одной цепи.
В военной среде считается: если попался командир-мудак, жизнь могут скрасить добрые мысли. Например, о том, что есть у нас и достойные люди. Что в соседней части, в соседнем регионе другие начальники, достойные подражания. Боевой дух поддерживают рассказы о подвигах героев на благо родины. Но что будет с военными, для которых героем стал бунтарь?
— Если все так плохо, что вы делаете в спецназе? — спрашиваю я Андрея.
— Рассказываю конкретно про себя: я отдаю молодым, что знаю. И, насколько у меня получится, вживляю тот дух, который был здесь при зарождении отряда пятнадцать лет назад. А те, кого учу я, возможно, передадут дальше. То, что мы посадим, где-нибудь, когда-нибудь авось да прорастет.
Подполковник Андрей меня обманул. Это он — хранитель очага, а вовсе не женщина. Он оберегает в своем кубрике представление об офицерской чести, пока достоинство и долг насмерть бьются друг с другом в чистом поле.
— Честь — всем кость в горле, — говорит доктор философии, тактический инструктор спецназа Игорь Бурмистров. — Мешает, потому что человека, у которого она есть, нельзя вынудить, подкупить. А как же тогда управлять? Сейчас этого не умеют. Поэтому стараются превратить офицера в то, чем они руководить в состоянии, — в тупого и послушного марширующего робота.
Послушать Андрея и Игоря Бурмистрова, бесчестье — это навязанная сверху система. Историк Андрей Ганин говорит, после революции царские вооруженные силы развалились еще и потому, что ими управляли люди, которые ничего не смыслят в армии.
— Сегодня мы не можем дать бесчестному человеку пистолет с одним патроном и сказать: «Ты запятнал себя, теперь знаешь, что делать»! — горюет подполковник Эдуард.
Разговорчики со смертью
Беленькая «газель» скрипит, когда в нее грузятся семь бойцов спецназа в броне. Усевшись, скромно теснятся. Автоматы кладут на колени. Командир отделения Андрей врубает радио «Эрмитаж». За окнами базы «Гранита» Петербург. Мимо проплывает Исаакиевский собор. Бойцы покачиваются на поворотах, аккуратно придерживают автоматы. Играет джаз. Обычно слушают попсу, но сегодня подполковник Андрей иронизирует над своим представлением о моих вкусах. Отделение едет к друзьям-высотникам в городскую пожарную часть. Там обещали показать новинки снаряжения для промышленного альпинизма. Заниматься самообразованием спецназовцев никто не обязывает, но бойцы сами хотят — говорят, надо всегда быть в курсе.
— Честь — основной элемент профессионализма, — уверен Игорь Бурмистров. — Верность делу, способность работать в команде, ответственность, чувство достоинства — все это личностные качества, необходимые в бою. В спецназе не может быть профессионала без чести. Он просто будет небоеспособен.
— В любой армии есть негласный морально-этический кодекс, даже в американской, — рассуждает бывший командир «Витязя» Александр. — Потому что на территории боевых действий есть только нравственные законы. Если людям в десять раз больше платить, они не выполнят боевую задачу в десять раз лучше. Здесь экономика не действует. И никакое наказание не страшит больше, чем смерть в бою. Традиционное правосудие бессильно. Только честь может перевесить страх смерти. И армия, в которой этого нет, просто не армия.
У режиссера Едзи Ямады есть фильм про воинский идеал — «Сумрачный самурай». После очередной борьбы за власть воинам проигравшего клана поступил приказ сделать харакири. Все повиновались, потому что ослушаться — значит убить в себе самурая. Все, кроме одного: этот человек сказал, что всего лишь исполнял приказ начальника — за что же он должен умирать? Его все равно убивают, но уже как падшего, опозоренного человека. Сегодня честные офицеры в России в том же «тупике чести», в котором человек с оружием пребывал во все времена и во всех государствах. Но на этот раз возможности балансировать нет — равновесие нарушено, его зачем-то принуждают сделать выбор: либо в биороботы, либо вон из боевой касты. И если бы в нашей армии служил какой-нибудь бессмертный воин, зам по вечным связям армии и государства, он бы начал разговор с родиной на эту тему со слов: «Мы так не договаривались».
Петербург. База военизированного отряда специального назначения «Гранит». Кубрик личного состава. На экране ноутбука обитый матами зал. На видеозаписи дерутся двое. Тот, что в шлеме, — новобранец, он только что сдал нормативы: подтягивания, отжимания, кросс. Теперь должен пройти пять рукопашных боев, каждый со свежим противником. Это вступительное испытание. Бьют свои, выдержит — удостоится чести с ними служить.
— Да его жалеют! — недоволен кто-то за моей спиной. Господа офицеры собрались посмотреть на традиционное избиение.
— Вот удар, пробили ему ногу!
Новобранец на экране падает. Уже не в первый раз. Не может подняться. Ему щупают пульс. Кричат: «Работай-работай!», «Поднимайся! Поднимайся!»
— Щас злобный Руслан ему нахерачит!
На экране сменился противник. Радость в кубрике растет. Новый экзекутор, голый по пояс, задорно прыгает по мату. Оплеухи раздает игриво. Наслаждается. Получает в челюсть.
— У Лехи злость проснулась! — ликуют за моей спиной.
Леха — так зовут новобранца. Теперь болеют за него. Новый бой. Леха на четвереньках. Его рвет — пробили печень.
— Могу сказать специально для Юли. — Это подполковник Андрей. — Обычно бывает намного-намного жестче.
Действие на экране называется «доведение новобранца до крайней степени усталости для проверки волевых качеств». Весной на таком испытании в отряде спецназа «Тайфун» кандидат погиб. Выдержал бои, пошел в туалет умыться и там умер от сердечного приступа. Господа из «Гранита» говорят: старший офицер в группе был обязан увидеть его состояние, вовремя остановить — это раз. Новобранец должен был понимать, куда лезет, не приходить на испытание с простудой, наглотавшись таблеток, — это два. Третье: те, кто бил, не виноваты ни в чем. У спецназовцев свое представление о добре и зле, о достойном и бессовестном. Формально они прикреплены к полиции, но на деле — представители самых воюющих современных российских силовиков. Они ведут ежедневные бои в духе эпохи — не с ровными рядами одетого в мундиры противника, а с вооруженными преступниками в родных городах и с террористами на Кавказе.
Униженный командир
Спецназ — структура с жесткой вертикалью. И с повышенной чувствительностью к вопросам чести. Здесь служат только старшие офицеры. Об их конфликтах с командованием широкая публика узнает нечасто: тема слишком интимна, истории, затрагивающие честь, чужим не доверяют. Нам представилась редкая возможность: мы уже третью неделю наблюдаем за серьезным нравственным конфликтом в отряде «Гранит» — офицеры выступили против своего командира.
— Очень сложно сделать так, чтобы человек выполнил приказание, не переча тебе даже взглядом, — втолковывает мне голубоглазый командир «Гранита» Виктор Завадский. — А надо. Иначе ника-а-ак.
Он сидит за столом в своем кабинете и дает мне интервью на расплывчатую тему «Честь современного офицера». Командиром «Гранита» он стал три года назад. С тех пор опытные бойцы выказывают ему презрение и увольняются один за другим. Командир еще не знает, что сейчас ему предстоит очередной бой с личным составом.
Стук в дверь.
— Я занят!
Без приглашения входят двое в гражданском. Это офицеры Олег Сазоненко и Сергей Чистяков. Летом они не прошли переаттестацию и скоро будут уволены. Олег и Сергей вызвались в нашем присутствии высказать Виктору Завадскому, что думает о нем «Гранит». Они специально попросили нас подстроить эту встречу. Они хотят при нас поговорить с командиром лицом к лицу, потому что ругать его за глаза недостойно.
Офицеры садятся без разрешения, верхнюю одежду не снимают.
— Выйдите, пожалуйста, — очень вежливо просит нас Завадский.
— Зачем, Виктор Францевич? Мы будем вместе с вами давать интервью на тему чести, — спокойно возражает Олег, у него внушительная фигура в дутой куртке «Адидас». Командир нас больше не выгоняет.
Олег и Сергей начинают рассказ о том, как в «Граните» проходила переаттестация. Формально ее проводит комиссия из пяти уважаемых людей. Ни один реально не присутствовал на процедуре. Сазоненко и Чистяков свидетельствуют: у Виктора Завадского были бланки переаттестации с подписями всех членов комиссии. Решение он выносил один на один с подчиненным по личному усмотрению. Сам на тот момент не был переаттестован. Это была кульминация — под прикрытием реформы командир сводил личные счеты с собственным отрядом. Когда Завадский увольнял, например, Сергея, то объяснил свои действия так: «Мне надоело с вами».
— Была аттестационная комиссия? — спрашивает командира Чистяков.
— Была!.. — заметно нервничает Завадский. — Какую именно комиссию вы имеете в виду?
По этой схеме командир уволил девять старослужащих, еще несколько человек сами ушли в отставку. Но летом штатное расписание отряда увеличили на десять человек. Так что теперь в «Граните» катастрофический недобор: процедура приема в спецназ долгая, испытания могут пройти далеко не все кандидаты.
— За что вы нас уволили, Виктор Францевич? — спрашивает Олег.
— Вы плохие сотрудники! Я с вами не хочу работать! Неужели это непонятно?
Он набирает воздуха и перехватывает инициативу.
— А как тебе — на стрелке, не на службе — раз в голову дали и тут же вырубили?! — кричит он Олегу Сазоненко. — Спецназовца — с одного удара!
— Виктор Францевич, — отвечает Олег, явно уязвленный, — если у вас есть претензии по моей подготовке, можете надеть перчатки и проверить ее лично.
Тема разговора поменялась резко, но для участников, похоже, естественно. Это вызов на дуэль. Просто теперь ее называют «решение вопроса»: когда спор между офицерами заходит в тупик, они часто идут в спортзал и там вступают в рукопашный бой. Отказаться — примерно то же, что стерпеть брошенную в лицо перчатку.
— Проверить желание есть… — отвечает командир «Гранита». — Только нет возможности... Я другое хочу сказать. Вы сор из избы выносите. Позорите отряд!
Командир считает, что бунтари не выполняют офицерский долг — подчиняться. Он прав.
Унижающие подчиненные
— В июне 2001 года Завадский приехал начальником в пункт временной дислокации в Центорое, — рассказывает Вадим, полковник запаса, который служил с нынешним командиром «Гранита» в 33-й бригаде внутренних войск. — Он впервые выехал с нами на инженерную разведку. Игорю, опытному саперу, показался опасным отрезок дороги. В таких случаях участок обстреливают: фугас, если он там есть, под пулями срабатывает. Но Завадскому шлея под хвост попала. «Нет, — говорит. — Я вижу, там безопасно. Я тут главный, а ты иди вперед, дурак». Сам-то остался сзади. Надо было послать такого командира к черту. А Игорь пошел. Воронка была метра три. Его останки собрали, как могли, по кусочкам. Завадскому от нас пришлось перевестись.
— Осенью прошлого года часовые из внутренних войск не пустили сотрудников спецмилиции на режимный объект. Я там работал, — говорит Александр, другой знакомый Завадского. — Попросили оформить пропуска. Милиционеры обиделись, позвонили Виктору Францевичу. И тот привез боевую группу спецназа «Гранит», чтобы силой проникнуть на режимный объект. Представляете? Забежали, маски-шоу, как полагается. Полиция против внутренних войск! Завадский орал, мол, как они смеют его и этих милиционеров не пускать, сейчас он двери распилит и все разнесет. Разве он думал о том, что по всем правилам солдаты могли открыть огонь? И спецназ бы ответил.
Мнение о Викторе Завадском примерно одинаковое и в полиции, и во внутренних войсках. То, как командир провел переаттестацию, в «Граните» называют подлостью. Его страх перед подчиненными с лучшей физической подготовкой обозначают как «трусость». По словам бойцов, он не умеет командовать задержаниями, но выезжает старшим на резонансные заявки, чтобы получать премии и награды. Это называют позором.
Бойцы считают, что командир уронил достоинство. И они тоже правы.
— Но, по сути, если начальник мудак — все равно надо терпеть. В нормальной ситуации не дело бойца его контролировать, — говорит бывший сослуживец Виктора Завадского Александр. — Для этого есть высший начальник. Хотя... Я двадцать семь лет отдал войскам. В девяностые пытались ввести офицерское собрание — такой институт, где все равны, просто потому что все в погонах. На таких собраниях подчиненные могли все высказать, внести предложения, обсудить коллегу, просто внутри своего коллектива, без обид. Отчетливо помню, как в двухтысячные всего этого не стало. Теперь, если в части происходит ЧП, командир быстро подыскивает крайнего среди солдат и прикрывает им свой зад перед высшими руководителями — вот и все.
Завадский требует от бойцов «Гранита» исполнения долга. Они от него — достоинства. Честь раздвоилась, и жизнь офицеров похожа на безумие. Они ищут выход.
Что делать?
Кафе неподалеку от базы «Гранита».
— Когда выносят проблемы из подразделения… это очень плохо, — мрачнеет Олег Сазоненко над чашкой зеленого чая. Разговор с командиром уже окончен. — Такие люди недостойны служить.
Это он про себя. Олег отдал «Граниту» семнадцать лет. Выбалтывать посторонним проблемы родного отряда не отвечает его представлению о чести. Молча смотреть, что творится, — тоже. Сегодня офицер часто стоит перед выбором, который невозможно сделать.
Несколько товарищей — действующие сотрудники — хотели написать в защиту уволенных коллективное письмо. Олег им запретил. Кажется, Сазоненко понимает, что совершил ошибку, затеяв скандал. Честь не имеет права на защиту извне. Потому что честь — это свойство сильного. Как только сильный кричит: «Помогите!» — он становится слабым.
Кабинет командира «Гранита».
— Это быдло! — сообщает Виктор Завадский про Олега, когда офицеры уже ушли. — Которое из грязи в князи! Которое набрали, потому что он может морды бить! Он — урод конченый! Поймите, мне пришлось уволить людей, которым я не доверяю и которые не доверяют мне.
— А если подчиненные вам не доверяют, это их проблема или ваша? — спрашиваю я.
— Значит, так: и моя, и их. Если они не доверяют мне — значит, работать здесь не должны.
Командир тоже рассказал мне историю про Чечню:
— В первую кампанию, в девяносто шестом, я командовал батальоном. Под селом Самашки мы попали в бой. Смотрим: снаряды противника рвутся прямо на позициях соседнего батальона. И мне командир полка поручает узнать, живы ли там люди. Я бойцу командую: «Иди в первый батальон, узнаешь, что там, доложишь». А обстрел продолжается. И ему надо пройти двести метров по открытому пространству под пулями. И у него в глазах: «Почему я? Почему я должен туда идти?» Но ослушаться меня ему ника-а-ак. «Есть!» — и пошел. Пять минут бой идет, я уже и забыл про него — приходит, меня нашел, кричит: «Там все живы! Там все нормально!» А я думаю: «Че он от меня хочет? Кто это вообще такой?..»
Завадский улыбается воспоминаниям. Выживший боец действительно исполнил свой долг и не уронил воинской чести. А командир, который впал в один из самых страшных для офицера грехов — грех равнодушия к жизни и смерти своего солдата?
Бойцы «Гранита» утверждают, что ряд самых важных фактов о командире даже сейчас выносить на публику нельзя. Но они готовы рассказать все высшему командованию. Они просят генералов считать этот текст официальным обращением с просьбой провести офицерское собрание, на котором они смогли бы доложить о недостойных поступках Виктора Завадского. Группа офицеров «Гранита» оставляет в нашей редакции свои координаты. Похоже, других механизмов инициировать офицерский суд чести у них нет.
— Что такое, по-вашему, честь? — спрашиваю я Завадского.
— Много составляющих… — начинает он, но вдруг резко меняет позицию: — Она в одном — в готовности сотрудника или военнослужащего выполнить свой долг, который ему предназначен.
— А в чем состоит ваша, командирская честь?
— Я считаю, я честно должен доводить подчиненным то, что им положено. Требовать с них. И заботиться о них как о подчиненных.
.Верность предателям
— Что мог царский офицер сделать против недостойного начальства? — спрашиваю я старшего научного сотрудника Института славяноведения РАН Андрея Ганина. Предмет его изучения — российские военные на рубеже XIX и XX веков.
— Можно было выполнять приказы спустя рукава, — отвечает он. — Еще можно было уйти в отставку, вызвать на дуэль. Или застрелиться. Прямое неповиновение нереально. Честь кадрового офицера царской армии этого не приемлет. У нее был фундамент: вера в действующую власть. Это данность: есть небо, солнце и государь император. Эти представления складывались столетиями. Но в начале XX века у власти оказалось демократическое Временное правительство. Офицеры принесли ему новую присягу, что само по себе нонсенс при жизни того, кому они присягали прежде: ведь это — клятва на верность до смерти. Потом пришла советская власть, и пришлось уже ей присягнуть. Правительство вынуждало «в интересах государства» доносить на сослуживцев, оказавшихся по другую сторону баррикад в Гражданскую войну. Два основных принципа офицерской чести — патриотизм и товарищество, — получается, вступили в противоречие. А что бывает с верой в правила, которые невозможно выполнять?
В кубрике бойцов «Гранита» на столе журнал с аппетитной женской попкой в стрингах. Завидев меня, они быстро передают его из рук в руки и прячут в стол. Что до сих пор незыблемо у офицеров — так это уважение к женщине.
— У вас там каталог проституток? — уточняю я.
— Нет, что вы. Вот! — из ящика, в котором исчезла попка, майор Костя, как фокусник, достает стопку ведомственных журналов «Честь имею».
— В 91-м году народ Литвы требовал независимости, — вспоминает в интервью со мной полковник Александр, командир спецназа «Витязь» в первую чеченскую кампанию. — В республику были брошены бойцы спецподразделений и ВДВ. В столкновениях их с митингующими погибли люди. Когда разразился скандал, господин Горбачев сказал, что он своих офицеров туда не посылал. Открестился. Как считаете, это способствует утверждению сознания офицерской чести?
— Нынешний спецназ знает историю. Почему же тогда служат? — спрашиваю я.
— Девяносто четвертый год, принято решение о наведении конституционного порядка на территории Чечни, — поясняет он другим примером. — Туда посылают людей из Таманской, Кантемировской и других дивизий. Многие погибли. Операция не удалась. Представители государства заявили: «Мы их туда не посылали». Каково было их офицерской чести?
— Почему же офицеры, зная о постоянных предательствах государства, все-таки ему служат?
— Ну а как?! — не понимает вопроса полковник.
Конкретные бойцы, от которых открестилась власть, ушли в отставку. Те, кого еще не предали, продолжают служить. Честь любит красиво удаляться, молча терпеть. Наверное, это бескровная версия харакири.
— Армия — машина государства, а не всеобщего блага, — говорит бывший командир «Витязя» Александр. — Или ты подходящая для нее деталь, или нет.
— Нормальным человеком надо быть, вот и все, — дает мне очередной ответ на вопрос, что такое честь офицера, подполковник Эдуард из «Гранита». Но, похоже, это неправильный ответ. Это — ответ отчаяния.
.Хранитель боевого очага
— Знаете, почему женщину назначили хранительницей очага? — подтрунивает подполковник Андрей. — Чистая физиология. Она просто физически не могла его затушить — не могла принести воды, а раньше с этим были проблемы.
— Если командир Завадский такой недостойный, почему вы не даете ему решительный отпор? — не сдаюсь я.
— Я тебе расскажу про начальника Воздушно-десантных войск. Грамотнейший генерал. Но на место нескольких его замов, офицеров, министр Сердюков без предупреждения посадил послушных девочек. Генерал пишет министру: «Объясните ситуацию». Ответа нет. Тогда генерал приезжает к нему в кабинет. А Сердюков говорит: «Тебе приказали — иди, выполняй». В общем, генерал написал рапорт об увольнении. И этот рапорт, весь как есть, растер министру по роже.
В голосе Андрея гордость. Этот геройский поступок офицерская молва приписывает генералу Валерию Евтуховичу. Эта история гуляет по армии уже два года в разных вариациях: бросил рапорт в лицо, растер по лицу, просто дал в морду.
— То есть ушел на пенсию, — уточняю я суть героического эпизода.
— Да.
— То есть не отстоял замов, сдался, оставил ВДВ.
— Это слишком простая логика. А ты вперед глянь — вопрос. Наш главный человек в стране в состоянии оценить последствия назначения полуграмотного продавца мебели на должность министра обороны? Теперь: боевой генерал, который служил в ВДВ, когда пихал рапорт в лицо министру, он что — не понимал, что в ближайшие десять лет ничего не переломит? Вместе со скромной трагедией нашего отряда это все звенья одной цепи.
В военной среде считается: если попался командир-мудак, жизнь могут скрасить добрые мысли. Например, о том, что есть у нас и достойные люди. Что в соседней части, в соседнем регионе другие начальники, достойные подражания. Боевой дух поддерживают рассказы о подвигах героев на благо родины. Но что будет с военными, для которых героем стал бунтарь?
— Если все так плохо, что вы делаете в спецназе? — спрашиваю я Андрея.
— Рассказываю конкретно про себя: я отдаю молодым, что знаю. И, насколько у меня получится, вживляю тот дух, который был здесь при зарождении отряда пятнадцать лет назад. А те, кого учу я, возможно, передадут дальше. То, что мы посадим, где-нибудь, когда-нибудь авось да прорастет.
Подполковник Андрей меня обманул. Это он — хранитель очага, а вовсе не женщина. Он оберегает в своем кубрике представление об офицерской чести, пока достоинство и долг насмерть бьются друг с другом в чистом поле.
— Честь — всем кость в горле, — говорит доктор философии, тактический инструктор спецназа Игорь Бурмистров. — Мешает, потому что человека, у которого она есть, нельзя вынудить, подкупить. А как же тогда управлять? Сейчас этого не умеют. Поэтому стараются превратить офицера в то, чем они руководить в состоянии, — в тупого и послушного марширующего робота.
Послушать Андрея и Игоря Бурмистрова, бесчестье — это навязанная сверху система. Историк Андрей Ганин говорит, после революции царские вооруженные силы развалились еще и потому, что ими управляли люди, которые ничего не смыслят в армии.
— Сегодня мы не можем дать бесчестному человеку пистолет с одним патроном и сказать: «Ты запятнал себя, теперь знаешь, что делать»! — горюет подполковник Эдуард.
Разговорчики со смертью
Беленькая «газель» скрипит, когда в нее грузятся семь бойцов спецназа в броне. Усевшись, скромно теснятся. Автоматы кладут на колени. Командир отделения Андрей врубает радио «Эрмитаж». За окнами базы «Гранита» Петербург. Мимо проплывает Исаакиевский собор. Бойцы покачиваются на поворотах, аккуратно придерживают автоматы. Играет джаз. Обычно слушают попсу, но сегодня подполковник Андрей иронизирует над своим представлением о моих вкусах. Отделение едет к друзьям-высотникам в городскую пожарную часть. Там обещали показать новинки снаряжения для промышленного альпинизма. Заниматься самообразованием спецназовцев никто не обязывает, но бойцы сами хотят — говорят, надо всегда быть в курсе.
— Честь — основной элемент профессионализма, — уверен Игорь Бурмистров. — Верность делу, способность работать в команде, ответственность, чувство достоинства — все это личностные качества, необходимые в бою. В спецназе не может быть профессионала без чести. Он просто будет небоеспособен.
— В любой армии есть негласный морально-этический кодекс, даже в американской, — рассуждает бывший командир «Витязя» Александр. — Потому что на территории боевых действий есть только нравственные законы. Если людям в десять раз больше платить, они не выполнят боевую задачу в десять раз лучше. Здесь экономика не действует. И никакое наказание не страшит больше, чем смерть в бою. Традиционное правосудие бессильно. Только честь может перевесить страх смерти. И армия, в которой этого нет, просто не армия.
У режиссера Едзи Ямады есть фильм про воинский идеал — «Сумрачный самурай». После очередной борьбы за власть воинам проигравшего клана поступил приказ сделать харакири. Все повиновались, потому что ослушаться — значит убить в себе самурая. Все, кроме одного: этот человек сказал, что всего лишь исполнял приказ начальника — за что же он должен умирать? Его все равно убивают, но уже как падшего, опозоренного человека. Сегодня честные офицеры в России в том же «тупике чести», в котором человек с оружием пребывал во все времена и во всех государствах. Но на этот раз возможности балансировать нет — равновесие нарушено, его зачем-то принуждают сделать выбор: либо в биороботы, либо вон из боевой касты. И если бы в нашей армии служил какой-нибудь бессмертный воин, зам по вечным связям армии и государства, он бы начал разговор с родиной на эту тему со слов: «Мы так не договаривались».
Комментарии14
