Le Radeau de la Méduse

Рисунок фрегата «Медуза»

На должность капитана экспедиции был по протекции назначен Дюруа де Шомарей, человек без всякого опыта командования, не в меру амбициозный и самоуверенный. Это назначение и стало главной причиной трагедии.

Роковой просчет капитана

Уже в первые дни плавания неопытный капитан допустил серьезную ошибку: он позволил кораблям разделиться. Более тихоходные «Луара» и «Аргус» под командованием старых мореходов де Парнажона и де Туша отстали от флагмана. Тем временем де Шомарей едва не сбился с курса и с трудом достиг Канарских островов, где планировалось запастись провизией. Впоследствии оказалось, что ошибочные расчеты главнокомандующего отличались от расчетов капитана «Эха» де Бетанкура на 8 минут долготы и 16 минут широты.
Последний был уверен в собственной правоте, но, соблюдая субординацию, промолчал.

Допущенная неточность не прибавила де Шомарею бдительности. 1 июля 1816 года корабли должны были миновать мыс Блан (Белый), но этого не произошло. В ночь с 1 на 2 июля «Медуза» окончательно сбилась с курса и оказалась вблизи отмели Арген, у побережья Африки. «Эхо», следуя правильным курсом, обогнало флагман.

Дюруа де Шомарей проигнорировал как исчезновение второго корабля, так и опасную близость берега (об этом свидетельствовал характерный цвет моря на мелководье). Привели капитана в чувство лишь измерения глубины моря: 18 локтей вместо положенных 80. Поняв, что «Медуза» вот-вот потерпит крушение, де Шомарей растерялся и упустил последний шанс развернуть судно и предотвратить катастрофу. Корабль на всем ходу сел на мель.

Начало конца

По свидетельству офицеров судна, ситуация не казалась безнадежной: благодаря попутному ветру «Медузу» еще можно было снять с мели. Однако ни де Шомарей, ни Шмальц - чиновник, назначенный на должность губернатора Сенегала - не проявили инициативы. Спасательные работы проводились неорганизованно и стихийно, вследствие чего день был потрачен без толку. Более того, Шмальц запретил команде снять с корабля пушки и выбросить за борт предназначенные для хозяйства колонии мешки с мукой и порохом, что помогло бы снизить вес судна и сдвинуть его с мертвой точки.

В разгар работ сильный ветер накренил фрегат, корпус треснул и дал течь. Требовалась немедленная эвакуация команды и экипажа. На «Медузе» имелось шесть шлюпок, а также наскоро сколоченный плот (20x8 метров). Капитан де Шомарей. который по морским обычаям должен был последним покинуть корабль, одним из первых спрыгнул в шлюпку. Лучшие места достались чиновникам и офицерам. На плот перешли 30 матросов, большая часть солдат и пассажиры попроще (всего 148 человек). Планировалось, что шлюпки на веслах пройдут 160 километров до берега, ведя плот на буксире.
Однако транспортировать громоздкий и неповоротливый плот оказалось нелегко.
Гребцы выбились из сил. Де Шомарей, чувствуя приближение бури, беспокоился лишь о собственном спасении. В эту минуту канат, державший плот на буксире, оборвался (есть версия, что он был перерезан по приказу капитана). Ветер отнес шлюпки далеко вперед, и скоро они исчезли из виду. Людей, брошенных на плоту на произвол судьбы, охватило чувство безысходности.





Несчастные понимали: судьба плота предрешена и гибель неминуема. На плоту не было ни руля, ни весел, ни парусов, ни компаса, ни карт региона. Во время спешной эвакуации на плот погрузили лишь пять бочек с вином, две с водой и ящик сухарей. Их съели в первый же день.
Наступившая ночь не принесла облегчения. Хирург Жан Батист Савиньи, участник дрейфа на плоту «Медузы», так описал происходившее: «Бушующие волны захлестывали нас и порой сбивали с ног. Какое жуткое состояние! Невозможно себе представить всего этого!» По его воспоминаниям, за первую ночь с жизнью расстались 20 человек (большинство из них смыло за борт).

На второй день обстановка на плоту накалилась до предела. Голод, жажда, отчаяние, перенесенные страдания ожесточили людей. «Огромные волны обрушивались на плот каждую минуту и бурлили между нашими телами. Ни солдаты, ни матросы не сомневались, что пришел их последний час. Они решили облегчить себе предсмертные минуты, напившись до потери сознания», - писал в мемуарах чудом выживший на плоту инженер Корреар.

Назревал бунт. Как отмечал инженер, «опьянение не замедлило произвести путаницу в мозгах, и без того расстроенных опасностью и отсутствием пищи». Обезумевшие люди собирались расправиться с офицерами, а затем разрушить плот, избавив себя от пытки ожидания смерти. Когда гардемарин Куден, которого де Шомарей назначил командующим на плоту, попытался восстановить порядок, его выбросили за борт. Следом за ним в воде оказался лейтенант Лозак. Одновременно один матрос принялся абордажным топором рубить крепления плота, приводя в исполнение самоубийственный замысел.

Дальнейшее Корреар описывал так: «Безумец с топором был уничтожен, и тогда началась всеобщая свалка. Среди бурного моря на этом обреченном плоту люди дрались саблями, ножами и даже зубами». И все же офицерам удалось отстоять свои жизни и спасти плот, несмотря на численный перевес мятежников. Сам Корреар позднее задавался этим вопросом: «Как сумела ничтожная горстка людей устоять против такого огромного числа безумцев? Нас было, вероятно, не более двадцати, сражавшихся со всей этой бешеной ратью».

Между жизнью и смертью

Итоги ночной резни оказались печальными: на плоту насчитали 65 погибших и исчезнувших в волнах. К тому же во время сутолоки и качки ко дну пошли две бочки с вином и последние запасы воды. Таким образом, у выживших остался лишь бочонок вина.
Два дня спустя на плоту остались лишь 28 человек - остальные умерли от голода, жажды и ранений, полученных в ночном бою. «Морская вода разъедала кожу у нас на ногах; все мы были в ушибах и ранах, они горели от соленой воды, заставляя нас ежеминутно вскрикивать», - рассказывал о перенесенных страданиях Савиньи. Несколько человек сошли с ума от боли и сами бросились за борт.

Уцелевших мучил голод. Им повезло лишь раз: когда прямо на настил плота из воды выпрыгнула стайка летучих рыб. Их съели сырыми. Попытки матросов наловить рыбы самодельными снастями и удочками окончились провалом. Наконец, один из несчастных, желая унять муки голода, набросился на останки убитого солдата.
Корреар посвятил ужасному эпизоду лишь несколько строк: «В первый момент многие из нас не притронулись к этой пище. Но через некоторое время к этой мере вынуждены были прибегнуть и все остальные».
К этому времени мысль о спасении казалась обезумевшим людям чем-то несбыточным и недостижимым. Корреар вспоминал, что за все время их дрейфа «горизонт оставался убийственно чистым: ни земли, ни паруса». Надежда угасла, люди впали в состоянии апатии и полной безнадежности. Но внезапно вдали замаячил силуэт корабля. Это был «Аргус».

Преступление и наказание

Бриг доставил десятерых выживших на родину. Вскоре во Францию вернулись и те, кто спасался с «Медузы» на шлюпках. Выяснилось, что лодки за несколько дней достигли берега, а затем люди через пустыню двинулись к Сен-Луи, питаясь собранными на побережье черепашьими яйцами и моллюсками. По дороге в стычке с маврами погибли шесть человек.

Так или иначе, в Париже хорошо понимали, что провал бездарно подготовленной экспедиции может серьезно подмочить репутацию правительства. Поэтому случившееся постарались замять. Хирург Савиньи за попытку опубликовать мемуары в газете «Журналь де Деба» был изгнан из Морского ведомства. Книгу воспоминаний Корреара изъяли из печати, а его самого бросили в тюрьму.

Тем не менее обе книги были нелегально изданы в Англии, распространились по Европе и стали причиной международного скандала. Одним из первых на злободневную тему откликнулся художник Теодор Жерико. создавший в 1819 году знаменитую картину «Плот "Медузы"».

Главный же виновник катастрофы 1816 года Дюруа де Шомарей, представ перед военным трибуналом, заявил, что не понимает, в чем его вина. Он получил достаточно мягкий приговор: разжалование и три года тюрьмы (общественность настаивала на смертной казни). Остаток жизни бывший капитан прожил затворником в своем замке Лашно (департамент Верхняя Вьенна). Расплата за гибель «Медузы» настигла де Шомарея в 1841 году. Уже будучи на смертном одре, он узнал о самоубийстве единственного сына - юноша не мог больше переносить отцовского позора.