Царская охота Михаила Федоровича.

Первые годы царствования Михаила Федоровича Романова прошли в трудах и заботах. Устраивая и успокаивая расшатавшееся и разоренное царство, молодой царь только спустя пять-шесть лет мог серьёзно позаботиться о восстановлении былых охот и потех. И можно думать, что охоты и потехи приходилось не столько восстановлять, сколько устраивать заново, хотя и по старым порядкам…
Для псовых охот не было хороших собак; поизвелись также и медведи для дворцовых потех. Нужно было вновь завести псарный двор и зверинцы, которые были в старину.
С этой целью в 1619 году Михаил Феодорович послал в северную медвежью сторону — в Галич, Чухлому, Солигалич, Судай, Парфеньев, Кологрив и на Унжу — двух охотников и трех конных псарей с поручением брать в тех местах у всяких людей собак борзых, гончих, меделянских и медведей.
Успех этого поручения обеспечивался царской грамотой, посланной на имя Галичского губного старосты, а чрез него и во все другие указанные пункты.




Этою грамотою царь приказывал местным властям оказывать всякое содействие посланным охотникам и псарям: давать под них, собак и медведей, подводы и провожатых от города и до города, снабжать кормом для собак и медведей. Приказ этот распространялся одинаково на села дворцовые и княжеские, боярские, дворянские и всяких людей поместья, на волости царской матери, инокини Марфы Ивановны, на вотчины патриарха, митрополичьи, владычные и монастырские.
Недостаток в хороших собаках и медведях был, как видно, слишком чувствителен и велик, если принята была столь решительная мера: принудительное, почти военное отчуждение живого охотничьего инвентаря частных людей.
Нет, однако, основания думать, что Михаил Федорович решился на эту меру для удовлетворения личной его страсти к охоте; напротив, этого требовали обиход двора и уважение к исконным порядкам царского быта: с давних времен охоты и потехи сделались необходимою принадлежностью царской жизни, и молодому царю, воспитанному на преданиях старины, не приходилось останавливаться даже пред крутыми мерами, когда дело касалось воз- становления былых порядков царской жизни, стариной завещанных.
Этим фактом открывается история царской охоты при дворе дома Романовых. Отобранные таким путем медведи и собаки составили ядро охоты, возобновленной Михаилом Федоровичем, постепенно с течением времени развивавшейся и достигшей пышности и великолепия при Алексее Михайловиче.



И Михаил Федорович, и Алексей Михайлович, оба заботились о развитии и процветании своих охот, но в истории царских охот значение Алексея Михайловича гораздо выше и важнее, чем значение его отца. В отце и сыне неодинаково был развит интерес к охоте; неодинаково она их волновала и заботила.
В то время, как для отца охота была немногим более, чем обязательная подробность царской жизни, для сына она составляла особый мир, полный своеобразной, чарующей прелести и непреодолимо влекшая его к себе. Эта разность в отношениях к охоте вытекала из особенностей личного характера того и другого царя и отчасти была подготовлена несходной обстановкой их первоначального воспитания.
Отец Михаила Феодоровича, боярин Феодор Никитич Романов, впоследствии невольный монах и патриарх Филарет, в дни мирского жития был страстным охотником в духе своего века, и даже, как мы видели, в ангельском чине не переставал вздыхать и тосковать о былых утехах отъезжего поля.
Казалось бы, что сын наследует отцовскую страсть; но наследственность имеет свои капризы, а врожденный склонности и страсти гаснут, если не находят пищи и упражнения. Быть может, в натуре Михаила Феодоровича и таился скрытый зародыш охотничьей страсти, но он в нем не развился и не вырос, потому что условия жизни совершенно этому не благоприятствовали.




Беда разразилась над семьей Романовых, когда Михаил был еще ребенком: отца и мать насильно постригли и сослали порознь в дальше монастыри, а маленького Михаила с теткой отправили на Белоозеро. Не светлые грёзы золотого детства, но безотчетный ужас, навеянный непонятною ему драмой, — вот что привез с собою на Белоозеро малолетний Михаил.
Бедная, угрюмая природа Белозерского края; серая, томительно-однообразная обстановка отшельнической жизни; отсутствие развивающего товарищества подвижных сверстников; отсутствие нежной материнской ласки, — вот условия, в которых протекли уныло и печально детские годы Михаила, годы, когда слагаются первые основные черты характера.
В такой обстановке не мог выработаться характер, свойственный охотнику, — подвижной, смелый и бодрый; напротив, в характере Михаила, что вполне естественно, мы видим следы задержанного развития, вялости и тихой, глубокой грусти.
Была в характере Михаила и еще одна черта, которая также не осталась без влияния на его отношения к охоте: это—слишком большая преданность обряду, внешней стороне дела. Правда, это не столько его личная черта, сколько историческая вековая болезнь всей русской жизни; но у сильных натур свободный порыв господствует над формой и обрядом и одухотворяет их, а у натур слабых он бесследно растворяется в тесных рамках формы, обряда или чина.




Сообразно с этим, Михаила могла занимать в охоте больше ее внешняя, обстановочная сторона, чем самый процесс охоты. В исторических документах сохранилось довольно много известий об охотах Михаила Феодоровича, но мы не найдем здесь особенно ярких фактов, которые позволяли бы сравнивать Михаила Феодоровича, как охотника, со знаменитыми охотниками-князьями предшествующих эпох.
Первая из известных нам охот Михаила Феодоровича относится к 1615 году. Это было «лошье и медвежье поле» в имениях князя Феодора Ивановича Мстиславского, вероятно, в окрестностях его родового села Хвили, в Кунцовской местности, близ г. Москвы; в этой охоте принимали участие люди князя Мстиславского, за что и были награждены из царской казны.
По-видимому, этот факт указывает на существование организованной царской охоты уже в самые первые годы царствования Михаила Феодоровича, и как бы устраняет собою другой отмеченный выше факт, что первые серьёзные меры по организации охот начались с 1619 года.
Но спрашивается: охота 1615 года была ли собственно царская и производилась ли она с помощью служащих и живого инвентаря царских охот, или это была охота, всецело устроенная кн. Мстиславским, а царь Михаил Феодорович был лишь желанным гостем на княжеской охоте?
Признать ее царской нет никаких данных; напротив, считать ее частной княжеской охотой склоняет участие в ней княжеских ловчих, признак во всех других случаях не существенный, но в данном имеющее решающее значение.




Есть, однако, другие указания, на первый взгляд еще более веские, что царские охоты и до 1619 года имели уже характер вполне устроенных охот: в 1617 году осочили (обкладывали) медведицу с медведем; в 1618 году были царские охоты на лосей, устроенный ловчим Тверского пути Григорием Григорьевичем Маматовым, при участии псовника Василия Усова и о охотников ловчего пути; в 1619 году Маматов вновь тешил царя лосиными ловлями.
Все эти охоты производились при помощи собственного персонала — охотниками ловчего пути, под общим руководством ловчего и псовника, что и указывает на существовавшую уже некоторую организацию царской охоты.
Но собрать охотников-знатоков своего дела было не особенно трудно даже после «московской разрухи», потому что занятие это наследственно передавалось в известных семьях от отца к детям, и, конечно, не перевелись окончательно за смутное время подобные семьи.
Иначе стояло дело с собаками. Царская псарня, несомненно, была в плачевном состоянии, и весьма возможно, что именно эти охоты 1616, 1618 и 1619 гг. воочию показали царю бедность и недостаточность его псового состава.
Весьма возможно также и то, что уже на охоте 1615 года у князя Мстиславского царю впервые пришла мысль пополнить свою псарню за счет охот боярских и дворянских. Во всяком случае царская охота показала себя в полном порядке и благоустройстве в первый раз почти год спустя после известной грамоты 1619 года.



В Январе 1620 года, вероятно в окрестностях Черкизова, была устроена в больших размерах царская охота на лосей и медведей. На этих «лосиных и медвежьих ловлях» участвовало 14 охотников ловчего пути, 63 конных и 24 пеших псаря. Ради этой охоты был отменен назначенный на тот день (17-го Января) прием шведского посла.
Сопоставляя этот факт с огромным числом участвовавших в охоте псарей, конных и пеших, не трудно догадаться, что эта охота была первою полевою пробою собак, собранных на государеву псарню по грамоте 1619 года; потому-то она так заинтересовала царя, что он решил отменить назначенный прием шведского посла. Имеется легкий намек, что охота была веселая и жаркая.
Когда отложенный прием шведского посла был после охоты назначен вновь, то рындой к царю во время церемонии приёма назначили явиться некоему Ивану Петрову сыну Чихачеву; последнему очень не хотелось присутствовать при церемонии, благодаря местническим счетам с другим рындой, князем Афанасием Шаховским, и он не поехал в город, сказавшись больным.
Однако, когда его потребовали для объяснений к боярам в золотую палату, он явился туда на костылях — «о дву посохах» — и оправдывался пред боярами тем, что «лошадь ногу изломила, как государь тешился за лосьми, затем-де и в город не поехал»; эта отговорка не спасла Чихачева от наказания: бояре «велели бить его кнутом», а чтобы не откладывать наказания «долго де того ждать», думный дьяк да боярин Романов знатно били здесь же Чихачева по спине и по ногам его же собственными посохами.
В следующем 1621 году вновь производились лосиные осеки и медвежьи ловли под руководством Тверского ловчего Григория Маматова. Это была также большая царская охота, так как в ней участвовало 54 конных и 20 пеших псарей и 16 охотников.



После этой охоты, в течении нескольких лет, приблизительно до 1625–1626 г., Михаил Феодорович, по-видимому, не принимал личного участия в охотничьих поездках, но царская охота и за это время не бездействовала: по крайней мере, в этот промежуток времени многие чины личного состава царской охоты получали награды за охоты.
Мы не знаем причин, почему Михаил Феодорович почти на 4 года забыл и покинул охоту; однако, самый факт для характеристики царя важен, как доказательство, что Михаил Феодорович не был охотником по натуре: истинному охотнику трудно выдержать четырехлетий искус воздержания от любимого дела. Но после этого перерыва и почти до конца своего царствования он каждый год находил досуг и желание позабавиться охотой.
Любимой охотой Михаила Феодоровича была охота на медведей; по крайней мере, чаще всего он охотился за ними. Государю случилось однажды обмолвиться фразой, которая показывает, что он хорошо знал медвежий нрав и повадки.
Один голландец рассказывает, что когда молодому царю доложили о каком-то лице, которое следовало наказать за важный учиненный им проступок, то Михаил Феодорович, между прочим, ответил: «вы разве не знаете, что наши московские медведи в первый год на зверя не нападают, а начинают охотиться только с летами».
Соколиной охотой царь тешился вместе с сыном, царевичем Алексеем Михайловичем. В течение лета 1632 года отец и сын хаживали на охоту с ловчими птицами весьма часто. В 1635 году, по свидетельству Олеария, дядькою царевича Алексея была устроена соколиная охота в присутствии иностранных послов.



Это была веселая и занимательная охота и, как кажется, устроена она была для сравнения искусства и ловкости русских соколиных охотников с охотниками иноземными, так как незадолго перед этой охотой некоторые из чинов голштинского посольства показывали в Рубцове.
В том же Рубцове-Покровском состоялась и последняя, известная нам, охота царя Михаила Феодоровича: в Сентября 1643 г. государь тешился здесь соколами царевича Алексея Михайловича.