Не святые герои. Панфиловец Добробабин.

Иван Евстафьевич Добробабин

В 1995-м судьба свела меня с Иваном Евстафьевичем Добробабиным. В те годы шла война на Кавказе и нам, вчерашним школьникам, выросших на Советских фильмах о войне, хотелось туда - в пламя боев, под свист пуль, защищать мирных жителей, спасать женщин, детей, совершать подвиги и получать награды. Мы, студенты – курсанты, будущие офицеры, слушая новости о боевых действиях в Чечне, и представить себе не могли, что такое взрыв мины или фугаса, пуля снайпера, рукопашная драка. И уж тем более не знали мы не о самодурстве и пьянстве штабных, ни о хамстве, лжи и несправедливости командиров, ни о грязи, холоде и голоде передовой. Один из моих товарищей, с которым мы вместе мечтали о боевых подвигах, был родом из Цимлянска. Он то и познакомил меня с Добробабиным. Цымлянск - самый маленький город Ростовской области и Ивана Евстафьевича там хорошо знали и уважали. Для меня же, встреча с настоящим солдатом, последним, оставшимся в живых панфиловцем, стала настоящей неожиданностью и бесценным подарком. Наше откровенное общение оставило яркий след где-то глубоко внутри меня. Тогда, в 95-м, сидя дома в маленькой кухне у Ивана Евстафьевича, я впервые ясно понял, что настоящая война, и то, что нам показывали в патриотических фильмах и по телевидению - это две абсолютно разные реальности. Настоящая - жестока и несправедлива к своим героям. Она всегда забирает лучших. А худшие, присвоив себе награды павших героев, занимают их место, громко называя себя победителями. Настоящие же победители, наскоро заштопанные в санбатах, с не зарастающими ранами на теле и в душе, с разбитыми судьбами, навсегда одинокие и непонятые, пьют беленькую, не пьянея, вспоминая своих погибших.
Мы пили с Иваном Добробабиным терпкое домашнее цимлянское вино, сидя у него на кухне. Курили «Космос» одну за одной. Слушая ветерана, я, вслед за ним отстреливался из пулемета на Халхин-Голе, ходил за языком в тыл врага под Москвой, жег танки у разъезда Дубосеково, поднимался в атаку у Венгерского села. Иван Евстафьевич был ровесником моего деда, Евгения Андреевича, ушедшего навсегда годом раньше, в 1994-м… Дедушка не любил говорить о войне. И я, общаясь с Добробабиным, невольно задавал те вопросы, которые не пришлось спросить у своего деда. Поэтому история Ивана Евстафьевича, наша встреча - для меня очень личное переживание. В тот день, я как - будто разговаривал со своим дедушкой. Тем более их жизнь была схожей, как были схожи жизни тысяч мальчишек их поколения. Голодное детство. Мой дед в Гражданскую лишился родителей, рос на улице, беспризорничал, затем воспитывался в Ростовском детдоме. Дальше ФЗУ (фабрично-заводское училище) и работа на стройке гиганта-завода Ростсельмаш. Затем армия, Финская, первое ранение, медаль «За Отвагу».




Иван родился в украинском селе Перекоп в Харьковской губернии. Отец его, Евстафий Тарасович Добробаба, был крестьянином, пользовался уважением среди односельчан, возглавляя баптистскую христианскую общину. Иван Евстафьевич, смеясь, говорил - папа никогда бы не поверил, что кто-то из его детей взял в руки оружие. В семье помимо него было еще два брата и четыре сестры. Шепотом, Иван Евстафьевич рассказывал, как красноармейцы с обозами продразверстки забирали зерно у его семьи, как потом раскулачивали и арестовали отца, посадив в Харьковскую тюрьму. Сам он, окончив три класса школы, полуголодным пареньком перебрался в Харьков, чтобы не быть семье обузой и лишним ртом. В городе работал на строительстве Харьковского тракторного и параллельно учился на слесаря в ФЗУ. Но работать на заводе Иван не остался. Поехал на всесоюзную стройку в Среднюю Азию, возводить великий Чуйский канал. Эта земля стала его малой Родиной, отсюда он ушел в армию на свою первую войну. В военкомате настоящую фамилию Ивана, Добробаба, поменяли на более благозвучную - Добробабин. Он не возражал. «В армии с новой фамилией было легче служить»,- говорил Иван Евстафьевич, вспоминая первый год в рядах славной 71-ой стрелковой дивизии. «Попал вначале в Читу, в строительное подразделение, ну а потом в 1939, на Халхин-Гол. Там и познакомился с японскими самураями»,- голос Добробабина словно доставал откуда-то издалека почти забытые события его молодости - «там первый раз стрелял в человека. Японцы пошли в атаку. Шли в полный рост, со знаменами. Наш пулеметчик растерялся, никак не мог разобраться с диском своего «Дегтяря». Я выхватил у него пулемет и первым открыл прицельный огонь по врагу. За мной весь наш взвод начал прицельно уничтожать самураев. Те не выдержали, залегли. И после этого, на наши позиции обрушился настоящий дождь из снарядов. Мою пулеметную точку засекли и накрыли. Тогда меня первый раз сильно контузило», - почему-то с улыбкой рассказывал старый солдат», - за этот бой меня представили к моей первой награде, медали «За Отвагу». Тогда-же, на Халхин-Голе, я понял, что такое нерешительность командира, страх, смерть, плен».




Иван Добробабин недолго участвовал в боевых действиях. Но уроки военной науки, полученные на полях Халхин-Гола, помогут ему в дальнейшем, спасут жизнь под Москвой и в Венгрии. В боях с японцами он научился стрелять не раздумывая, окапываться, правильно двигаться под огнем неприятеля и даже изучит приемы японского каратэ. Иван Евстафьевич показал у себя в саду несколько мастерских ударов кистью руки. Скажу честно, я, в ту пору усиленно занимавшийся армейским рукопашным боем, был удивлен. Сколько еще силы было в старом воине. Сколько солдатской премудрости впитал в себя этот старик. И эта премудрость не исчезла с годами. Если бы не непослушное уставшее тело, он пошел в бой немедля, если потребуется. После этого, я часто замечал у ветеранов эту готовность, хоть сейчас идти на войну. Защищать Родину, если позовут.
Вернувшись в 1939-м после демобилизации в Киргизский город Токмак, Иван становится фотографом в управлении по делам культуры и искусства. Ему нравится фотографировать, нравится его работа. Симпатичный молодой парень, герой, вернувшийся с войны с японскими милитаристами. От девушек не было отбоя. Иван Евстафьевич вспоминал два года своей мирной жизни как счастливейшее время. Но 22 июня 1941-го навсегда изменило его жизнь. Спустя две недели после начала войны, Ивана призвали в Красную Армию. Он попал в Алма-Ату, где в то время формировалась 316-я дивизия, под командованием Панфилова. В подразделение попало много его товарищей по довоенной жизни. Учитывая боевой опыт Добробабина, командир роты поручает ему командовать отделением и вручает лычки сержанта. Уже в августе 1941-го дивизия была направлена на фронт под Новгород. А затем, срочно, в начале октября, переброшена под Москву, на Волоколамское направление. Здесь, командир 2-го батальона поручил Ивану Добробабину и добровольцам из его взвода взять языка. Вечером, у проселочной дороги, красноармейцы устроили засаду и вскоре захватили в плен немецкого курьера-мотоциклиста. Фельфебель дал ценные сведения командованию дивизии, а Добробабину, на память об удачной разведке достались золотые часы пленного фельдфебеля. Язык рассказал о начале немецкого наступления на Москву.




С 15 октября дивизия Панфилова сражается с бронетехникой трех немецких танковых дивизий (11-й, 5-й, и 2-й). Вслед за ними наступали гренадеры 35-й пехотной. Панфиловцы почти две недели отбивали атаки немцев. Но 27 октября вынуждены были оставить Волоколамск и отойти на новые рубежи обороны. Позади была Москва. Вот тогда 4-я рота, в которой служил к тому времени старший сержант Добробабин, окопалась у разъезда Дубосеково. Дальше, о бое 4-й роты, я буду рассказывать по памяти, со слов Ивана Евстафьевича. «Накануне боя старшина привез бойцам гранаты, патроны и бутылки с зажигательной смесью «Коктейль Молотова». И хотя рота уже встречала фашистов, многие боялись бросать гранаты и бутылки. Начались вопросы. Ком. взвода Шишкин объяснил, что утром батальон пойдет в наступление. Опытные солдаты засомневались. Зачем столько гранат в атаке? Когда идешь на врага, да еще и по снегу, тяжело столько железа с собой тянуть. Некоторые даже каски снимали. К тому же, накануне, мы весь день копали новую линию окопов. Перед этим роту посетил Иван Васильевич (Панфилов) и остался недоволен нашей позицией. Приказал оборудовать оборону в новом месте, на едва заметных возвышенностях вдоль дороги и хорошо замаскировать. Это было правильно. Окопы, которые солдаты отрыли до этого, немцы обязательно бы обошли. Новую позицию обойти было невозможно. Танки, которые двигались вдоль шоссе, должны были выйти на нас. Здесь местность сужалась, и обойти нашу оборону для бронетехники становилось неудобно. Уходя, генерал Панфилов сказал нашему ротному, что основные силы немцев, возможно, пойдут здесь. Я был рядом и слышал этот разговор.

Генерал Панфилов на позиции

После этого наш политрук Василий Клочков, которого мы все хорошо знали и уважали, сказал, что отходить нам некуда, за нами столица нашей Родины – Москва. Рота стала окапываться. Земля была еще не промерзшей, и мы копали окопы в полный профиль, вырывали щели под бруствером, куда можно было спрятаться в случае атаки танков или авиации. Как только бойцы закончили окапываться, пошел снег и укрыл, замаскировал свежевырытые позиции нашей роты. Не стало видно ни нашего бруствера, ни петляющей линии окопов, ни блиндажей. Мы с взводным Шишкиным специально отходили от траншей, чтобы проверить, хорошо ли замаскирована оборона. Ничего не было видно. Немцы пошли в атаку на рассвете. Но мы конечно уже не спали. В такие моменты не до сна. Готовишься к бою, чистишь оружие, проверяешь патроны, гранаты. И тут по окопам прошептали «немцы». Я выглянул из-за бруствера. По полю, не спеша, двигались около сотни фашистов в белых маскхалатах и касках. Шли не цепью, а тройками. Один двигается, а двое наблюдают, прикрывают его. Я передал по цепи: «Огонь по моей команде. Пусть подойдут ближе». И такой азарт вдруг меня охватил, захотелось всех немцев уложить на поле, ни одному не дать уйти. Да так и получилось. Как только фашисты подошли на сто шагов, я открыл огонь. Четко видел, как мои пули попадали в немцев. На их белых балахонах сразу появлялись темные кровавые пятна. Они кричали, метались по полю. Затем залегли, стали отползать от наших позиций. Вот если бы у нас были тогда минометы, никто из врагов не ушел…Отбили эту атаку. Хорошо потрудились наши пулеметчики. Позицию я сам для них выбирал, и сектора обстрела определял. А в бою находился недалеко от расчета, на всякий случай, чтобы подменить, если зацепят кого. Не успели наши бойцы порадоваться первой победе, как послышался гул моторов. Казалось, на нас идут сотни танков. Зимой по снегу слышно хорошо. К тому же, каждый звук в поле усиливается эхом. Впечатление было, как - будто на нас надвигалось вся немецкая армия. Шла мстить за своих убитых солдат. Вот тут стало страшно. Не погибнуть. Страшно, что не сможем удержать врага – сил не хватит. Страшно, что подведем командира, не выполним приказ. Погибнуть, умереть я не боялся. Боялся, что умру внезапно, от осколка или пули в сердце, в голову. Не успев напоследок вспомнить свою жизнь, родителей, братьев, сестер, друзей…

Атака немецких танков

За гулом моторов стал различим лязг гусениц. Затем, на горизонте, из снежной утренней дымки показались силуэты танков. Один, за ним другой, третий. Пять, десять, еще пять. Они быстро приближались к позициям роты. Я заметил, как с бортов танков прыгает в снег немецкая пехота. Окинул взглядом своих бойцов. В тот момент все смотрели на меня, ждали, что стану делать. Побеги я в тыл, вся рота бы пошла за мной. Но таких мыслей не было. Спокойно, с улыбкой осмотрел и подготовил гранаты, бутылки, снял рукавицы, потер друг об друга ладони. Всем своим видом я показал ребятам, что ничего страшного, сейчас встретим врага как следует. Танки приближались к позициям, не стреляя. Немцам хватило пяти минут, чтобы оказаться у самого бруствера наших окопов. И вот в первый танк, который немного вырвался вперед, полетели гранаты. Одна, вторая, не долетают. По бойцам из танка застрочил пулемет. Упал наш солдат, так и не успев кинуть бутылку. Она загорелась у него в руках, когда боец уже лежал на земле. Танк достали наши бронебойщики. Метким выстрелом перебили ему трак. Машина закрутилась на месте. И в этот момент, в нее кинули сразу несколько гранат и бутылок. Танк вспыхнул, из башни повалил дым. Вслед за первой загорелась и вторая машина. Из нее стали вылезать танкисты в черной форме. Наши, точными выстрелами навсегда положили их в снег.

Третий танк внезапно выскочил на левом фланге нашей обороны. Я видел, как он взобрался на бруствер и стал переползать окоп. Никто не кинул в него ни бутылки, ни гранаты. Испугались. Сейчас танк развернется, начнет крутиться, утюжить окоп. Зароет, закопает своей многотонной массой в мерзлый грунт солдатиков, ломая им кости, сравняет с землей. Вдруг, оглушительный взрыв. Прямо под самым днищем танка боец взорвал целую связку гранат. И себя взорвал и немецкую машину. Внутри танка сдетонировал боекомплект. Вот поэтому и взрыв получился такой мощный. На мгновение казалось, бой остановился. Все были потрясены. Немцы -взрывом и гибелью своей тяжелой машины. Наши - мужеством неизвестного героя. Через секунду я опомнился. На наш окоп летел танк. Прямо на меня. Все было как во сне. Враг, дрожа, лязгая гусеницами, перебирался через бруствер. Я втиснулся в выкопанную щель и решил – «если будет утюжить, взорву себя и танк». Проверил гранаты, бутылки. Но немец перебрался через окоп. Не стал закапывать меня в землю, побоялся взрыва под своим корпусом. Мне показалось, что прошел час, пока танк переехал на другую сторону окопа. Я рассмотрел каждое звено его грязных траков и вот, наконец, машина на другой стороне. Вижу задницу танка, его моторный отсек, выхлоп. Замахнувшись, кинул одну бутылку. Точно, попал! Разбилась, но не зажглась. Кидаю еще одну. И вслед за ней гранату. Взрыв. Пламя яркое, аж до неба. Горит мотор. Танк еще какое-то время двигался по инерции. Затем замер. Из него выскочил экипаж в черных комбинезонах. Пытались брезентами тушить огонь, но автоматчики нашего взвода быстро наделали дырок в их комбезах. А один из этих танкистов и вовсе загорелся. Так и бегал факелом по полю, катался по снегу, пытаясь сбить пламя. Пока я был занят со «своим» танком, бронебойщики вывели из строя еще одного немца. Кажется, легкую самоходку. Она густо дымила черным дымом недалеко от центра нашей позиции. Враг, к тому времени, хорошо рассмотревший нашу оборону, открыл по ней ураганный огонь. Всюду начали рваться снаряды, перепахивая окопы, землю. Свистят осколки, падают мерзлые куски земли. Били прицельно, точно. Вот-вот дрогнет рота, поползет в тыл, а это верная смерть. В этот момент я поднял руку «Слушай мою команду! С гранатами к танкам», - мой голос не могли слышать все из-за грохота взрывов. Но приказ поняли. Я пополз из своего укрытия навстречу немцам. И вместе со мной еще десяток бойцов. В машины гитлеровцев полетели гранаты, бутылки. Раздались взрывы…

Подбитый немецкий танк

Не помню, как вернулся в окоп. Схватился за оружие. Перед нашими позициями замелькала немецкая пехота. Вражеские командиры, чтобы прикрыть свою технику от наших гранат, послали вперед своих солдат. Фашисты хотели зачистить позиции 4-й роты. Кто-то скомандовал: «Огонь по пехоте». Значит, живы еще офицеры. Пулемет с моего фланга заработал, а слева молчал. А ведь именно на том направлении немцы подобрались ближе всего к нашим окопам. Я побежал туда. Пробираясь по полузасыпанной траншее видел, что всюду убитые, разорванные взрывами, раненные с оторванными руками, ногами. От нашей роты, к тому моменту, уже мало что осталось. Перепрыгивая через разбитые ящики, дырявые каски, покореженное оружие, я добрался, наконец, до позиций пулеметчиков слева. Их «максим» лежал на боку рядом с блиндажом. Бойцов рядом не было, неужели бросили оружие и бежали? Я выровнял пулемет, достал из коробки и вставил ленту. Мы открыли огонь как раз вовремя. Немецкая пехота уже стала подниматься у самой линии наших окопов. Они приблизились на расстояние броска гранаты. Наша пулеметная точка находилась немного на возвышенности. Фашисты были у нас как на ладони. Всю ленту расстреляли по "гансам" и обратно закопали их в грязный, кровавый снег. Десятка два скосили, не меньше. Поле у позиций роты, к тому времени, было усеяно телами врагов. Все вокруг было уже не белое, снежное, а черное, перекопанное взрывами, испачканное кровью, пороховой гарью, танковым маслом. Семь танков и самоходок горели.

Наш пулемет, конечно, засекли. Надо было сменить позицию, но я просто не успел этого сделать. «Максим» же, потяжелее «дегтяря» будет. Взрыв. Я его не заметил. Свою пулю, как говорится, не увидишь. Но все вокруг вдруг наполнилось ярким светом. Ощутил сильный удар, понял, что падаю, не могу удержаться на ногах. И уже лежа, закрыв глаза, чувствовал как на меня, тяжелым градом, сыпятся осколки, комья земли и еще что-то тяжелое. «Это все»,- подумалось мне, и я потерял сознание. Больше ничего не помню. На этом, бой для меня закончился».

Добробабину было непросто вспоминать этот бой, во всех его кровавых подробностях. Вспоминать убитых боевых друзей, с которыми начинал служить еще в Алма-Ате. Мы вышли во двор. Небольшой садик из нескольких фруктовых деревьев. Стены дома из красного кирпича. Было видно, что хозяин любил и этот уютный одноэтажный дом, и маленький сад. Все было чисто, аккуратно, ухожено. Еще тогда мне показалось, что этот мир домашнего покоя, уюта, умиротворения, создан Иваном Евстафьевичем, чтобы отвлечься, избавится от мыслей, воспоминаний о войне, забыть фронтовые кошмары. Позже, бывая часто в гостях у других ветеранов, очутившись на войне сам, я понял, что был прав тогда. Человек, прошедший через ад боев, пытается остаться человеком, создавая вокруг себя маленький уютный мир с красивым садом, домиком из красного кирпича. Он пытается выжить в этом мире, не дать воспоминаниям и военным травмам окончательно уничтожить в нем человека.

А тогда мы просто стояли и курили с Иваном Евстафьевичем. Он первым прервал молчание. «Я, вроде, заново родился тогда у разъезда. Меня завалило взрывом. Сверху лежали шпалы, комья земли и мой второй номер. Боец, который держал ленту, лежал на мне, с расколотым большим осколком лицом. Я еле выбрался. Тело затекло и не слушалось. Было такое ощущение, что лежал на дне окопа три дня, не меньше. Весь в крови, своей и чужой, в мозгах, с гудящей головой, глухой от контузии добрался до домика, что стоял неподалеку. Хозяева помогли мне, умыли, накормили. Там, в тепле я понял, что каким- то чудом выжил. Осознал, что живой. Семья очень просила меня идти дальше, к своим. Если немцы найдут здесь красноармейца – убьют всех. Так мне сказала хозяйка. Я знал ее. Железнодорожница, добрая, общительная. До боя несколько раз приходил к ней за кипяточком, пил чай, грелся. Уже уходя, за домом заметил много трупов наших солдат. Окоченевшие, они лежали в беспорядке. Среди них мои друзья, товарищи, политрук роты. Хозяйка с дочерьми, наверно, стаскивали их сюда из окопов, чтобы захоронить…

Несколько дней блуждал по лесам, пробираясь к своим. Ориентировался по звукам артиллерийской канонады. Уже замерзая, в полусне, приполз в какое - то село. Там меня, еле живого и схватили немцы. Сопротивляться им я был не в состоянии. Заперли в сарае. Затем потащили на допрос. Что-то спрашивали два немецких офицера, а я не слышал их и молчал. Начали бить. Было же видно, что я был в бою, сражался, убивал их. Думал, что до смерти забьют. Хотя боли не чувствовал. Терял сознание, приходил в себя от того, что обливали водой, потом вновь выключался. В таком состоянии оказался в лагере для военнопленных в Можайске. Уже там маленько оклемался. Ребята из нашего полка помогли. Тогда же начали планировать побег. Случай представился лишь во время пересылки. Многих из лагеря постоянно куда - то уводили. Настала и наша очередь. Построили и повели на станцию. По дороге с десяток застрелили. Из тех, кто падал и не мог идти. Погрузили в вагоны и повезли на Запад. Вот из вагона то мы и бежали. Выломали доски. Вагон был деревянный, старый. На полном ходу прыгали в снег, ночью. Группа из нескольких беглецов шла ночами. Грелись в сараях, просили еду в крестьянских домах. Хотели найти партизан или пробиться к своим. Но никто не знал, что с Красной Армией, сражается она или нет. Никто не мог толком рассказать, где лагеря партизан. В конце концов, ноги привели меня в родное село, на Харьковщину. Там, в Перекопе, жил мой батя, брат Гриша, сестра. Брата в армию не забрали, он сильно верующий был, в отца. У него я и поселился. Вначале никто меня не узнал. Пришел весь в лохмотьях, грязный, на старика похож, с бородой. Ну а потом, весть о том, что Иван Добробаба вернулся, быстро разнеслась по селу. Все друг друга знают. Вызвали к старосте. Я знал его, неплохой дядька, справку мне выдал. И предложил идти к нему на работу. Не то в Германию на каторгу заберут. Я ему поверил. Тем более, что кому - то надо было следить за порядком в селе и округе. Опять - таки, и люди меня просили: «Иди, Иван, охраняй покой. Ты человек военный, опытный. Помощником всем будешь. А то пришлют еще чужого. Беда будет». Так я и записался в полицию. Изменой это тогда не считал. Думал, как жить дальше, семье помочь, селянам. Охранял железную дорогу, станции, склады. Никого никогда не обидел. От румынов, которые грабить приходили, много домов защитил. От угона в Германию, еще больше спас. Особенно из тех, кто помоложе. Их в Рейх очень быстро забирали. Хотя многие и сами ехали, по большей части девчата. Ну а как стала Красная Армия приближаться к нашим краям, задумался, что делать дальше.

В форме немецкой полиции

В первый раз село освободили в марте 1943-го. Как я радовался тогда. Увидел родную форму, оружие, красное знамя. Но через час, после того как над селом повесили Советский флаг, меня уже бил СМЕРШ. Спрашивали: «Сколько людей замучил, расстрелял, повесил». Я понял, что через день-два самого расстреляют. Но мне тогда повезло. Немцы с танками контратаковали, и Красная Армия оставила наш Перекоп еще быстрее, чем освободила. Причем СМЕРШевцы первые бежали, бросив меня с остальными полицейскими и старостой в подвале. Этот случай стал для меня уроком. Я понял, что для своих- я предатель, изменник Родины. И когда село освободят вновь, меня не помилуют. Поэтому летом 1943-го, когда фронт вновь приблизился к нашим краям, я сел на велосипед, попрощался с родичами и поехал, что называется, куда глаза глядят. Ехал начинать новую жизнь, где меня никто не знает. Очень не хотелось глупой смерти. Не хотелось, чтоб ни за что - не про что СМЕРШ поставил к стенке. Виноватым себя ни в чем не чувствовал. Наоборот, всегда старался помогать людям. С такими мыслями я и поселился в селе под Одессой. Там, в Тарасовке, работал по хозяйству, землю пахал. Мужиков то мало, одни женщины, вокруг всем был нужен, никому не отказывал. Кому крышу подлатать, кому дров нарубить. Так и жил. Весной 1944-го наша армия пришла в Тарасовку и я вновь пошел служить. Освобождать Родину от врага. Сказать честно, соскучился по войне. Чего-то мне все это время не хватало. А когда опять взял в руки винтовку, надел форму – радостно на душе стало, легко. Все проверки я прошел быстро и вскоре уже командовал отделением 297-ой Славяно-Кировоградской дивизии.

Освобождение Румынии

Воевал с румынами. У меня к ним старые счеты были! Еще у себя в Перекопе я видел, как они грабили и издевались над селянами. Били румынов крепко. В перерыве между боями написал письмо брату Даниилу. Он мне ответил. Из его письма я и узнал, что меня записали погибшим еще в 41-ом. И посмертно за тот бой, под Дубосеково, дали Звезду Героя и Орден Ленина. На тот момент у меня уже была «Слава» 3-й степени. Дали за подбитые танки под Яссами. И бой там был таким же жарким, как и под Москвой. Я тогда доложил начальству о том, что награжден посмертно. Попросил вручить мне награды. Я ж не виноват, что не погиб… Смеялся, шутил тогда много. Сколько раз потом жалел, что не был убит тогда, под Дубосеково…»

Послевоенное фото Ивана Добробабина

Уже позднее, работая в архиве Мин. Обороны, я читал, как геройски сражалось отделение Добробабина. Отличились храбростью и стойкостью при форсировании Тисы и Дуная. Брали пленных, трофеи. Одними из первых ворвались в Будапешт. Освобождали узников из концлагерей. С боями прошли Румынию, Венгрию, Чехословакию, Австрию. Добробабин был несколько раз ранен, но всякий раз оставался в строю, отказываясь покидать свою часть. После капитуляции Германии, их дивизию перебросили на войну с Японией. Но пока эшелоны шли через весь континент, а Иван Евстафьевич представлял, как вновь встретится с самураями, страна Восходящего солнца также капитулировала. Добробабин демобилизовался и вернулся в ставший ему родным Киргизский городок Такмак. Отсюда он уходил на войну простым парнем, а возвратился Героем Советского Союза, награжденным орденами и медалями.
Удивлению жителей городка не было предела. Еще бы, здесь все считали Добробабина погибшим в бою с немецкими танками под Москвой в ноябре 41-го. Даже памятник герою поставили. А он живой оказался. Конечно, Ивану были рады. Дали квартиру. Помогли с работой. Он стал руководителем завода по производству сахара в соседнем городке Кант. Выступал перед пионерами, встречался с журналистами, которые сильно интересовались подвигами легендарного панфиловца.

Все кончилось в одно мгновение. «За мной пришли ночью»,- с грустной обидой рассказывал Иван Евстафьевич, - «арестовали те люди, которых я считал товарищами, с которыми на праздники сидел за столом. Офицеры местного КГБ. Они забрали все награды, газетные вырезки со статьями обо мне, письма фронтовых друзей, фотографии. Месяц сидел в одиночке в тюрьме. Там случались приступы нестерпимой головной боли. Контузии напомнили о себе. Но не о враче, ни о больнице речи даже не шло. Зато было время подумать. Меня обвиняли в измене Родине. В том, что я добровольно поступил к немцам на службу в полицию. Пытались доказать то, что зверствовал, издевался над односельчанами, принимал участие в арестах, обысках, казнях. Но никто из моих земляков этого не подтвердил! Считал ли я себя сам изменником? Не считал и не считаю! За Родину воевал честно, не жалея себя. От пуль не прятался. И в рукопашные ходил и под танком лежал. А меня судили в 1947-м и дали на полную катушку - 15 лет лагерей, с полной конфискацией моих наград и лишением Звания Героя». На глазах Добробабина блестела слеза обиды. Старый солдат, мужественный, честный, открытый. Доблестно воевавший. Не в обозе или теплом тылу. От начала и до конца на передовой. Не помышлявший о том, чтобы сдаться, перейти к немцам. Его волею судьбы прибило в родное село, которому он стал защитником и помощником. Пусть и в полицейской форме. И волею той же судьбы, оказался герой в самом пекле сибирских лагерей. Среди настоящих предателей. Среди тех, с кем он воевал-власовцев, бендервцев, лесных братьев. Лишь вскользь обмолвился Иван Евстафьевич о том, сколько было за колючей проволокой других осуждённых, таких как он, героев-фронтовиков, невинно осужденных, лишенных всех воинских званий и наград.
Благодаря фронтовому братству Добробабин не сгинул в лагерях, а вышел по амнистии к 10-и летию Победы в 1955-м. Вышел и поехал к брату Даниилу, в Донской городок Цимлянск. В этих краях активно шло строительство, возводились новые заводы, города, нужны были рабочие руки. Он приехал сюда, чтобы вновь, в который раз, начать жизнь с чистой страницы. Но на работу таких, как Добробабин не брали и жильем как в Такмаке его тоже никто обеспечивать не собирался. Хорошо был брат, который и устроил Ивана Евстафьевича, по прошествии многих лет, фотографом в местный Дом Быта.

Послевоенный Цимлянск

На Дону всегда жили особые люди. В Цимлянске многие знали историю Ивана Добробабина. Настоящего панфиловца, героя. Люди, фронтовики, скинулись, кто, сколько мог, и помогли ему купить участок земли на окраине Цымлянска, а потом и построить небольшой дом. «Сад сажал сам»,- не без гордости, улыбаясь, рассказывал старый солдат. «Поднял сына, воспитал дочь. Писал в Москву, подавал на реабилитацию. Хотел вернуть отнятые у меня награды, снять судимость. Все без толку…» Иван Евстафьевич задумчиво вздохнул и почти шепотом поделился со мной сокровенной, не дающей ему покоя, мыслью, - «Не вернут, сказали мне ничего. Говорят, что я полицай, а не панфиловец. А панфиловцев и вовсе не было. Это мне следователь и тогда, в 1947-м доказывал, и сейчас в прокуратуре сказали. Не было никаких панфиловцев - это все выдумки журналистов. И награды я незаконно получил… Выходит не было боя нашей 4-й роты. Не было гибели моих друзей. И меня не было», - Добробабин внимательно посмотрев на меня, продолжал, «скоро скажут, что и войну не мы выиграли и все наши подвиги, все наши рассказы о войне - ложь. И не было ничего этого совсем. Вот увидишь, Андрей, когда мы уйдем. Когда уйдут те, кто, по настоящему, воевал, так и будет». Мы еще долго сидели с Иваном Евстафьнвичем в тот день. Общались, пили вино из маленьких стаканчиков, курили. А у меня, где-то глубоко внутри, засели его слова, тогда показавшиеся мне абсурдными, - « Скоро вам скажут, что и войну не мы выиграли и все наши подвиги…все ложь». После нашей встречи я уехал на Кавказ с мыслями о том, что по возвращению обязательно, еще раз, вместе со старым солдатом напишу письмо с просьбой о реабилитации самому Президенту. Но больше мы с ним так и не встретились. Где-то через полгода, в 1996-м, Ивана Евтафьевича не стало. Он так и умер, лишенный всех наград, с клеймом изменника Родины.

Безымянная могила ветерана войны

По прошествии многих лет, с того памятного дня нашей встречи с Добробабиным, я все чаще вспоминаю его слова. Слова о том, что у нас постараются отнять нашу Победу, о том, что подвиги в войне будут оболганы и забыты. Тогда мне в это не верилось, а сейчас…

Памятник Добробабину на аллее Героев в Цимлянске

Сейчас мы боремся за наших ветеранов, за нашу Победу, за нашу героическую Историю. Жители Цымлянска, на свои средства, установили бюст Ивана Евстафьевича на Аллее Героев своего города. А у нас, в Ростове, в колонне Бессмертного полка школьники несли его портрет. Портрет последнего панфиловца, настоящего русского солдата Добробабина. Детская рука прорисовала на его изображении маленькую Золотую звездочку героя.

Источник.