ПОМОРСКИЙ СКАЗ

Да уж поплавали, слава Николаю-угоднику, по морям да по рекам порыскали, по лудам да по банкам рыбкой порадовались со святым Петром-рыболовом, по самы борта брали палтуса, семги, сельди беломорской, а камбале и счет не вели, как хозяйка блинам. Голландцы до семги были охочи особенно. Едва успевали им в трюмы бочки катать всеартельно: ибо где Петр, там, значит, и Павел. С Николой по морям плавали, со святым Власием по Псалтыри азбуку выучивали, с Евстафием да с Трифоном урожай сберегали, а уж со Иисусом Христом, благословясь, торг начинали. Англичане приезжали. Вот сидят они на пирсе против голландцев, трубочками попыхивают, нервничают, значит: кто кого переторгует. Кому рыба лучше достанется, кому ворвани больше, кому мех драгоценнее. Глядишь, наши на каюке или на шняке какой тоже засобиралися: из Двины в Вычегду, из Вычегды в Печору, дале морем и тундровыми речками, через ямальские волоки в Обь и Таз — это, значит, на Мангазею устремилися — за собольим мехом дорогим да бобровыми шкурами. А кораблишко с виду худенькой, ивовым корнем сшитый, без гвоздя сбитый, канаты из тюленьих шкур, парус из оленьих кож, ни казенки, ни палубы, вместо якоря — камень на ивовом кляче. На таком в море далеко не сунешься, по мелководью только, как кулик, бегать. Иноземцы на такой ступить-то боятся. Над голотьбой нашей посмеиваются, но наших коротких путей не ведают — где морем, где по суху, где плыть, где тащить, а где и вовсе сквозь тайгу прорубаться в тою самую Сибирь: тут кораблишко легонькой нужен.



То ли дело, когда морской коч налаживают для дальнего промысла. В нем одних железных гвоздей три тысячи да деревянных, нагелей, столько же, все вожжи да буглины — наилучшей пеньки, парус — крепкого льна вологодского, а в длину тот коч по колоде десять саженей, поперек три сажени, а в вышину до тридцати матерых набоев на сторону. И кладено в том коче упругов в тринадцати местах, да два коряника в носу, да две копыги в коргу, да десятеры курицы, да две десницы на перешвы, да сопцовый корень, да парубни, да красно дерево. Такой коч что до Груманта, что до Матки легко бежит: сам не проверил, не довелось, но от надежных людей слыхал наверное.



Поморье слухом полнится, сказкой сказывается: зима долгая, ночь беспросветная, только зарницы в небе да огненные жар-птицы — знай, сиди на печи да слушай про старину, а что бывальщина, что небывальщина — сам со временем отличишь. Вот случилось раз, что царь Петр, из Голландии воротясь, решил на какое-нибудь море посмотреть, что имеется в его государстве. Скакал, скакал и наконец доскакал до моря нашего Белого, и тут, конечно, несравненно обрадовался со всею своею свитой, что море все же оказалось у величества его — мало что красиво, как жемчуг речной, да еще, по царской его мечте, по берегам сплошь заселено поморским народом — корабелами да кормщиками. Немедленно велел он учредить адмиралтейство, а в Соломбале устроить верфь — плотбище по-нашему. Стали закладывать корабль — а нейдет дело, с мастерами договориться не может. Он кораблестроительству в Голландии был учен, все слова списком выучил, а в нашем языке слово к слову веками притиралось, как корабельная снасть к снасти. И вот говорит царь мастерам, к примеру, «киль». А те только в затылке скребут: «Колода, что ли?» Он им — «мачта», они ему — «шегла», он им — «шпангоуты», они ему — «упруги», он им — «форштевень», они ему — «корга», так слово за слово, рея за райну, шкоты за вожжи, ванты за ноги — и чуть не до слез, чуть не до драки дошло у них. Что за вавилонское столпотворение! Наконец устал царь, сел на песок, велел выкатить мастерам бочонок пива и говорит: вы свои лодьи, да шняки, да кочи называйте, говорит, как хотите. Но и я царь, я в Европе учен и переучиваться не намерен: так что для новых ботов, фрегатов и шлюпов новый корабельный язык выучить досконально, строить на голландский манер, оснащать и называть соответственно.





Нашему люду не привыкать: выучили по-голландски. Построили. Оснастили. А царь те фрегаты велел до Онего-озера сто шестьдесят верст по просеке волоком тащить, чтобы на шведский флот как гром среди неба ясного грянуть. Сказки, думаешь? Не-ет, быль натуральная: он через Онегу фрегаты те в Ладогу вывел, крепости шведские разорил и Санкт-Петербург учредил. И адмиралтейство у нас забрал, в столицу перевел: окнами в Европу. Вот тебе и доказательство! А сказки своим чередом: ночь длинная, зима студеная, пока-то солнышко выглянет, пока-то батька с рыбалки вернется, сигов наловит да мороженых песен принесет! То-то будет весело! Светло станет, песни оттают, музыка сделается: сиг, он жирный, прозрачный, как воск, без фитиля горит, как электричество! Теперь что ловится? Навага одна. Да на удочку. Что за рыбалка? Построит твой папка от ветра из снегу дом себе, целый день сидит — мотыляет. А что возьмет? Пуд от силы. Наши отцы по-другому ловили: как заслышат, что лед гудит да ветер поднимается — соображают, что идет, значит, краем моря косяк наваги верст в семь длиной. Тут они всей деревней на лед, майну рубят, лунки бьют, шестами невод заводят, и айда все на вороты, да еще коней подпрягали, чтоб всех в прорубь не утащило, когда косяк в самый кошель попадет. Упрутся, подтащат, поднимут полный невод до воды — и давай вилами эту навагу в стога наметывать. На всю зиму наставят стогов на берегу — и хватит. Захочется, к примеру рыбки постненькой — сани запрягут, вырубят этой наваги сколько надо, мерзлую собакам бросят, себе из серединки живой возьмут. Что выпучился? Не веришь? А и то не сказка, а натуральная быль: внутри-то стога тепло, рыба там долго живет, не портится, она и вкусом вкусней.



Тут, на Севере, диковин много. Прежде богомольцы приезжали в Соловки, тоже удивлялись: отчего, говорят, у вас дома самые большие да крепкие по всей России? Отчего у вас коровы такие дойные? Отчего это в ваших краях про моры-голоды никто отродясь не слыхивал? Кто вас кормит — не землица же? А старики, бывало, на море поглядят, да и ответствуют: вот, говорят, землица наша — ее мы пашем-бороздим, ею кормимся. Пока будем рыбачить — никто про голоды и моры не услышит никогда.