Пилит!

Ну, побежал, значит. За ружьецом-то. В сарай. По двору. Ногами. Лосиным шагом. Такой злой был, аж запамятовал, что ими надо поочередно ступать. И не на мины, которых много, а на землю, которой мало. Короче, подорвался, пацаны, взлетел, лечу, ладошку ко лбу приставил, смотрю – пилит, сука. Зигзагом. Прям по живому. Ах, думаю, ты, сучара гнилая, и мама твоя сучища гадская, и папа твой сукер бешеный – сейчас все у меня как "Бирюса" трястись будете, как унитаз рыдать и унижаться, как машинка для чистки обуви! …А когда один ночью в небе вверх ногами летишь, сильно долго-то не надо ругаться. Надо за обстановкой следить. Надо площадку для посадки высматривать и постепенно скорость гасить, и голову, если еще имеется, в грудную клетку вобрать. И приземляться строго с каблука на носок с закрытым ртом против ветра. А не рогами в грунт, как вот я. А если все-таки по пояс в землю, то чтобы башка торчала. А не жопа, как у меня. Короче, пацаны, когда скорость ноль и над лысиной метр земли – это, пацаны, то, что по-итальянски будет "фиаско", по-турецки "елда булды", а по-русски – "говным говно". Короче, кошмар. Короче, кое-как с матерью сырой землей разобрался, пятью грыжами расплатился, наверх выбрался, ухо на нужные частоты настроил – пилит, сука! Двумя руками. Километрах в семи. К югу. Стало быть, меня через бетонный завод на старое еврейское кладбище ушвырнуло. Смотрю – точно. На первой же могиле написано: "Здесь лежит Аарон Кегельбаум, настройка роялей и пианино в удобное для вас время". Ну, думаю, ладно. Если на юг, то дальше через немецкий погост. Смотрю – точно. На первой же могиле написано: "Здесь лежит Отто Хрюкль, в которого попаль пуль". Потом по мостику через реку и вдоль русского: "Осторожно! Не копать! Ванька-встанька!". Короче, на бегу при свете собственных фонарей читаю, одновременно думаю, дышу, слышу и ненавижу. Сука-то ведь все это время пилит. Своим лобзиком мой забор. У которого я каждую доску вот этими вот руками созидал, доводил, прилаживал и такими надежными гвоздями прибил, каких у Понтия Пилата ни одного не нашлось! А еще с обеих сторон покрасил. И лаком, лаком, бля, до изнеможения покрывал десять дней на восемь слоев двести сорок погонных метров внутреннего и четыреста метров внешнего моего двойного дубового трехметрового глухого забора, которому аналогов не то что фиг, а хер где найдешь, а эта сука пилит и хихикает одновременно, а я ни того, ни другого даже в отдельности бы не вынес, и всему этому уже полчаса, то есть ползабора накрылось, потому что слышу – быстро сука пилит, почти так же, как я бегу. Уж я и на законы-то физики плюнул, и на геометрию плюнул, и на здоровье, топот свой обогнал, тень сзади черт ее знает где там отстала. И тут – яма. Глыбокая. Склизкая. Сука хитрая, наверно, загодя откопала. Как я, пацаны, в ту яму всеми сочленениями громыхнул – это, наверно, даже метеориты себя скромнее ведут. Одних искр было тонны две, а уж крикнул так, что в Питере под Медным всадником жеребец опростался. От страшенного удара о землю восемь травм получил. Психических. От резкого торможения челюсть потерял, совесть и молодость одним махом. Кое-как встал, кое-как вылез, глаза разлепил, уши прочистил – пилит. По звуку чувствую – устала уже. Но пилит. Правда, не хихикает уже. Кашляет. Забор-то у меня длинный, вот сука драная, видно, и надорвалась. А я-то тоже не в лучшей форме. В глазах занозы, во рту асфальт, каждая конечность в свою сторону смотрит. А сука, слышу, медленно пилит и горлом уже сипит. А я идти толком-то не могу, так, передвигаюсь только слегка, методом общего наклона в нужную сторону. И суке-то из последних сил говорю:
– Что ж ты, сука, забор-то мой новый коцаешь? Неужто тебе, сука, старого моего мало?
А она, смотрю, допилила, уронила по всему периметру весь, выпрямилась, пот утерла и харю свою сучью мне в анфас улыбнула. И говорит:
– Хобби, брат!
И вот тут-то я ее понял. И сразу просыпаться не стал. Постояли еще, поболтали. Она, хоть и сука, но занятная оказалась.

(с) eu_shestakov