Про Ненависть

Нас стало двое в последние выходные августа. Все так же как сейчас: погода, бешенная от тепла к холоду, яблок столько, что их ящиками закапывают в землю, на клумбах увядающие бархатцы и мокрые головки астр. Грустно, но эта грусть светлая, когда сам себя специально растравливаешь, просто для того чтобы чуть-чуть присолить такую_удачную_жизнь. Моя жизнь действительно удачная. Как хороший учебник по арифметике я состою из цифр и пропорций. 17 лет, 176 сантиметров роста, 53 килограмма веса, вполне живой ум, и невесть откуда взявшееся умение выжимать из всего этого сок. Моим бойфрендом можно заколачивать гвозди, в мои джинсы не поместится задница даже самой тощей из моих подруг, а послезавтра – первый день в институте и этого более чем достаточно для мировой гармонии. Более чем. Я закапываю яблоки в землю, и упиваюсь грустью, которая на самом деле счастье. Девочка, уверенная в своем будущем, а-в-остальном-черт-бы-с-ним. Костер из листьев, сладковатый запах гнили, лопата входит в землю как масло, и яма растет быстро – быстрее, чем я предполагала. О чем я думаю? Думаю о том, что мой бойфренд никогда бы в жизни не поверил в то, что я умею копать ямы, и что, наверное, это покажется ему дичью – я же слабая на самом деле, и еще о какой-то чуши думаю, навроде нового блеска для губ. В 17 лет я еще не знаю, что слабость, сопряженная с умением копать ямы, гораздо сильнее, чем просто слабость. Вечер опускается почти незаметно: еще одно миленькое свойство приближающейся осени – только что было светло, и вот уже почти ничего не видно, только белесые яблочные бока под ногами, да полосы желтой дачной люстры, прорвавшиеся сквозь прореху между шторами.
- Иди пить чай, - кричит с крыльца бабушка. – Брось яблоки, завтра вместе закопаем.
Делаю вид, что не слышу: не из вредности, а просто потому, что начатое всегда довожу до конца. Стукаясь друг об друга, яблоки катятся в яму. Проще всего с верхним слоем – они крепкие, и можно сгребать прямо лопатой, а вот нижние уже сгнили, и тут только грабли…
- Ка-а-ать, - крик раздается в тот момент, когда я уже почти подошла к сараю c садовым инвентарем.
- Выходи-и-и!
У калитки стоит Светка. Волосы в хвостик, телогрейка, одна бутылка пива в руке, другая в кармане. Должно быть, на дачах мало народу, если она зашла за мной. Во-первых, не слишком-то и дружили, во-вторых, не было меня тут черти сколько, да и вообще – какой из меня теперь товарищ по пьянкам? – послезавтра институт.
Но Света считает иначе.
- Да что ты у бабки под задницей просидишь? Пошли лучше пошляемся, а завтра проснешься как-нибудь. Тем более что теперь не понятно, когда в следующий раз приедешь.
Аргумент. Я действительно не знаю, когда приеду сюда в следующий раз и приеду ли вообще. Девочки-у-которых-все-в-порядке не загадывают дальше, чем на месяц: так уж повелось. Захожу в предбанник, хватаю теплую куртку, приоткрываю дверь, чтобы крикнуть бабке о том, что ухожу, и быстро выбегаю на улицу, для того чтобы не услышать ее ответ.
Дачи темные, свет есть только в нескольких домах. Не удивительно: первое сентября вот-вот наступит, и большинство людей остались в городе, для того чтобы подготовить детей к школе. Уже через неделю, когда сентябрьская лихорадка закончится, дачи заживут своей прежней жизнью. Но сейчас тишина: слышно только, как яблоки падают, да еще где-то собака лает. Время неудачников, которые сидят тут от нечего делать. Время сборщиков гнилых плодов.

Пиво заканчивается довольно быстро. «Еще» не нужно, но мы все-таки идем за этим «еще», просто для того чтобы придумать себе цель. Алкоголь продается у сторожа. Абсолютное палево, абсолютно незаконно, но при этом все пользуются, так как ближайшая торговая точка в пяти километрах от дач. Пятачок перед сторожкой хорошо освещен, но крикнуть все-таки не решаемся: неудобно. Одно дело, когда приходишь большой компанией – Бог его знает, кому там выпить приспичило, и совсем другое, когда вот так – две девочки, вдвоем. Мнемся, как две застоявшиеся лошади, но молчим. Наконец, из сторожки выходит какой-то мужик. Проходит по тропинке, открывает калитку и расплывается в улыбке: мы знакомы. Не прочное знакомство, но и не совсем шапочное: пересекались на каких-то посиделках, есть общие знакомые, прекрасно знаем где кто живет, как зовут и все такое прочее. На даче большинство знакомств такие – ни два, ни полтора, но вполне достаточно для распития бутылки водки. Он за водкой и ходил.
- Пойдем со мной, девчонки. Там у нас народу на поляне полно: закрытие сезона празднуем.
- А кто там у вас? – хихикает Светка.
Мужик довольно путано перечисляет имена, но даже из его пьяной речи ясно, что на поляне полно наших знакомых. Опасности нет: такая же пьянка, как и много-много других. В конце-концов мы за этим и вышли. Нелепое пьяное общение, костерок, водка из пластиковых стаканов – что может быть лучше перед тем, как начать новую жизнь девочки-которая-уверена-в-своем-будущем
?
Идем за ним. Поляна совсем рядом. Виден свет от костра, слышна гитара и чей-то булькающий, пьяный смех, некрасиво обрывающий песню. Людей действительно очень много: знаем почти всех, кого-то больше, кого-то меньше. Компания порядком пьяна, и нас встречают очень радостно. Освобождают места, суют закуску в руки, наливают. Светка уже во всю болтает с какой-то девицей, в то время как я хвастаюсь поступлением в институт некоему юноше «из бывших воздыхателей». Не тихо, но мирно, и… и скучно. Переросла. Я как-то вдруг очень отчетливо понимаю, что переросла все эти сборища. Мне больше не интересно шляться по ночам, мне не доставляет радости употребл*ть просто_потому_что_это_запрещено, мне тоскливо от пьяных шуток, за истекшие годы выученных на зубок. Я тут лишняя. Сборщик гнилых яблок, случайно затесавшийся среди неудачников. Чужак.
Думаю о том, что нужно выловить Светку, и идти домой. Как бы не так: она уже порядком пьяна и домой ей не хочется ни капли.
- Слушай, давай в лес отойдем пописать, потом еще 10 минуточек посидим, и вот тогда можно собираться потихоньку, - пьяно тянет Света. – Тут Леша просто, ну ты знаешь…
Я действительно знаю. Леша нравится Свете, Света не нравится Леше и все это тянется года 3. Объяснять бесполезно, уговаривать тем более. Иду с ней «в кусты», только по одной причине: мне совсем не хочется, чтобы Света окучивала Лешу с мокрыми джинсами. Отходим довольно далеко. Нет, я совершенно не настроена на прогулку, просто Свете постоянно кажется, будто нас видно «от костра». Наконец, останавливаемся, и я чиркаю зажигалкой, для того чтобы Светка могла спокойно расстегнуть молнию. Всполох крохотного пламени, и жизнь меняется на «до» и «после».
Вначале я даже не понимаю, что произошло. Просто заваливаюсь назад, но не падаю на землю плашмя, а провисаю, как тряпичная кукла. И голову жжет нестерпимо, так, как будто бы кипятком облили. Светка кричит что-то, но я не могу разобрать слов, только жжение и беспомощность, и кусок неба над головой. Когда с тобой случается дрянь, ты обязательно запомнишь какие-то незначительные детали… то, что память выберет сама. Моя память выбрала небо и кроссовки. Белая стоптанная дрянь с трещинами, и пожелтевшей подошвой. Позже, я долго гадала, как же так случилось, что я разглядела ее обувь там, где нельзя было разглядеть собственных пальцев. Ответ прост: я видела ее заранее. Еще там, на свету, я видела эту женщину и ее чертов найк, приехавший на дачу, для того чтобы быть убитым. Просто, я, как и все девочки, уверенные в своем будущем, смотрела не туда, куда нужно смотреть.
Способность соображать вернулась ко мне в тот момент, когда она отпустила мои волосы и швырнула меня в сторону. Упала быстро и больно, но подскочила еще быстрее: в такой ситуации лежать равнозначно смерти. Она стояла там же, где схватила меня в первый раз. Грузная женщина с одутловатым лицом, реденькая белая химия, белая же ветровка и кроссовки. Найк, который не доживет до сезона дождей.
В ее голосе не было истерики, и вызова тоже не было. Она была спокойна тем самым монолитным спокойствием человека, который уверен в себе.
- Я тебя изуродую, сука, - тихо сказала она. – Не могу смотреть на твою кукольную морду.
- Ты че, Лесь, сдурела? – подняла голос Светка, и в ту же секунду получила по лицу. Нет, не пощечину. Звук был глухой и какой-то хлесткий, почти резиновый, и сразу же после этого звука падение. Шлеп, и она уже лежит, как будто собралась отдохнуть, разве что поскуливает. И щелчок. Нож. В эту же самую секунду я понимаю две вещи, они цепляются друг за друга, как ключи на дешевом брелке. - У нас был шанс убежать. И теперь его нет. Светка не успеет подняться, а я не могу ее бросить. Все. Это все. Кричать – не заметят, драться – бессмысленно, а потом я, конечно же, если выживу, напишу заявление, только кому от этого станет легче? И я делаю выбор. Он единственный и абсолютно неправильный: иногда, для того чтобы сохранить лицо, с ним нужно расстаться. Два года я буду жалеть об этом выборе, но Светка скулит, а во мне всего 53 килограмма, и послезавтра – первое сентября. Я ненавижу эту тушу перед собой, девочка-которая-уверена-в-своем-будущем срать не сядет рядом с такими, но я проглатываю ком в горле, и достаю свое единственное оружие: я начинаю говорить.
Я могу написать, что это безумно тяжело - говорить, когда больше всего хочется растерзать или забиться в истерике, или нажать на перемотку назад, или еще что-нибудь. Это безумно тяжело говорить, когда ты паникуешь, светская беседа на краю пропасти – что может быть гаже? Так тяжело, что невозможно, но у меня нет ничего, кроме собственного голоса, совсем-совсем ничего.
- На тебя мой муж пялится. И вообще все пялятся. Тебе не кажется, что ты дрянь? – спрашивает у меня она и подходит ближе.
Мне кажется, что ты дрянь, допившаяся бесформенная дрянь, и от тебя несет разложением, и даже если ты чиркнешь по моему лицу это не спасет тебя от гнили. Мне кажется именно так, но у меня нет выбора.
- Сколько лет вашему мужу?
- 41, - она удивлена.
Ждущим слез, слез не показывай, и я опять наступаю на свое нутро.
- А вам?
- 35, - она удивляется еще больше. – Твое-то, бл*дь, какое дело?
- Мне 17. У вас есть дети?
4 слова, но на них поставлено все.
Смущается. Если эту пьяную мину можно назвать смущением, то она действительно смущается.
- Нет… Племяшка есть. 13 ей.
Рука с ножом опускается вниз, но радоваться рано. Как только чудовищу станет не интересно, оно тут же вспомнит, что оно чудовище.
- Она симпатичная?
- Белобрысая тоже…
«Тоже» повисает в воздухе, но теперь это кое-что. Пора играть по-крупному.
- Вы можете представить себе, что ей нравится ваш муж?
- Ты, бл*дь, с ума сошла что ли?
Нет. Но я близка к тому. Близка как никогда.
- И через четыре года он не понравится ей тоже?
- Точно *банутая. нах*я он ей сдался?
Последний удар. Или все или ничего.
- Через 4 года ей будет 17. Как и мне. Ваш муж годится мне в отцы, и я даже не знаю, как он выглядит.
- Да, ты молодая совсем…
А вот теперь победа.
- Мне не может нравиться тот, кто годится мне в папы.
- Но ведь он смотрел на тебя, и я видела, как он смотрел. Все смотрели…
Она походит еще ближе, и только неимоверным усилием я заставляю стоять себя на месте.
- Но вы ведь отлично видели, что я ни разу не повернула голову в его сторону?
Она ничего не видела, но соглашается. Теперь у нее нет вариантов. Так же, как и у меня, тремя минутами раньше.
- Да, ты не смотрела.
Леся начинает всхлипывать, и теперь это точно победа. Нож щелкает второй раз и убирается в карман белой ветровки.
- Скажи мне, почему они все такие ничего не помнящие суки?
Она рыдает, и протягивает мне руки. Я обнимаю это ненавистное тело и плачу вместе с ним. Я боюсь ее, боюсь до дрожи, до колик, до спазмов… до кошмаров, которые будут сниться мне с регулярностью раз в две недели. Господи, я так ее боюсь, что это не вытравить из памяти, но с тем же обнимаю искренне, как будто посыпаю рану солью: надо мной ромб неба и ее муж действительно на меня смотрел – на_меня_все_смотрели. Мы садимся, она поджимает ноги и пытается запихнуть их мне под задницу: замерзла. Ее вытравленные волосы колышутся в такт рыданьям. 49 минут она рассказывает о том, как ее жизнь рухнула, и 49 минут я пытаюсь ее простить. Я нюхаю дезодорант, смешанный с запахом водки и пота, и сочиняю сказку о том, как все наладится. Девочка-которая-уверена-в-своем-будущем умеет жалеть. Через 49 минут она встает, и говорит о том, что ей пора уйти.
- На вот, возьми. А то не известно как дойдешь… ты и правда красивая, - говорит мне Леся, и сует в руку тот самый нож.

Я не похожу к Светке, до тех пор, пока чудовище не скрывается в тени деревьев.
- Ты все-таки гений, - хвалит меня Светка. – Я думала, это все.
- Час назад я умерла, - совершенно правдиво отвечаю ей я. – Пошли домой.
Мы понимаемся, и идем до водокачки. Там я умываю окровавленное Светкино лицо и сую ей сигарету. Вторую прикуриваю сама. Через 10 секунд мы расходимся в разные стороны, сроком на всю жизнь.
Я отрезаю. Страх, боль, унижение – или принять, или отрезать. Той августовской ночью я выбираю второе.
Не было.
Показалось.
Приснилось.
Морок.
Уезжаю. Впереди много кошмаров, но не рассказываю никому: нечего тут рассказывать – не поймут.

Что потом? А потом жизнь. Институт, бойфренд-душка, бойфренд-сволочь, хочу новые шторы, мама-зачем-ты-звонишь-так-часто, «у нас будет сын, ты рад?». Я не чувствовала зверя, не чувствовала его толчков, не чувствовала ничего, кроме будущего, славного будущего без пятен, я была сильная и была слабая, я просто была, и мы не могли пересечься.

- Купи молока, заодно ребенок заснет.
Бабушка строгая, но в ее словах есть резон. Пока дотопаешь туда-обратно заснет кто угодно. Дачи такие же мертвые, как тогда. Идем по колдобинам, только ругаюсь уже про себя: не дай Бог услышит. Сзади машина. Обгоняет, с визгом останавливается напротив забора. Открываются двери. На заднем сиденье клеенка в цветочек, но я вижу ее не сразу. Сначала женщина. Грузная женщина, которую вытаскивают двое. Первый держит под руки, а второй пытается ухватить ноги. По темному пятну на брюках, догадываюсь о назначении клеенки. Жидкие волосы на голове, белая ветровка и найк, которому удалось пережить сезон дождей. Сбоку крутится девушка. Нелепая белобрысая девушка, вытаскивающая вещи.
10 секунд смотрим друг на друга. Наконец, она не выдерживает.
- Вы ее знаете?
- Впервые вижу, - отвечаю ей я, толкая коляску вперед.

Зверь переворачивается. Внутри пустота. Позавтракал.