Формула счастья

1

Книга была толстая. Прохладные страницы пахли временем и тайной. На
синей обложке тусклым золотом было написано «Учебник гинекологии и
акушерства».
- Самая прикольная глава называется «Половая система женщины», -
объяснял кудрявый Вадик Звонарёв своему приятелю Антону. – Тут много
картинок есть. Вот, смотри, - Вадик перелистнул несколько страниц, –
на целый разворот!
- Ух ты! – сказал Антон и стал изучать картинку.
- Видишь, тут стрелки с номерами, а внизу – объяснения, как это всё
называется. Сначала по латыни - это такой специальный язык, на котором
врачи говорят – а в скобках по-русски. Смешные названия, правда?
- Ага! – согласился Антон, не отрывая от чудесной книги темных
внимательных глаз. - Скажи, Вадик, только честно, ты уже дрочишь?
- Я нет! А ты?
- Я тоже нет.
- А вот еще классная глава, - Вадик сменил тему, – «Половое
созревание» называется. Тут написано, что оно начинается у большинства
девочек в одиннадцать лет. То есть наши девки в классе уже созревают.
Прикинь!

- Конечно, вон у Сабировой какие доилки выросли! А откуда у тебя такая
книжка?
- Да у меня же мама врач. У нее много книг, целый шкаф. Вон видишь –
«Медицинская энциклопедия», «Справочник анестезиолога», «Оперативное
лечение заболеваний пищеварительного тракта» и куча других. И почти
все с картинками.
- Дашь посмотреть? – спросил Антон.
- Конечно, вместе посмотрим. Потом. Сейчас у меня сеструха должна из
института прийти. Да и тебе, наверно, домой пора, - намекнул приятелю
Звонарёв.
- Угу, - вздохнул Антон и пошел в прихожую одеваться.

2

Молчание было мокрым и липким. От него воздух сбивался в комья,
которые едва пролазили в горло, а упав в легкие, начинали там
шевелиться и царапаться, как котята. Молчание не было тишиной. В
первый день оно звенело комариным зудом, сначала далеко, потом все
ближе и ближе. На второй день молчание дребежжало, как будильник,
спрятанный где-то рядом, который хотелось найти, перевернув вверх дном
весь дом, и швырнуть об стену. На третий день, с самого утра, молчание
начинало бить в голову частыми тяжелыми ударами. В ушах гудело. К
горлу подымались большие, горячие пузыри тошноты.

3

- Здравствуй! – молодая учительница подошла к серьезному темноволосому
мальчику. Она наблюдала за ним из окна лаборантской уже около часа.
Уроки первой смены давно закончились, а мальчик всё бродил вокруг
школы.
- Здравствуйте.
- Как тебя зовут?
- Антон Березин.
- А я Людмила Петровна. Я преподаю химию, она у вас начнётся в 8
классе. Ты почему домой не идешь, Антон?
Березин молчал, время от времени поддавая коленом по школьной сумке.
- У тебя дома плохо? – спросила учительница. – Папа пьяный, дерётся?
- Мой папа не пьет, - ответил Антон. - Он меня берет два раза в месяц
на воскресенье.
- А в чем дело? Что у тебя случилось? – продолжала допытываться
учительница.
- Моя мама все время молчит, - сказал Антон, глядя в землю.
- Как это молчит?
- Так, молчит и всё. Не разговаривает со мной. Надуется и молчит.
Целыми днями. Понимаете? – Антон поднял глаза на учительницу. – А я не
могу так. Я не хочу идти домой.
- Наверно, ты что-то сделал? Набезобразничал, да?
- Да нет же! – почти выкрикнул Антон и заговорил сбивчиво, - Три дня
назад мама пришла домой с работы злая. Заходит ко мне в комнату и
сразу в крик: «Почему ты пыль так плохо вытер? Ничего доверить
нельзя!» А я старался. Очень. Но я молчу, не спорю с ней. Потом мама
зовет меня есть. Прихожу - гречневая каша. Я не люблю гречневую кашу.
Знаю, что она полезная, а все равно не люблю. Но ем. Почти все съел. И
все, больше не могу. А она: «У всех дети как дети, а у меня свинёнок
неблагодарный! И зачем я такого только выродила?» А что я? Я учусь
хорошо, у меня почти одни пятерки. Всё делаю, что она говорит. А мама
кричит и кричит. Красная вся. Я не могу, когда она кричит долго. Я
тоже закричал, назвал ее психичкой и дурой и ушел к себе в комнату.
Она с тех пор молчит. Я извинился, а она молчит все равно. Уже три
дня. Лучше бы кричала...
Людмила Петровна призвала на помощь весь свой двухгодичный
педагогический опыт, и посовещавшись с ним, сказала:
- Понимаешь, Антон, твоя мама очень ранимая, она из-за чего-то сильно
переживает.
- Из-за чего? – не понял Антон.
- Не знаю, может быть, из-за папы? Он же вас бросил.
- Не правда! Папа хороший. Он добрый. Это она на него орала. Все
время. Потому он и ушел. А мне некуда идти, понимаете?
- Понимаю, Антоша, понимаю. Но ты не сердись на маму. Она очень
чувствительная. Обидчивая она.
- Обидчивая? Да кто ее обидел-то?
Поняв, что педагогический опыт не очень помогает, молодая учительница
мысленно обратилась к теории, отечественной и зарубежной. Как
оказалось, память сохранила кое-какие обрывки.
- Ну, скорее всего в детстве, когда она была маленькой девочкой, –
предположила Людмила Петровна. - Характер человека ведь очень рано
формируется. Скажи, Антон, ты часто бываешь у дедушки с бабушкой?
- Никогда не бываю. Дедушка умер, а бабушка живет в другом городе. Два
года назад она приезжала к нам в гости на месяц. Так они с мамой
ругались каждый день.
Мальчик замолчал, отвернулся и быстро провел рукой по лицу.
- Ну, вот видишь, - вздохнула учительница.
- Но мама - не маленькая девочка. Она взрослая тетя. Взрослее вас. И
почему она обижается на меня? Я ведь ей ничего не сделал. Скажите,
Людмила Петровна, разве это правильно?
- Нет, Антон, это неправильно, - сказала девушка и быстро добавила. –
Но твоя мама все равно тебя очень любит. Ты сейчас иди домой,
пожалуйста. А если хочешь, заходи ко мне в лабораторию, там много
всего интересного.

4

- Вадя, а чё еще есть в твоей синей книге? – спросил Антон.
- Да много чего, - охотно ответил Звонарёв и достал том из шкафа. –
Вот про беременность прикольно. Тут объясняется, отчего дети бывают. А
вот тут про роды, про то, как ребенок вылазит. Картинок много, но я
долго смотреть не могу. А тебе нравится?
- Не очень. А еще что?
- А вот тут – вообще фильм ужасов. Называется «Паталогии и травмы».
Тут чего только нет. Ушибы всякие, опухоли и разный другой мрак. Вон,
смотри, как этой тетке письку раздуло!
- Ни фига себе! А можно я другие книжки тоже посмотрю?
- Валяй, - разрешил Вадик Звонарёв, - только осторожно, не порви
страницы.

Часа через полтора хозяин предложил:
- Антоха, а давай пожрём чего-нибудь.
- Давай!
Мальчики поставили книги обратно на полку и пошли на кухню.
- У нас пельмени есть. Ты с чем будешь? Со сметаной или с кетчупом? –
спросил Вадик.
- Я с уксусом люблю, - ответил Антон.
Вадик открыл кухонный шкафу и объявил:
- Не, уксуса у нас нет, только эссенция. Целых две бутылки. Но они
закупорены, видишь? И мама сказала ни в коем случае не открывать, а то
если облиться, все себе можно сжечь.
- Тогда с кетчупом. А чё это у вас там? – показал Антон на большую
полупрозрачную коробку, тоже стоявшую в шкафу.
- Это аптечка. Да, смотри, что я в ней нашел.
Вадик достал коробку из шкафа, открыл крышку и высыпал содержимое. На
стол выпало множество пузырьков, упаковок с таблетками, три или четыре
шприца в коробках и большая рыжая клизма. Вадик порылся в куче и
извлек серебристую, поделенную на квадратики ленту.
- Это г*ндоны, чтобы детей не было. Знаешь, куда их надевают?
- Знаю, - отозвался Антон, - не маленький.
В коридоре зазвонил телефон.
- Это мама, - сказал Вадик, - Антоха, сейчас вода закипит, ты забрось
пельмени. А это все, – он показал на содержимое аптечки, - не трогай.
Я соберу, когда вернусь.

5

В классе было семнадцать девочек. Их имена и фамилии уместились на
одной тетрадной странице, и справа оставалось еще много места.

- У кого четыре глаза, тот похож на водолаза, - объявил Антон, глядя в
толстые очки Лены Овсянниковой. Овсянникова фыркнула, дернула острым
носиком, сказала «дурак» и отвернулась.
Антон поставил в тетрадке против ее имени вертикальную черточку.
- Филимонова, почему у тебя колготки на коленях рваные и платье такое
старое и все штопаное-перештопанное? – поинтересовался Антон.
- А чтобы ты спросил! – огрызнулась Надя Филимонова и получила
черточку в тетрадке.
- Проскурня – жир-трест!
Катя Проскурня посмотрела на невысокого темноглазого мальчика,
нахмурилась, но уже через секунду заулыбалась снова.
- А мама говорит, что я похудею, когда вырасту.
Антон вспомнил Катину маму – такую же толстушку-хохотушку, как ее
дочка.
- Почему же она сама-то не похудела тогда? И ты тоже не похудеешь.
Всегда будешь толстая.
Катя пожала плечами.
- Ну и что? Мама говорит, что мужчины любят женщин в теле. А еще она
говорит, что пока толстый сохнет, тощий сдохнет!
Проскурня залилась смехом, и на ее щеках образовались ямки, которые
Антону почему-то захотелось потрогать пальцем.
- А вот ты, Антошка, почему всегда такой серьезный, словно задачку на
олимпиаде по математике решаешь? – спросила Катя.
Антон не нашел, что ответить.
- Ты приходи к нам. Мама рада будет. И еще у нас собака есть, Ройсик,
миттельшнауцер, он смешной. Придешь?
Антон пробормотал что-то себе под нос. Против имени Кати в тетради
появился нолик.

Над тем, что сказать Рите Островской, отличнице и самой красивой
девочке в классе, Антон думал долго и никак не мог придумать. В конце
концов, он просто подошел к ней и спросил:
- А чё это ты, Островская, нос так задираешь? Ты же ссышь как все, и
срёшь тоже.
Рита вспыхнула, пронзила Антона взглядом ненавидящих глаз и, не
ответив, отошла. Ее манеры и осанка показались Антону знакомыми. В
тетрадке добавилась черточка.

За три перемены были заполнены шестнадцать из семнадцати строчек: два
нолика и четырнадцать черточек.

Света Голунова была тощенькой девочкой, очень сутулой и кривобокой.
Говорили, что у нее растет горб. На всех уроках она сидела одна.
Девочки ее не замечали, а мальчики при любой возможности пинали,
толкали и обзывали клюшкой.
Антон подошел к Голуновой, забившейся в угол коридора с учебником, и
сказал:
- Ты горбатая и страшная, тебя никто не любит и никогда не будет
любить.
Света подняла на Антона маленькие скорбные глазки и вдруг беззвучно
заревела. Голунова вытирала слезы кулачками, размазывала их по лицу,
но глаза тут же снова переполнялись.
В животе у Антона защипало, будто там кто-то разлил стакан газировки.
- Ну, не реви, - сказал Антон. - Он прикоснулся к костлявому
вздрагивающему плечу и погладил его. – Перестань. Ну, перестань же,
пожалуйста! Тебя больше не будут обижать.
Клетка напротив имени Светы Голуновой осталось пустой.

На следующей перемене Антон увидел, как Панов из параллельного класса
отвесил Голуновой пинка и назвал клюшкой и лесным уёбищем. Панов был
рослый мальчик, сильный и жестокий. Он занимался боксом, и его боялись
ребята старше на целый год и даже на два.
Антон вернулся в пустой класс. У его соседа по парте Мочалина был
большой пластиковый портфель-дипломат, доставшийся от отца. Антон
вынул из сумки все свои книги и тетрадки и запихал их в Мочалинский
кейс, и без того набитый всякой всячиной, с трудом закрыл его и вышел
в коридор.

- Эй, Пан!
Когда Панов обернулся, Антон выбросил тяжелый портфель из-за спины,
держа его обеими руками, будто метал молот. В бедрах мощно и сладко
разогнулась пружина. Не глядя на Панова, Антон внутренним зрением
видел, как тяжелый, обрамленный металлом снаряд влетает в кончик
Пановского носа.

Панов сидел на полу метрах в трех, его глаза были открыты, но он
никуда не смотрел. Руки бессмысленно ощупывали пол. Через несколько
секунд Панов встал на четвереньки и пополз – не к Антону и не от него,
а как-то боком, по диагонали через школьный коридор, капая на линолеум
кровью. Двое приятелей Панова, на лицах которых были написаны возраст,
статья и срок их первой отсидки, стояли, не двигаясь и разинув рты.
- Не трогайте больше Голунову, пожалуйста. Это неправильно, – сказал
им Антон и пошёл в класс.

На следующий день Антон подошел к очкастой Овсянниковой на перемене и
сказал с улыбкой:
- Здравствуй, Лена. Дай, пожалуйста, списать алгебру.
- Алгебру? Тебе? У тебя же по ней пятерка! – удивилась Лена.
- Я не успел сделать домашку, - объяснил Антон.
Овсянникова, пожав плечами, протянула тетрадку.
Против ее имени осталась только одна черточка.
У Риты Островской Антон так же вежливо попросил фломастер. Красивая
девочка не удостоила его ответом. Антону показалось, что Ритина
нанависть к нему за день не только не уменьшилась, но даже стала
больше. Рита получила вторую черточку. Заштопанная Филимонова тоже.

Антон обошел одну за другой всех девочек с черточками и попросил их о
маленьких услугах: дать линейку, карандаш, стирательную резинку или
тетрадку - проверить домашнее задание, каждый раз улыбаясь и говоря
«пожалуйста». Вторая черточка появилась возле пяти имен.
Третью черточку получили только двое – все та же Островская и
скороспелая Сабирова, которую в классе все называли Фая, но которую на
самом деле, если верить классному журналу, звали смешно - Фаягуль. Два
дня назад Сабирова отказалась отвечать на вопрос о том, чем татарин
лучше незваного гостя.

6

- Вадь, а ты хочешь посмотреть как там у девок? Не на картинках, а на
самом деле? – спросил Антон.
- Ага, прикольно было бы. Хотя я видел уже. В детском саду девки нам
письки показывали, а мы им. Сейчас больше не показывают. Ну, ничего.
Мне сестра говорит, что когда я вырасту, мне девки сами давать будут.
И письку показывать, и все остальное. Это потому что я красивый, -
Вадик засмеялся, тряся русыми кудрями.
- Ну, когда вырастешь – неинтересно. Это еще когда будет! А потом так
уж тебе все и дадут! Ритка Островская, например, не даст. А она тебе
нравится. И тебе хочется увидеть ее без трусов. Ведь хочется же?
Вадик поежился под взглядом друга и признался:
- Да, хочется. Только как это сделать?
- Я знаю как.

7

- Все готово. Клюшка сказала Ритке и Файке, что классная попросила их
остаться полсе уроков - помочь стенгазету выпустить. Они друг друга
терпеть не могут, поэтому просто сядут на свои места и будут ждать. Ты
спрячешься под партой сзади Островской, а я – за Сабировой. Если
боишься, что они нас увидят и узнают, надень на голову чулок, как
настоящий бандит будешь. И смотри на меня. Когда я махну рукой, мы
тихонько вылазим и одновременно – одновременно, слышишь! - прижимаем
им тряпки к носу и рту. Ритка будет мычать и дергаться. Ты, главное,
не отпускай. Сработает быстро. Не так быстро, как в кино про Шурика,
но больше минуты держать не придётся.
Вадик во все глаза смотрел на приятеля.
- Тоха, а где ты это дело достал?
- Сам сделал. В твоем «Справочнике анестезиолога» написано, что для
усыпления больных при операциях раньше использовался хлороформ. У
химички в лаборатории я нашел папку с разными вырезками и записями.
Ну, типа, занимательная химия. Там написано, как самому какие-то
амфи-витамины делать. И как хлороформ этот получить, тоже есть.
Оказывается, все просто - нужны ацетон и белизна. Я прямо у нее в
лаборатории и зафигачил. Вчера попробовал на собаке Катьки Проскурни.
Сработало за восемь секунд. Ты чё это, Вадя, ссышь что ли?
- Ничего я не ссу!

8

- Вадик, закрой дверь на швабру! – приказал Антон.
Он волоком вытащил обеих девочек по проходам на середину класса и
положил их между учительским столом и доской. Потом он задрал платья и
спустил до колен колготки.
- Смотри, у Сабировой там уже волосы растут. Да и у Ритки тоже, только
у нее их меньше и они светлые. Хочешь потрогать, или... Да что это с
тобой?

Вадика била дрожь. Он хотел отвернуться, чтобы не видеть неподвижные
тела одноклассниц, и не мог. Как две минуты назад, прижимая
пропитанную хлороформом тряпку все сильнее и сильнее к Ритиному лицу,
он не мог оторвать взгляд от серьезных, цепких глаз Антона. Вадик
попятился к стене и забормотал:
- Нет, не хочу, не хочу, не хочу!
- Эх, ты, Вадя, - усмехнулся Антон, - ну, тогда подожди меня, я
быстро. Подай мне сумку, пожалуйста.
- Зачем? – шепотом спросил Вадик, но не получил ответа.

- Вот и все, - удовлетворенно сказал Антон. Приподняв девочек с пола,
одну за другой, как больших кукол, он аккуратно надел на них колготки
и поправил платья.
- А теперь пошли отсюда. Быстро!

9

В глубине урны, раскалываясь, ухнуло стекло.
- Все равно пустая была, - сказал Антон. - У вас там в шкафу еще одна
бутылка эссенции осталась. А шприц возьми и положи на место, чтоб
родители не заметили. Только помой хорошенько, а еще лучше прокипяти.
- Зачем ты это сделал? – ошалело спросил Вадик.
- Не ты, а мы, - поправил Антон. – Ты же сам Островскую усыпил. Так
что никому ни слова. А сделали мы это, потому что так правильно.
- Что правильно? –хриплым эхом отозвался Звонарёв.
- Правильно, чтобы у них там внутри ожог был, как на картинке в синей
книге. Чтобы всё-всё сгорело. Чтобы у них, когда вырастут, детей не
было.
- Почему?
- Потому что они слишком обидчивые. Дуются много. Никого кроме себя и
своей обиды не замечают. А химичка говорит, что характер человека
формируется очень рано, в детстве. Так что Островская и Сабирова уже
не изменятся. Замуж пускай выходят. Все равно не надолго. Но детей им
иметь нельзя. Дети должны быть только у веселых мам, таких как Катя
Проскурня. Эта такой закон, формула счастья, как в математике или
физике. Если дети будут только у веселых и счастливых матерей, то
все-все люди, все человечество станет счастливее, понимаешь? А у этих,
- Антон поморщился, - у обидчивых, детей быть не должно: у них дети
были бы несчастные.
Антон подумал и добавил:
- Как я.