Хоспис
Хоспис отличается от больницы тем, что напоминает царство мёртвых. Это не приют ожидающих чудо, это больница для умирающих. Вернее, там люди ещё пока пребывают в мире живых, но все они неизлечимы. Вы видели, чувствовали состояние умирающего человека? Мне довелось. Чёткое ощущение обречённости. Остановка на пути из жизни в смерть. Дорога в один конец...Там моя подруга. У неё четвёртая степень рака.
Каждый раз, идя по длинным коридорам хосписа, заглядываю в двери палат и наблюдаю одну и ту же картину: истощённые тела, полуоткрытые рты и затуманенные взгляды. Большинство больных лежат без одеял, на расстеленных пелёнках, поверх простыни, полуголыми и в памперсах. Спят умиротворённо, не шелохнувшись, без прерывистого дыхания. Я попыталась однажды представить себя на их месте. О чём человек размышляет в таком положении, думает ли, если ли страх и как с этим доживает. Передёрнулась и отогнала чёрные мысли. В хосписе я постоянно думала о мгновениях, о том, что какие-то из них предназначены для смерти, а другие нет.
Запах в хосписе особый. Это и запах грязных тел с пролежнями, и запах мочи, и запах лекарств. И это запах смерти. Начало разложения. Она, эта смерть, некий ужас, таящийся в моём подсознании. И мертвецкая тишина. Тишина по всему двухэтажному хоспису.
Громко стучу каблуками сапог, не боюсь никого потревожить. Когда ни приди, постоянно будто тихий час. Больница – это другое. Здесь люди поправляются с шансами на здоровую жизнь. У Веры шансов нет. Это мнение врачей, но не её. Она исключение из всех кто находится в хосписе. Сильное желание бороться за себя и с верою в душе. Вера она и есть Вера! У неё много планов и надежд на будущее.
Обычно я беру стул и подсаживаюсь к кровати. Самостоятельно садится подруге стало крайне тяжело: ноги отказали, спину не чувствует. Тело в отличие раковых больных, не истощенно, наоборот, раздуто до предельного размера. Из стройной, симпатичной, рак превратил Веру в неузнаваемую; стыдно сказать, некрасивую, похожую на плотный шар, который должен в любой момент лопнуть. Лицо и шея тоже распухли.
Не подаю вида, что Вера изменилась. А меняется каждые три дня в худшую сторону. Приглаживая рукой её волосы, слегка журю, что растрёпанная и надо не лениться приводить себя в порядок, так как в палату заходят молодые санитары, а она у меня девушка красивая и должна соответствовать. Улыбается только….
Рассказывает что нужно успеть ключи от квартиры получить, сделать там по-быстрому ремонт, выбить для внука садик и сокрушается, что Любка, дочь её, не поливает цветы и не ухаживает за попугаями.
Недавно соседка по палате, Алла Васильевна, умерла. Казалось, живее всех живых. Суетливая бабка была. Носилась к холодильнику каждые полчаса, поднимая меня со стула, который мешался на её пути. Любила поесть...
Веру эта смерть не напугала: «теперь спокойно могу смотреть телевизор, а то он её постоянно раздражал» – говорила она после смерти Аллы Васильевны.
Наверное, у тяжелобольных притупляются чувства из-за чрезмерного приёма "странных" таблеток и уколов. Ведь там не лечат, там обезболивают. Старушку жаль. Успела к ней привыкнуть.
Уходя, целую подругу в похолодевшие губы, крепко обнимаю, бормочу слова о скорейшем выздоровлении.
В дверях оглядываюсь. Вдруг это в последний раз...
Верунчик машет рукой и светлой своей улыбкой провожает меня из палаты. Слёзы подступили к горлу. Возвращаясь к посту обратно, я еле сдерживаюсь, чтобы не разрыдаться. До сих пор не понимаю, как человек, которому осталось жить недолго, может улыбаться, просить принести ей в следующий раз хурму и не чувствовать приближение смерти.
Выхожу из хосписа и всей грудью, глубоко-глубоко набираю холодный февральский воздух, выдыхаю и так стою минут пять. Напротив больницы огромный оранжевого цвета строительный гипермаркет «Оби», оживлённая трасса. Всматриваюсь в рекламные щиты, которые до тошноты раздражали своей бестолковостью; перевожу взгляд на машины, несущиеся с огромной скоростью, и я радуюсь их существованию. С неба падают медленно крупные красивые снежинки. Подставляю ладошки, лицо - ощущаю лёгкое прикосновение зимы.
Я живу. Я безумно хочу жить и у меня ничего не болит.
А за спиной, в помещение хосписа, в семнадцатой палате, умирает подруга.
© Ирина Проскурина
Каждый раз, идя по длинным коридорам хосписа, заглядываю в двери палат и наблюдаю одну и ту же картину: истощённые тела, полуоткрытые рты и затуманенные взгляды. Большинство больных лежат без одеял, на расстеленных пелёнках, поверх простыни, полуголыми и в памперсах. Спят умиротворённо, не шелохнувшись, без прерывистого дыхания. Я попыталась однажды представить себя на их месте. О чём человек размышляет в таком положении, думает ли, если ли страх и как с этим доживает. Передёрнулась и отогнала чёрные мысли. В хосписе я постоянно думала о мгновениях, о том, что какие-то из них предназначены для смерти, а другие нет.
Запах в хосписе особый. Это и запах грязных тел с пролежнями, и запах мочи, и запах лекарств. И это запах смерти. Начало разложения. Она, эта смерть, некий ужас, таящийся в моём подсознании. И мертвецкая тишина. Тишина по всему двухэтажному хоспису.
Громко стучу каблуками сапог, не боюсь никого потревожить. Когда ни приди, постоянно будто тихий час. Больница – это другое. Здесь люди поправляются с шансами на здоровую жизнь. У Веры шансов нет. Это мнение врачей, но не её. Она исключение из всех кто находится в хосписе. Сильное желание бороться за себя и с верою в душе. Вера она и есть Вера! У неё много планов и надежд на будущее.
Обычно я беру стул и подсаживаюсь к кровати. Самостоятельно садится подруге стало крайне тяжело: ноги отказали, спину не чувствует. Тело в отличие раковых больных, не истощенно, наоборот, раздуто до предельного размера. Из стройной, симпатичной, рак превратил Веру в неузнаваемую; стыдно сказать, некрасивую, похожую на плотный шар, который должен в любой момент лопнуть. Лицо и шея тоже распухли.
Не подаю вида, что Вера изменилась. А меняется каждые три дня в худшую сторону. Приглаживая рукой её волосы, слегка журю, что растрёпанная и надо не лениться приводить себя в порядок, так как в палату заходят молодые санитары, а она у меня девушка красивая и должна соответствовать. Улыбается только….
Рассказывает что нужно успеть ключи от квартиры получить, сделать там по-быстрому ремонт, выбить для внука садик и сокрушается, что Любка, дочь её, не поливает цветы и не ухаживает за попугаями.
Недавно соседка по палате, Алла Васильевна, умерла. Казалось, живее всех живых. Суетливая бабка была. Носилась к холодильнику каждые полчаса, поднимая меня со стула, который мешался на её пути. Любила поесть...
Веру эта смерть не напугала: «теперь спокойно могу смотреть телевизор, а то он её постоянно раздражал» – говорила она после смерти Аллы Васильевны.
Наверное, у тяжелобольных притупляются чувства из-за чрезмерного приёма "странных" таблеток и уколов. Ведь там не лечат, там обезболивают. Старушку жаль. Успела к ней привыкнуть.
Уходя, целую подругу в похолодевшие губы, крепко обнимаю, бормочу слова о скорейшем выздоровлении.
В дверях оглядываюсь. Вдруг это в последний раз...
Верунчик машет рукой и светлой своей улыбкой провожает меня из палаты. Слёзы подступили к горлу. Возвращаясь к посту обратно, я еле сдерживаюсь, чтобы не разрыдаться. До сих пор не понимаю, как человек, которому осталось жить недолго, может улыбаться, просить принести ей в следующий раз хурму и не чувствовать приближение смерти.
Выхожу из хосписа и всей грудью, глубоко-глубоко набираю холодный февральский воздух, выдыхаю и так стою минут пять. Напротив больницы огромный оранжевого цвета строительный гипермаркет «Оби», оживлённая трасса. Всматриваюсь в рекламные щиты, которые до тошноты раздражали своей бестолковостью; перевожу взгляд на машины, несущиеся с огромной скоростью, и я радуюсь их существованию. С неба падают медленно крупные красивые снежинки. Подставляю ладошки, лицо - ощущаю лёгкое прикосновение зимы.
Я живу. Я безумно хочу жить и у меня ничего не болит.
А за спиной, в помещение хосписа, в семнадцатой палате, умирает подруга.
© Ирина Проскурина
Комментариев пока нет