На uCrazy 15 лет 4 месяца
Переезжий домовой
— Ровно свахи переезжие, — бурчал Фаддеич. — И ездють, и ездють. Никак, вишь, на месте не сидится. Угораздило! Лётчики-пилоты, первым делом самолёты… всю жисть — то туды, то сюды, то вовсе к черту на кулички.
Маруська фыркнула.
Фаддеич сердито засопел.
— А какой дом был! Веково-ой! Деды-прадеды жили! Нет, бросил. Всё равно, грит, не вернусь. Глухомань, грит… а и будет глухомань, коли все поразъедутся!
— Ну и сидел бы в том доме, — презрительно заявила Маруська.
— Один? — Фаддеич моргнул. — А, что с тобою толковать! Что ты понимаешь…
Маруська фыркнула громче прежнего, потянулась и, задрав пушистый хвост трубой, отправилась клянчить у хозяйки вкусненького.
А Фаддеич, поворчав для приличия ещё немного, шмыгнул к себе под плиту — вещи собирать. Покидал в видавший виды рюкзачок немудрящие пожитки, присел на дорожку. Вздохнул: как-то оно будет на новом месте? И полы там, небось, бетонные, и стены холодные…
И, махнув рукой, пошаркал к загромоздившим коридор диванным подушкам, стульям-табуреткам, книжным полкам и прочему предназначенному к перевозке последним рейсом добру. Кряхтя, протиснулся в загодя приготовленное гнёздышко под сиденьем старого кресла — и затих. Что делать домовому в дороге? Ясно что — спать, силы копить. В новом доме, чай, хлопот не оберёшься.
— Видеть это кресло не могу, — сердито сказала хозяйка. — Оно ж меня старше! Того гляди, развалится. Викушка, хватит тискать несчастную кошку! Посади её в переноску и иди вниз, скоро поедем.
Маруська переноску ненавидела. Однако шипеть, когда хозяйка не в духе… нет, порядочная кошка себе такого не позволит. Щёлкнула над головой пластмассовая крышка, Маруська свернулась клубком и приготовилась к долгому и скучному ничегонеделанию.
И тут, чуть не сбив с ног Викушку с переноской, в коридор шмыгнула баба Аня. Завертела похожим на клюв носом, озирая остатки соседского имущества.
— А ведь права ты, Леночка, ох, права! В новую квартиру да эдакий хлам ташщить — достатку не жди.
— Скрипит, — невпопад пожаловалась хозяйка. — Как Викушка в него плюхнется, так сердце ёкает.
Баба Аня деловито пощупала вытертую обивку кресла.
— Отдала бы ты его, Леночка, остолопу моему в гараж. А я бы тебя фикусом отдарила — темно ему у меня, фикусу, чахнет.
Хозяйка замялась, оглянулась на хозяина. Тот махнул рукой:
— Решай, как знаешь.
— Вот и ладненько, — закудахтала баба Аня, — вот и чудненько.
Маруська зашипела в переноске, но хозяева, конечно же, её не поняли. Даже Викушка.
Фаддеич проснулся от едкой вони. Голова раскалывалась. В щель под сиденьем сизой змейкой вползал бензиновый чад. Рядом что-то проревело, лязгнуло — и стало тихо. Кряхтя, охая и морща нос, Фаддеич выбрался наружу.
И оторопел.
Бетонный пол, стены кирпичные… лужица остро шибающего в нос бензина… гора пустых бутылок, тряпки какие-то вонючие, железки… метла в углу — для мебели, не иначе, полы-то сроду не метены… нет, это не новый дом! Фаддеич моргнул, всхлипнул, заметался в поисках выхода. Чуть не свалился в яму посреди пола. Кирпич да железо, да вонь едкая, да мусора горы. Заперт! Ни еды, ни воздуха свежего! Ох, беда, погибель неминучая…
Упал Фаддеич на бетонный пол, заплакал. И тут повеяло на него ветерком уличным, сладко пахнущим пылью да сухой травой. Кинулся домовой на запах, вспоминая мудрёное словцо "вентиляция", от хозяина как-то услышанное. Глядит — в стену кирпичную обрезок трубы окошком вмурован. Узкий, да жить захочешь — и в норку мышиную пролезешь. Ввинтился Фаддеич в трубу, на белый свет выцарапался, да и помчался что есть духу куда глаза глядят — лишь бы подальше от страшной, провонявшей бензином ловушки.
Долго бежал. Совсем из сил выбился. Наконец рухнул в траву под лавочкой, в чужом, незнакомом дворе, да и заплакал. Куда идти? Где своих искать?
Однако же слезами делу не поможешь. Отдышался Фаддеич, успокоился, думать стал. Припомнил, что хозяин говорил: до работы теперь два шага пешком будет, да и соседи все свои, из части. Значит, идти надо к той окраине, где ревут-гудят самолёты — а уж там новый дом искать.
— Эх, лётчики-пилоты, — вздохнул Фаддеич. Поднялся на ноги, отряхнулся, поправил рюкзачок — и побрёл.
Баба Аня стояла на балконе и смотрела, как с рёвом въезжает во двор мопед, как Маринка из соседнего подъезда усаживается на заднее сиденье, и охламон-внучек, ударив по газам, гордо увозит её кататься.
— Вот так и правнучков дождусь, — вздохнула баба Аня. Потёрла сухонькие ладошки, щёлкнула пальцами — и исчезла.
Если бы кто из любопытных соседей смотрел сейчас на бабыанин балкон, ему бы показалось, что старушка попросту шмыгнула в комнату. Но на самом деле она очутилась в гараже, свободном сейчас от охламона-внучка и его мопеда. Подошла к соседкиному креслу, приподняла сиденье:
— А и где ж тут помощничек мой будущий? Объявись-покажись, теперь я твоя хозяйка. Обменяла честь по чести, по обычаям, по приличиям.
Будь домовой здесь, ничего б ему после этих слов не осталось, как признать над собой новую хозяйку. Но ответа баба Аня не дождалась. Нахмурясь, она обошла гараж, поворошила груду промасленных, воняющих бензином тряпок.
— Ах ты ж! Сбёг, не успела… ну ничего, далеко не уйдёшь, — баба Аня схватила метлу, пришепётывая, буркнула под нос что-то неразборчивое — не иначе, заклинание, — и метла, задрожав, зависла над полом рядом со старухой. Та уселась на корявое метловище боком, по-дамски. Гикнула:
— Поехали!
Метла, заложив крутой вираж, вылетела из гаража. Лязгнуло за спиной железо, сам собой щёлкнул замок. Метла окуталась туманной маскировочной дымкой.
— Ищи! — Из бабкиной руки выпрыгнул клубок неровно спрядённой чёрной шерсти, завертелся, обежал полукруг перед гаражом и запрыгал, взяв след.
Фаддеич и помыслить не мог, что оказался в чужом гараже не случайно. И уж тем более домовой не ждал погони. По счастью, он уже перешёл три улицы — а улицы днём очень похожи на реки и, как реки, прячут след беглеца. Старуха на метле металась над потоком машин, выискивая в сизых выхлопах неясный след существа, пахнущего домашним уютом, а Фаддеич тем временем уходил все дальше. Над направлением думать не приходилось: взлетающие над городом самолёты видны были из северного окна покинутой нынче квартиры. Вот только неблизко северная окраина, ох, как неблизко…
Счастье ещё, что домовые умеют быть незаметными — иначе, пожалуй, пришлось бы обходить стороной широкие дворы с гуляющей ребятнёй. Нет, пробираться тротуарами Фаддеич не затруднился бы, но все ж таки возможность срезать углы сильно укорачивает путь. К тому же в одном дворе домовой подобрал огрызок яблока, а в другом урвал от воробьёв хлебную корку — скудный, но обед.
— Эх, лётчики-пилоты, — бормотал Фаддеич, выверяя путь на север. — Хоть бы кого из своих встретить, раз уж такая оказия.
Но из "своих" навстречу попадались только кошки. А кошка, хоть и понимает, что к чему, слишком гордое существо. Она не станет выспрашивать у бредущего через её двор усталого домового, каким ветром его сюда занесло.
Маруська сначала шипела, потом начала вопить.
— Марусенька, — бормотала Викушка, — не бойся, хорошая. Скоро поедем.
— Буйная зверюга, — покачал головой водитель. — Как только справляешься, и не исцарапана совсем.
— Она переноску не любит, а так ласковая, — объяснила Викушка. — Успокойся, Марусенька, вот приедем, я тебя выпущу…
Ну почему, дёрнула хвостом Маруська, люди такие бестолковые. А ещё "человек разумный", ха! Это кошка — разумная! И сколько сил приходится положить даже самой умной кошке на приручение хозяев — это ж подумать страшно! А в итоге — запирают в клетку, когда нужно действовать, и дорога каждая минута! А грузовик тащится по городу с окраины на окраину, то на светофорах стоит, то на переездах, а Викушка всё приговаривает, глупая, своё "не бойся"…
Наверное, не меньше получаса прошло, пока грузовик наконец-то остановился у нового дома. Викушка поднялась на третий этаж — первая, прижимая к себе переноску с кошкой. Щёлкнула крышка. Маруська не стала ждать, когда её честь по чести выпустят проверить новую квартиру: выпрыгнула, извернулась, рыжей молнией пронеслась вниз по лестнице.
— Маруся, — кричала позади Викушка, — Марусенька, вернись!
Глупая девчонка, думала Маруська. Глупые люди, куда ж вам без Фаддеича! Глупая, глупая хозяйка, ведь сама отдала! Счастье в доме на фикус променяла, ффе! Вернусь, думала Маруська, первым делом грохну тот фикус. Чтобы вдребезги. Нечего ему в добром доме делать, ведьминскому откупу!
Фаддеич устал. Солнце уже клонилось за высотки западной окраины, длинные тени расчертили нагретый за день асфальт. Ясно было, что ночевать придётся под лестницей чужого подъезда, или в случайной собачьей будке, или под боком незнакомой кошки. Да полно, думал Фаддеич, найду ли своих? Может, разумней было бы оглянуться вокруг и выбрать новых хозяев и новое жилье? Это ведь совсем нетрудно: на весь огромный город едва ли наберётся с десяток домовых — тех, кто не бросил на произвол судьбы хозяев, навсегда покинувших дедовские избы…
Но, думая так, Фаддеич всё шёл и шёл — туда, где ревели над городской окраиной заходящие на посадку самолёты. Туда, где обустраивается на невесть каком за последние полтора десятка лет новом месте его… семья, подумалось вдруг. Не хозяева, нет — какие ж они хозяева, когда даже не знают о нём? Просто люди, с которыми он сжился. Которых… любит?
Человеческое слово казалось глупым и неуместным. Домовой — тот, кто обихаживает дом, испокон веку так было. Но его дом остался в далеко и давно, его дом давно заброшен, покинут навсегда, как и вся деревня. Зато есть человек, который помнит тот дом. Который уходит в него корнями — как и Фаддеич, глупый домовой, забывший вековые устои, сменивший дом — на людей. Общие корни — не так уж мало.
Клубок потерял след, и не было в том ничего удивительного: веками проверенные средства не всегда годятся для изменившейся жизни. Но сдаваться баба Аня не собиралась. Вернув метлу на место — в точности за пять минут до возвращения внучка — она спряталась за заднюю стену гаража и позвала Чуру. Уж кто-кто, а помойная крыса найдёт в городе хоть беглого домового, хоть самого черта лысого. Запросит, правда, недёшево. Но дело того стоит.
Торговаться старуха не стала, и Чура взяла след за несколько мгновений до того, как выхлоп мопеда окончательно забил все запахи. Теперь не упустит, и никакие-такие реки-дороги её не собьют. Баба Аня довольно потёрла сухонькие ладошки, щёлкнула пальцами и перенеслась домой. Пока охламонистый внучонок распрощается со своей девицей, как раз поспеют тушёные в сметане грибочки, сварится картошечка… эх, подумала баба Аня, пусть, что ли, Маринку свою в гости позовёт? Домовой почти у них в кармане, самое время о и свадебке задуматься. Оно конечно, Маринка бы и сама справилась, девчонка дельная, да и мать её во дворе лучшая хозяйка. Но с домовым всяко спокойнее.
Маруська не стала повторять путь грузовика. Кошка она, в конце концов, или не кошка? А если кошка — так неужели не найдёт прямую дорогу? И ничего не значит, что она на улице отроду не бывала. Разум — он или есть, или его нет.
Поэтому Маруська смело спрямляла путь дворами — тем более смело, что улица с рёвом машин и сутолокой пешеходов пугала домашнюю кошку до полной оторопи. Дворы, правда, грозили встречей с собаками — но Маруське везло. А вернее, время было удачное: квартирные псы редко выгуливают хозяев посреди дня, их время — утро и вечер, а псы дворовые в этот жаркий денёк беготне за кошками явно предпочитали валяние на солнышке.
Однако в одном проулке, рядом с мусорными баками, Маруське всё-таки пришлось отсидеться на дереве — пока стайка пятнистых остроушек делила добычу: выброшенные кем-то кости, вкусно пахнущие бульоном. В другом месте неопытная в путешествиях кошка свернула в тупик и чуть не заблудилась: пришлось спрашивать совета у местных, полосатых и заносчивых, и долго выслушивать их насмешки пополам с описанием правильной дороги.
А солнце уже клонилось за высотки западной окраины, и Маруська начала бояться, что не успеет обратно до ночи. Викушка, пожалуй, плачет, хозяева мечутся, не зная, как успокоить детёныша. Вместо радостного новоселья… а сами виноваты, дёрнула хвостом Маруська. Но понимание, что хозяйка действительно сама виновата, и что она, Маруська, все делает правильно, не помогало забыть отчаянное Викушкино — "Вернись!". Детёныш, он и есть детёныш, думала кошка. Пусть глупый, да разве можно его не любить и не жалеть? И Маруська бежала ещё быстрее. Так и случилось, что она едва не проскочила мимо Фаддеича.
Фаддеич выкинул из головы мысли о ночлеге: вечера летом долгие, а идти, казалось ему, осталось не так уж много. Но он снова проголодался, и ему очень хотелось молока. Хозяева, небось, и не подозревают, что Маруська клянчит молоко не для себя, невесело усмехнулся домовой. Эх, и что за времена: кабы не кошка, людям и в голову бы не взбрело…
Острое чувство опасности накатило сзади. Ещё не понимая, в чем дело, домовой отшатнулся, и лишь потом сообразил: запах. Резкий порыв ветра донёс до него вонь помоечной крысы.
Фаддеич охнул, заметался. Под лавочку? Слишком открыто. В подъезд? А, ну как там окажется нора, из которой врагу подоспеет подкрепление? Взгляд упал на водосточную трубу, примятую снизу так, что можно было усидеть. Фаддеич подпрыгнул, подтянулся, дёргая ногами. Загородился от двора рюкзачком. И охнул: дурачина, ведь отсель и деться некуда! Сам себя, что называется, поймал.
В щель между рюкзачком и боком трубы виднелся клочок асфальта, и как раз сейчас этот асфальт обнюхивали длинные усы серой разбойницы.
Чура подняла голову, принюхалась. Оскалилась:
— Слезай сам, дедуля. Я не трону, мне за доставку уплачено.
— Разбежался, — буркнул Фаддеич. — Знаю я вашу доставку, шваль помойная.
— Как хошь, — крыса повела носом и вдруг, прыгнув вверх, вцепилась зубами в рюкзачок. Фаддеич ойкнул, выпустил лямки. Крыса мотнула головой, и рюкзачок отлетел в сторону.
И упал прямо перед мордой несущейся сломя голову рыжей пушистой кошки.
Маруська оглянулась. Увидела, как белый от ужаса Фаддеич отпихивается ногами от вставшей на задние лапы крысы. И, не тратя времени на раздумья, прыгнула.
Охотиться на крыс никто её не учил. Но или ты кошка — или нет. Маруська сомкнула зубы на толстом крысином загривке, для верности прижала лапой, и, перехватив добычу так, как подсказывала память охотников-предков, сжала челюсти.
Крыса и не пискнула. Только когти скребнули по асфальту. Зато пискнул Фаддеич:
— Маруся!
И выпал из своего убежища прямо кошке на спину.
— Там и сиди, — фыркнула Маруська. — Только держись, я быстро побегу.
Пахнущую помойкой и крысой Маруську искупали шампунем от блох, запеленали в мохнатое полотенце и высушили феном. Напрасно она шипела, что всякая порядочная кошка прекрасно умеет вычиститься и без хозяйской помощи. Викушка дёргала пушистую шерсть железной расчёской и всё повторяла:
— Маруся, Марусенька наша…
Фаддеич шебуршался под кухонной плитой, обустраиваясь на новом месте. И хозяйка, заваривая чай, ворчала себе под нос:
— Надо же, новый дом — а уже мыши завелись.
© А. Гореликова
Маруська фыркнула.
Фаддеич сердито засопел.
— А какой дом был! Веково-ой! Деды-прадеды жили! Нет, бросил. Всё равно, грит, не вернусь. Глухомань, грит… а и будет глухомань, коли все поразъедутся!
— Ну и сидел бы в том доме, — презрительно заявила Маруська.
— Один? — Фаддеич моргнул. — А, что с тобою толковать! Что ты понимаешь…
Маруська фыркнула громче прежнего, потянулась и, задрав пушистый хвост трубой, отправилась клянчить у хозяйки вкусненького.
А Фаддеич, поворчав для приличия ещё немного, шмыгнул к себе под плиту — вещи собирать. Покидал в видавший виды рюкзачок немудрящие пожитки, присел на дорожку. Вздохнул: как-то оно будет на новом месте? И полы там, небось, бетонные, и стены холодные…
И, махнув рукой, пошаркал к загромоздившим коридор диванным подушкам, стульям-табуреткам, книжным полкам и прочему предназначенному к перевозке последним рейсом добру. Кряхтя, протиснулся в загодя приготовленное гнёздышко под сиденьем старого кресла — и затих. Что делать домовому в дороге? Ясно что — спать, силы копить. В новом доме, чай, хлопот не оберёшься.
— Видеть это кресло не могу, — сердито сказала хозяйка. — Оно ж меня старше! Того гляди, развалится. Викушка, хватит тискать несчастную кошку! Посади её в переноску и иди вниз, скоро поедем.
Маруська переноску ненавидела. Однако шипеть, когда хозяйка не в духе… нет, порядочная кошка себе такого не позволит. Щёлкнула над головой пластмассовая крышка, Маруська свернулась клубком и приготовилась к долгому и скучному ничегонеделанию.
И тут, чуть не сбив с ног Викушку с переноской, в коридор шмыгнула баба Аня. Завертела похожим на клюв носом, озирая остатки соседского имущества.
— А ведь права ты, Леночка, ох, права! В новую квартиру да эдакий хлам ташщить — достатку не жди.
— Скрипит, — невпопад пожаловалась хозяйка. — Как Викушка в него плюхнется, так сердце ёкает.
Баба Аня деловито пощупала вытертую обивку кресла.
— Отдала бы ты его, Леночка, остолопу моему в гараж. А я бы тебя фикусом отдарила — темно ему у меня, фикусу, чахнет.
Хозяйка замялась, оглянулась на хозяина. Тот махнул рукой:
— Решай, как знаешь.
— Вот и ладненько, — закудахтала баба Аня, — вот и чудненько.
Маруська зашипела в переноске, но хозяева, конечно же, её не поняли. Даже Викушка.
Фаддеич проснулся от едкой вони. Голова раскалывалась. В щель под сиденьем сизой змейкой вползал бензиновый чад. Рядом что-то проревело, лязгнуло — и стало тихо. Кряхтя, охая и морща нос, Фаддеич выбрался наружу.
И оторопел.
Бетонный пол, стены кирпичные… лужица остро шибающего в нос бензина… гора пустых бутылок, тряпки какие-то вонючие, железки… метла в углу — для мебели, не иначе, полы-то сроду не метены… нет, это не новый дом! Фаддеич моргнул, всхлипнул, заметался в поисках выхода. Чуть не свалился в яму посреди пола. Кирпич да железо, да вонь едкая, да мусора горы. Заперт! Ни еды, ни воздуха свежего! Ох, беда, погибель неминучая…
Упал Фаддеич на бетонный пол, заплакал. И тут повеяло на него ветерком уличным, сладко пахнущим пылью да сухой травой. Кинулся домовой на запах, вспоминая мудрёное словцо "вентиляция", от хозяина как-то услышанное. Глядит — в стену кирпичную обрезок трубы окошком вмурован. Узкий, да жить захочешь — и в норку мышиную пролезешь. Ввинтился Фаддеич в трубу, на белый свет выцарапался, да и помчался что есть духу куда глаза глядят — лишь бы подальше от страшной, провонявшей бензином ловушки.
Долго бежал. Совсем из сил выбился. Наконец рухнул в траву под лавочкой, в чужом, незнакомом дворе, да и заплакал. Куда идти? Где своих искать?
Однако же слезами делу не поможешь. Отдышался Фаддеич, успокоился, думать стал. Припомнил, что хозяин говорил: до работы теперь два шага пешком будет, да и соседи все свои, из части. Значит, идти надо к той окраине, где ревут-гудят самолёты — а уж там новый дом искать.
— Эх, лётчики-пилоты, — вздохнул Фаддеич. Поднялся на ноги, отряхнулся, поправил рюкзачок — и побрёл.
Баба Аня стояла на балконе и смотрела, как с рёвом въезжает во двор мопед, как Маринка из соседнего подъезда усаживается на заднее сиденье, и охламон-внучек, ударив по газам, гордо увозит её кататься.
— Вот так и правнучков дождусь, — вздохнула баба Аня. Потёрла сухонькие ладошки, щёлкнула пальцами — и исчезла.
Если бы кто из любопытных соседей смотрел сейчас на бабыанин балкон, ему бы показалось, что старушка попросту шмыгнула в комнату. Но на самом деле она очутилась в гараже, свободном сейчас от охламона-внучка и его мопеда. Подошла к соседкиному креслу, приподняла сиденье:
— А и где ж тут помощничек мой будущий? Объявись-покажись, теперь я твоя хозяйка. Обменяла честь по чести, по обычаям, по приличиям.
Будь домовой здесь, ничего б ему после этих слов не осталось, как признать над собой новую хозяйку. Но ответа баба Аня не дождалась. Нахмурясь, она обошла гараж, поворошила груду промасленных, воняющих бензином тряпок.
— Ах ты ж! Сбёг, не успела… ну ничего, далеко не уйдёшь, — баба Аня схватила метлу, пришепётывая, буркнула под нос что-то неразборчивое — не иначе, заклинание, — и метла, задрожав, зависла над полом рядом со старухой. Та уселась на корявое метловище боком, по-дамски. Гикнула:
— Поехали!
Метла, заложив крутой вираж, вылетела из гаража. Лязгнуло за спиной железо, сам собой щёлкнул замок. Метла окуталась туманной маскировочной дымкой.
— Ищи! — Из бабкиной руки выпрыгнул клубок неровно спрядённой чёрной шерсти, завертелся, обежал полукруг перед гаражом и запрыгал, взяв след.
Фаддеич и помыслить не мог, что оказался в чужом гараже не случайно. И уж тем более домовой не ждал погони. По счастью, он уже перешёл три улицы — а улицы днём очень похожи на реки и, как реки, прячут след беглеца. Старуха на метле металась над потоком машин, выискивая в сизых выхлопах неясный след существа, пахнущего домашним уютом, а Фаддеич тем временем уходил все дальше. Над направлением думать не приходилось: взлетающие над городом самолёты видны были из северного окна покинутой нынче квартиры. Вот только неблизко северная окраина, ох, как неблизко…
Счастье ещё, что домовые умеют быть незаметными — иначе, пожалуй, пришлось бы обходить стороной широкие дворы с гуляющей ребятнёй. Нет, пробираться тротуарами Фаддеич не затруднился бы, но все ж таки возможность срезать углы сильно укорачивает путь. К тому же в одном дворе домовой подобрал огрызок яблока, а в другом урвал от воробьёв хлебную корку — скудный, но обед.
— Эх, лётчики-пилоты, — бормотал Фаддеич, выверяя путь на север. — Хоть бы кого из своих встретить, раз уж такая оказия.
Но из "своих" навстречу попадались только кошки. А кошка, хоть и понимает, что к чему, слишком гордое существо. Она не станет выспрашивать у бредущего через её двор усталого домового, каким ветром его сюда занесло.
Маруська сначала шипела, потом начала вопить.
— Марусенька, — бормотала Викушка, — не бойся, хорошая. Скоро поедем.
— Буйная зверюга, — покачал головой водитель. — Как только справляешься, и не исцарапана совсем.
— Она переноску не любит, а так ласковая, — объяснила Викушка. — Успокойся, Марусенька, вот приедем, я тебя выпущу…
Ну почему, дёрнула хвостом Маруська, люди такие бестолковые. А ещё "человек разумный", ха! Это кошка — разумная! И сколько сил приходится положить даже самой умной кошке на приручение хозяев — это ж подумать страшно! А в итоге — запирают в клетку, когда нужно действовать, и дорога каждая минута! А грузовик тащится по городу с окраины на окраину, то на светофорах стоит, то на переездах, а Викушка всё приговаривает, глупая, своё "не бойся"…
Наверное, не меньше получаса прошло, пока грузовик наконец-то остановился у нового дома. Викушка поднялась на третий этаж — первая, прижимая к себе переноску с кошкой. Щёлкнула крышка. Маруська не стала ждать, когда её честь по чести выпустят проверить новую квартиру: выпрыгнула, извернулась, рыжей молнией пронеслась вниз по лестнице.
— Маруся, — кричала позади Викушка, — Марусенька, вернись!
Глупая девчонка, думала Маруська. Глупые люди, куда ж вам без Фаддеича! Глупая, глупая хозяйка, ведь сама отдала! Счастье в доме на фикус променяла, ффе! Вернусь, думала Маруська, первым делом грохну тот фикус. Чтобы вдребезги. Нечего ему в добром доме делать, ведьминскому откупу!
Фаддеич устал. Солнце уже клонилось за высотки западной окраины, длинные тени расчертили нагретый за день асфальт. Ясно было, что ночевать придётся под лестницей чужого подъезда, или в случайной собачьей будке, или под боком незнакомой кошки. Да полно, думал Фаддеич, найду ли своих? Может, разумней было бы оглянуться вокруг и выбрать новых хозяев и новое жилье? Это ведь совсем нетрудно: на весь огромный город едва ли наберётся с десяток домовых — тех, кто не бросил на произвол судьбы хозяев, навсегда покинувших дедовские избы…
Но, думая так, Фаддеич всё шёл и шёл — туда, где ревели над городской окраиной заходящие на посадку самолёты. Туда, где обустраивается на невесть каком за последние полтора десятка лет новом месте его… семья, подумалось вдруг. Не хозяева, нет — какие ж они хозяева, когда даже не знают о нём? Просто люди, с которыми он сжился. Которых… любит?
Человеческое слово казалось глупым и неуместным. Домовой — тот, кто обихаживает дом, испокон веку так было. Но его дом остался в далеко и давно, его дом давно заброшен, покинут навсегда, как и вся деревня. Зато есть человек, который помнит тот дом. Который уходит в него корнями — как и Фаддеич, глупый домовой, забывший вековые устои, сменивший дом — на людей. Общие корни — не так уж мало.
Клубок потерял след, и не было в том ничего удивительного: веками проверенные средства не всегда годятся для изменившейся жизни. Но сдаваться баба Аня не собиралась. Вернув метлу на место — в точности за пять минут до возвращения внучка — она спряталась за заднюю стену гаража и позвала Чуру. Уж кто-кто, а помойная крыса найдёт в городе хоть беглого домового, хоть самого черта лысого. Запросит, правда, недёшево. Но дело того стоит.
Торговаться старуха не стала, и Чура взяла след за несколько мгновений до того, как выхлоп мопеда окончательно забил все запахи. Теперь не упустит, и никакие-такие реки-дороги её не собьют. Баба Аня довольно потёрла сухонькие ладошки, щёлкнула пальцами и перенеслась домой. Пока охламонистый внучонок распрощается со своей девицей, как раз поспеют тушёные в сметане грибочки, сварится картошечка… эх, подумала баба Аня, пусть, что ли, Маринку свою в гости позовёт? Домовой почти у них в кармане, самое время о и свадебке задуматься. Оно конечно, Маринка бы и сама справилась, девчонка дельная, да и мать её во дворе лучшая хозяйка. Но с домовым всяко спокойнее.
Маруська не стала повторять путь грузовика. Кошка она, в конце концов, или не кошка? А если кошка — так неужели не найдёт прямую дорогу? И ничего не значит, что она на улице отроду не бывала. Разум — он или есть, или его нет.
Поэтому Маруська смело спрямляла путь дворами — тем более смело, что улица с рёвом машин и сутолокой пешеходов пугала домашнюю кошку до полной оторопи. Дворы, правда, грозили встречей с собаками — но Маруське везло. А вернее, время было удачное: квартирные псы редко выгуливают хозяев посреди дня, их время — утро и вечер, а псы дворовые в этот жаркий денёк беготне за кошками явно предпочитали валяние на солнышке.
Однако в одном проулке, рядом с мусорными баками, Маруське всё-таки пришлось отсидеться на дереве — пока стайка пятнистых остроушек делила добычу: выброшенные кем-то кости, вкусно пахнущие бульоном. В другом месте неопытная в путешествиях кошка свернула в тупик и чуть не заблудилась: пришлось спрашивать совета у местных, полосатых и заносчивых, и долго выслушивать их насмешки пополам с описанием правильной дороги.
А солнце уже клонилось за высотки западной окраины, и Маруська начала бояться, что не успеет обратно до ночи. Викушка, пожалуй, плачет, хозяева мечутся, не зная, как успокоить детёныша. Вместо радостного новоселья… а сами виноваты, дёрнула хвостом Маруська. Но понимание, что хозяйка действительно сама виновата, и что она, Маруська, все делает правильно, не помогало забыть отчаянное Викушкино — "Вернись!". Детёныш, он и есть детёныш, думала кошка. Пусть глупый, да разве можно его не любить и не жалеть? И Маруська бежала ещё быстрее. Так и случилось, что она едва не проскочила мимо Фаддеича.
Фаддеич выкинул из головы мысли о ночлеге: вечера летом долгие, а идти, казалось ему, осталось не так уж много. Но он снова проголодался, и ему очень хотелось молока. Хозяева, небось, и не подозревают, что Маруська клянчит молоко не для себя, невесело усмехнулся домовой. Эх, и что за времена: кабы не кошка, людям и в голову бы не взбрело…
Острое чувство опасности накатило сзади. Ещё не понимая, в чем дело, домовой отшатнулся, и лишь потом сообразил: запах. Резкий порыв ветра донёс до него вонь помоечной крысы.
Фаддеич охнул, заметался. Под лавочку? Слишком открыто. В подъезд? А, ну как там окажется нора, из которой врагу подоспеет подкрепление? Взгляд упал на водосточную трубу, примятую снизу так, что можно было усидеть. Фаддеич подпрыгнул, подтянулся, дёргая ногами. Загородился от двора рюкзачком. И охнул: дурачина, ведь отсель и деться некуда! Сам себя, что называется, поймал.
В щель между рюкзачком и боком трубы виднелся клочок асфальта, и как раз сейчас этот асфальт обнюхивали длинные усы серой разбойницы.
Чура подняла голову, принюхалась. Оскалилась:
— Слезай сам, дедуля. Я не трону, мне за доставку уплачено.
— Разбежался, — буркнул Фаддеич. — Знаю я вашу доставку, шваль помойная.
— Как хошь, — крыса повела носом и вдруг, прыгнув вверх, вцепилась зубами в рюкзачок. Фаддеич ойкнул, выпустил лямки. Крыса мотнула головой, и рюкзачок отлетел в сторону.
И упал прямо перед мордой несущейся сломя голову рыжей пушистой кошки.
Маруська оглянулась. Увидела, как белый от ужаса Фаддеич отпихивается ногами от вставшей на задние лапы крысы. И, не тратя времени на раздумья, прыгнула.
Охотиться на крыс никто её не учил. Но или ты кошка — или нет. Маруська сомкнула зубы на толстом крысином загривке, для верности прижала лапой, и, перехватив добычу так, как подсказывала память охотников-предков, сжала челюсти.
Крыса и не пискнула. Только когти скребнули по асфальту. Зато пискнул Фаддеич:
— Маруся!
И выпал из своего убежища прямо кошке на спину.
— Там и сиди, — фыркнула Маруська. — Только держись, я быстро побегу.
Пахнущую помойкой и крысой Маруську искупали шампунем от блох, запеленали в мохнатое полотенце и высушили феном. Напрасно она шипела, что всякая порядочная кошка прекрасно умеет вычиститься и без хозяйской помощи. Викушка дёргала пушистую шерсть железной расчёской и всё повторяла:
— Маруся, Марусенька наша…
Фаддеич шебуршался под кухонной плитой, обустраиваясь на новом месте. И хозяйка, заваривая чай, ворчала себе под нос:
— Надо же, новый дом — а уже мыши завелись.
© А. Гореликова
Комментарии1
