На uCrazy 15 лет 4 месяца
Отец
Как-то буднично все произошло. Без слёз, уговоров и нервов. Отец присел передо мной, четырехлетним, на корточки, обнял неловко и смазано поцеловал в щеку.
– Прощай, сын...
Подхватил свой лёгкий коричневый чемодан из кожзама, ещё раз внимательно посмотрел на маму, и ушёл.
Только после того, как закрылась дверь, она опустилась на кухонную табуретку и спрятала лицо в ладонях.
– Вот и всё...
Выдохнула.
Меня потянуло к окну – посмотреть с высоты третьего этажа на отца: может, то, что сейчас происходит, понарошку? Вдруг он стоит у подъезда, смотрит вверх, и улыбается?
Нет, быстрым шагом отец удалялся в сторону остановки. Понурые плечи в белой рубашке от мелкого сентябрьского дождя промокли и выглядел он от этого ещё больше потерянным.
Никчемным.
У дороги вдруг остановился и я подумал, что вот здесь и заканчивается эта глупая игра. Открыл окно и собрался было помахать рукой, мол, возвращайся, папочка! Но скользнул по подоконнику и...
Последнее, что я помню из того дня – мамин крик, проникающий до самых косточек...
Слово «развод» я услышал гораздо позже. А его смысл понял примерно лет в четырнадцать. Да, ведь надо обязательно сказать, что тогда я не упал из окна – мама кричала по другой причине.
Чтобы я не останавливал отца.
Потом она кричала, чтобы я не плакал от тоски по нему. Затем – чтобы даже не вспоминал...
Не вспоминал о том, что у меня вообще есть отец...
Самое страшное во всем этом – она смогла внушить мне, что так оно и есть. Ведь это он ушёл, оставил нас, бросил. Поэтому – подлец…
Зачем мне это было нужно знать? У меня нет ответа на вопрос. Не подумайте, моя мама – замечательная. Возможно, что в её мыслях я просто стал инструментом нелюбви. Или – мести за расставание.
В общем, достаточно быстро отец просто исчез из моей памяти. На целых двенадцать лет.
Я мало чем отличался от других подростков – курить попробовал лет в четырнадцать. Алкоголь – немного позже. Но я не был шалопаем в полном смысле этого слова – неплохо учился и даже считался активистом в школе. Планировал поступать в юридический. Но компания и двор своё дело делали. А ещё озлобленность из-за частых до формулировок в родительских междусобойчиках в школе типа «безотцовщина» – чего с него взять?
Отсюда и черствость. И цинизм.
К 16 годам я часто не ночевал дома. Приходилось бывать и в подвалах, и на заброшенных стройках. Но матери звонил всегда, предупреждал, чтобы не волновалась.
И в этот раз позвонил.
Стрелки на больших вокзальных часах показывали десять минут одиннадцатого вечера. Не ночи – она для меня начиналась гораздо позже.
– Привет, мам. Не жди меня сегодня...
– С тобой, сын, кое-кто поговорить хочет...
И тут меня буквально парализовало в таксофонной будке. Голос я узнал сразу. Отец.
– Привет, родной мой...– говорит.
Цунами в душе возникло за доли секунды. Хотя, может быть, моя злость маскировала совсем другие чувства...
– Родной??? Какой я тебе родной?! У меня 16 лет отца не было! Почему он сейчас появиться должен? Пошёл вон из нашей квартиры, тварь!..
Ничего не дал ему сказать, ответить. Повесив трубку, тяжело дыша, стараясь проглотить огромный комок в горле, я медленно открыл дверь кабинки и побежал!
Побежал домой. Может, успею...
Железнодорожный вокзал располагался в получасе ходьбы от дома и бегом это расстояние можно было преодолеть минут за пятнадцать.
На ступеньках подземного перехода споткнулся, упал на глазах редких вечерних прохожих, которые смотрели на меня как-то с вопросом что ли. Да плевать на всех!
– Чего уставились? – заорал на все мощь.
А слезы-то уже лились по щекам, проделывая извилистые тропинки от глаз к подбородку. Попытался размазать их грязными от падения ладонями... Стало ещё заметнее, что плачу. Как девчонка...
Поднялся, вздохнул, сделал три шага и снова припустил в сторону дома.
Успеть бы.
…Метров за сто увидел красные фонари отъезжающей волжанки такси. А на заднем сиденье – все тот же понурый силуэт в белой рубашке…
Но по-прежнему бегом взлетел на этаж, ведь, может, обознался. Перед дверью в коридоре прислонившаяся к стене плачущая мать.
– Зачем ты так с ним? – вздохнула.
– Это я-то зачем? Я? – слов больше не было – их забрала моя бесконечная, как тогда казалось, боль. Лучше бы я упал с того подоконника!..
Уже потом, через несколько дней, мама рассказала мне, что все эти годы она с отцом созванивалась и переписывалась, мои фотографии ему посылала. Хвалилась – какой большой, самостоятельный и умный сын у него вырос. Добрый и понимающий. А я вон какой оказался, «пошел вон, тварь»…
Я, выходит, виноват во всем…
Плохо с виной жить. Но еще пятнадцать лет прошло с этим ощущением.
В армии отслужил, женился, дочь родилась. Как-то она у меня спросила – где мой папа, её дедушка? А что скажешь?
Ничего.
Но пути господни – странная штука. Туда приводят, о чем подумаешь. По работе оказался в том городе, где отец живет. Адрес его у меня с той, несостоявшейся встречи после разговора с матерью, всегда при себе в блокнотике был. Не знаю зачем – надеялся, наверное, что пригодится.
С самарского вокзала, с первых шагов по перрону, карман с блокнотом горел буквально. Ладонь обжигал, в которой сжимал его. Решение принял – увижу отца в этот раз. Обязательно!
Три дня командировки одним махом пролетели – уезжать завтра рано утром. Но слово себе дал – исполнять надо. Собрался, ботинки начистил, даже галстук нацепил. Может, чтобы понравиться?
Такси привезло к обычной «хрущевке». Во дворе – детвора, старушки на лавочке. В этом смысле все наши города друг на друга похожи, не отличишь. Постоял на углу – может, так увижу? Нет вроде бы лица знакомого. Родного. Еще одну сигарету закурил. Чего жду – непонятно. Трушу, значит. Решился, зашагал бодро ко второму подъезду – по номеру квартиры посчитать успел, мимо бабушек прошел, поздоровался. Но на их вопрос в спину «вы к кому?» сил ответить не нашел. На второй этаж поднялся – вот она, дверь дерматином обитая. Уф, воздуху в легкие набрал, в звонок позвонил. А у самого ноги назад отошли, будто бежать собрались. Стоять! – кричу себе. За дверью, слышу, шаги… Замок щелкнул.
Открыла приятная на вид женщина с сединой в прическе.
– Вам кого? – спрашивает.
Пока я слово подбирал – то ли отцом назвать, то ли по имени отчеству – в её глазах узнавание возникло. Рукой за сердце взялась.
– Господи… Игорек…
И слезы брызнули.
– Он тебя ведь каждый день ждет. Сейчас хотя бы в окно смотреть перестал… Да что же ты, заходи, – и дверь шире распахнула. – Сейчас он с прогулки вернётся – вокруг дома гуляет. Вот радости будет!
Сотни хороводов в голове эмоции закружили – и радость, что живой, и счастье, что ждал-таки. Не смотря ни на что.
– Нет, – отвечаю, – я его во дворе подожду лучше.
Развернулся и через две ступеньки из подъезда вбежал. Пристроился на низком заборчике детской площадки напротив, жду, в лица всматриваюсь.
…По плечам узнал – тем самым, понурым, будто груз на себе несет. Или вину за что-то. И по слезам тоже.
Отец остановился метрах в десяти, на дерево рукой облокотился. Смотрит прямо в глаза, только подбородок дрожит. И я не выдержал.
– Папа…
И тут рванул ко мне, словно пацана маленького заграбастал, прижал. А сам в голос плачет.
– Сынок. Сына. Сколько же я ждал тебя. Как надеялся, что простишь…
– А я думал, что прощения просить я должен, – выжал из себя сквозь слезы.
И мир дворовый притих вдруг. Круги счастья, как по воде, до всех докатились. И даже умудренные жизнью бабушки, смотрю, платочки подоставали, носом хлюпают.
Отец отстранился, улыбнулся и все годы прожитые растаяли, талой водой из сердца смылись. И надо-то всего было – приехать. Просто как.
Под руку в подъезд зашли, в квартиру поднялись.
Всю ночь на кухне просидели. Про жизнь свою рассказывали. Тетя Валя, жена отцова, стол накрыла, суетилась до полночи. Потом оставила мужиков – мол, вам есть о чем поговорить – спать ушла.
А мы молчали больше – насмотреться друг на друга не могли.
Но время, как на зло, пролетело быстро. А у меня поезд рано. И еще в гостиницу успеть за вещами.
На пороге обнялись. Опять со слезами.
– Теперь, – говорю, – приезжать часто буду. И внучку твою привезу.
С эти ощущением счастья и уехал. С надеждой и любовью в сердце. Ведь родного человека, который, казалось, потерян, снова для себя нашел…
Как обещал, в следующий свой приезд к отцу дочку взял, с дедом познакомить. Правда, забегая вперед, скажу, что знакомство это скомканным получилось.
У могилы…
Отец через неделю после моего отъезда умер. Сердце не выдержало. Тетя Валя рассказала потом, что у него болезнь неизлечимая была, на чем держался – неизвестно. На ожидании, может.
…Дочка сорванные на лужайке перед входом на кладбище ромашки ему положила.
– Привет, деда, – улыбается. – Я тебя таким и представляла – глаза как у папы.
И погладила фотографию на памятнике…
Любовь, она ведь навсегда, вечная, независимо от расстояния между людьми, глупых и придуманных обстоятельств. Она и в прощении тоже. Ради детей. Ради себя…
© Игорь Галилеев
– Прощай, сын...
Подхватил свой лёгкий коричневый чемодан из кожзама, ещё раз внимательно посмотрел на маму, и ушёл.
Только после того, как закрылась дверь, она опустилась на кухонную табуретку и спрятала лицо в ладонях.
– Вот и всё...
Выдохнула.
Меня потянуло к окну – посмотреть с высоты третьего этажа на отца: может, то, что сейчас происходит, понарошку? Вдруг он стоит у подъезда, смотрит вверх, и улыбается?
Нет, быстрым шагом отец удалялся в сторону остановки. Понурые плечи в белой рубашке от мелкого сентябрьского дождя промокли и выглядел он от этого ещё больше потерянным.
Никчемным.
У дороги вдруг остановился и я подумал, что вот здесь и заканчивается эта глупая игра. Открыл окно и собрался было помахать рукой, мол, возвращайся, папочка! Но скользнул по подоконнику и...
Последнее, что я помню из того дня – мамин крик, проникающий до самых косточек...
Слово «развод» я услышал гораздо позже. А его смысл понял примерно лет в четырнадцать. Да, ведь надо обязательно сказать, что тогда я не упал из окна – мама кричала по другой причине.
Чтобы я не останавливал отца.
Потом она кричала, чтобы я не плакал от тоски по нему. Затем – чтобы даже не вспоминал...
Не вспоминал о том, что у меня вообще есть отец...
Самое страшное во всем этом – она смогла внушить мне, что так оно и есть. Ведь это он ушёл, оставил нас, бросил. Поэтому – подлец…
Зачем мне это было нужно знать? У меня нет ответа на вопрос. Не подумайте, моя мама – замечательная. Возможно, что в её мыслях я просто стал инструментом нелюбви. Или – мести за расставание.
В общем, достаточно быстро отец просто исчез из моей памяти. На целых двенадцать лет.
Я мало чем отличался от других подростков – курить попробовал лет в четырнадцать. Алкоголь – немного позже. Но я не был шалопаем в полном смысле этого слова – неплохо учился и даже считался активистом в школе. Планировал поступать в юридический. Но компания и двор своё дело делали. А ещё озлобленность из-за частых до формулировок в родительских междусобойчиках в школе типа «безотцовщина» – чего с него взять?
Отсюда и черствость. И цинизм.
К 16 годам я часто не ночевал дома. Приходилось бывать и в подвалах, и на заброшенных стройках. Но матери звонил всегда, предупреждал, чтобы не волновалась.
И в этот раз позвонил.
Стрелки на больших вокзальных часах показывали десять минут одиннадцатого вечера. Не ночи – она для меня начиналась гораздо позже.
– Привет, мам. Не жди меня сегодня...
– С тобой, сын, кое-кто поговорить хочет...
И тут меня буквально парализовало в таксофонной будке. Голос я узнал сразу. Отец.
– Привет, родной мой...– говорит.
Цунами в душе возникло за доли секунды. Хотя, может быть, моя злость маскировала совсем другие чувства...
– Родной??? Какой я тебе родной?! У меня 16 лет отца не было! Почему он сейчас появиться должен? Пошёл вон из нашей квартиры, тварь!..
Ничего не дал ему сказать, ответить. Повесив трубку, тяжело дыша, стараясь проглотить огромный комок в горле, я медленно открыл дверь кабинки и побежал!
Побежал домой. Может, успею...
Железнодорожный вокзал располагался в получасе ходьбы от дома и бегом это расстояние можно было преодолеть минут за пятнадцать.
На ступеньках подземного перехода споткнулся, упал на глазах редких вечерних прохожих, которые смотрели на меня как-то с вопросом что ли. Да плевать на всех!
– Чего уставились? – заорал на все мощь.
А слезы-то уже лились по щекам, проделывая извилистые тропинки от глаз к подбородку. Попытался размазать их грязными от падения ладонями... Стало ещё заметнее, что плачу. Как девчонка...
Поднялся, вздохнул, сделал три шага и снова припустил в сторону дома.
Успеть бы.
…Метров за сто увидел красные фонари отъезжающей волжанки такси. А на заднем сиденье – все тот же понурый силуэт в белой рубашке…
Но по-прежнему бегом взлетел на этаж, ведь, может, обознался. Перед дверью в коридоре прислонившаяся к стене плачущая мать.
– Зачем ты так с ним? – вздохнула.
– Это я-то зачем? Я? – слов больше не было – их забрала моя бесконечная, как тогда казалось, боль. Лучше бы я упал с того подоконника!..
Уже потом, через несколько дней, мама рассказала мне, что все эти годы она с отцом созванивалась и переписывалась, мои фотографии ему посылала. Хвалилась – какой большой, самостоятельный и умный сын у него вырос. Добрый и понимающий. А я вон какой оказался, «пошел вон, тварь»…
Я, выходит, виноват во всем…
Плохо с виной жить. Но еще пятнадцать лет прошло с этим ощущением.
В армии отслужил, женился, дочь родилась. Как-то она у меня спросила – где мой папа, её дедушка? А что скажешь?
Ничего.
Но пути господни – странная штука. Туда приводят, о чем подумаешь. По работе оказался в том городе, где отец живет. Адрес его у меня с той, несостоявшейся встречи после разговора с матерью, всегда при себе в блокнотике был. Не знаю зачем – надеялся, наверное, что пригодится.
С самарского вокзала, с первых шагов по перрону, карман с блокнотом горел буквально. Ладонь обжигал, в которой сжимал его. Решение принял – увижу отца в этот раз. Обязательно!
Три дня командировки одним махом пролетели – уезжать завтра рано утром. Но слово себе дал – исполнять надо. Собрался, ботинки начистил, даже галстук нацепил. Может, чтобы понравиться?
Такси привезло к обычной «хрущевке». Во дворе – детвора, старушки на лавочке. В этом смысле все наши города друг на друга похожи, не отличишь. Постоял на углу – может, так увижу? Нет вроде бы лица знакомого. Родного. Еще одну сигарету закурил. Чего жду – непонятно. Трушу, значит. Решился, зашагал бодро ко второму подъезду – по номеру квартиры посчитать успел, мимо бабушек прошел, поздоровался. Но на их вопрос в спину «вы к кому?» сил ответить не нашел. На второй этаж поднялся – вот она, дверь дерматином обитая. Уф, воздуху в легкие набрал, в звонок позвонил. А у самого ноги назад отошли, будто бежать собрались. Стоять! – кричу себе. За дверью, слышу, шаги… Замок щелкнул.
Открыла приятная на вид женщина с сединой в прическе.
– Вам кого? – спрашивает.
Пока я слово подбирал – то ли отцом назвать, то ли по имени отчеству – в её глазах узнавание возникло. Рукой за сердце взялась.
– Господи… Игорек…
И слезы брызнули.
– Он тебя ведь каждый день ждет. Сейчас хотя бы в окно смотреть перестал… Да что же ты, заходи, – и дверь шире распахнула. – Сейчас он с прогулки вернётся – вокруг дома гуляет. Вот радости будет!
Сотни хороводов в голове эмоции закружили – и радость, что живой, и счастье, что ждал-таки. Не смотря ни на что.
– Нет, – отвечаю, – я его во дворе подожду лучше.
Развернулся и через две ступеньки из подъезда вбежал. Пристроился на низком заборчике детской площадки напротив, жду, в лица всматриваюсь.
…По плечам узнал – тем самым, понурым, будто груз на себе несет. Или вину за что-то. И по слезам тоже.
Отец остановился метрах в десяти, на дерево рукой облокотился. Смотрит прямо в глаза, только подбородок дрожит. И я не выдержал.
– Папа…
И тут рванул ко мне, словно пацана маленького заграбастал, прижал. А сам в голос плачет.
– Сынок. Сына. Сколько же я ждал тебя. Как надеялся, что простишь…
– А я думал, что прощения просить я должен, – выжал из себя сквозь слезы.
И мир дворовый притих вдруг. Круги счастья, как по воде, до всех докатились. И даже умудренные жизнью бабушки, смотрю, платочки подоставали, носом хлюпают.
Отец отстранился, улыбнулся и все годы прожитые растаяли, талой водой из сердца смылись. И надо-то всего было – приехать. Просто как.
Под руку в подъезд зашли, в квартиру поднялись.
Всю ночь на кухне просидели. Про жизнь свою рассказывали. Тетя Валя, жена отцова, стол накрыла, суетилась до полночи. Потом оставила мужиков – мол, вам есть о чем поговорить – спать ушла.
А мы молчали больше – насмотреться друг на друга не могли.
Но время, как на зло, пролетело быстро. А у меня поезд рано. И еще в гостиницу успеть за вещами.
На пороге обнялись. Опять со слезами.
– Теперь, – говорю, – приезжать часто буду. И внучку твою привезу.
С эти ощущением счастья и уехал. С надеждой и любовью в сердце. Ведь родного человека, который, казалось, потерян, снова для себя нашел…
Как обещал, в следующий свой приезд к отцу дочку взял, с дедом познакомить. Правда, забегая вперед, скажу, что знакомство это скомканным получилось.
У могилы…
Отец через неделю после моего отъезда умер. Сердце не выдержало. Тетя Валя рассказала потом, что у него болезнь неизлечимая была, на чем держался – неизвестно. На ожидании, может.
…Дочка сорванные на лужайке перед входом на кладбище ромашки ему положила.
– Привет, деда, – улыбается. – Я тебя таким и представляла – глаза как у папы.
И погладила фотографию на памятнике…
Любовь, она ведь навсегда, вечная, независимо от расстояния между людьми, глупых и придуманных обстоятельств. Она и в прощении тоже. Ради детей. Ради себя…
© Игорь Галилеев
Комментарии2
