Айзек Азимов.

Айзек Азимов родился 2 января 1920 года в России, в Петровичах - местечке, расположенном совсем недалеко от Смоленска и километрах в четырехстах от Москвы.

Его родители, Иуда и Анна, эмигрировали в Штаты в 1923 году, привезя с собой Айзека и его младшую сестру. Семья обосновалась в Бруклине, где отец в 1926 году купил кондитерскую лавку.



Религиозному воспитанию в семье уделяли довольно мало времени, и Айзек рано стал атеистом - чего он никогда не скрывал и никому не навязывал. В 1928 году отец Азимова добился натурализации, что означало, что Айзек тоже стал гражданином США.

Айзек научился читать, когда ему не исполнилось и пяти лет. В семь лет у него был уже формуляр в местной библиотеке. Читал он все и в огромных количествах. Начальную школу он закончил с лучшими результатами, имея лишь одно замечание - за постоянную болтовню на уроках.



Первая встреча с научной фантастикой состоялась у Азимова в 1929 году: в лавке на полках появились экземпляры научно-фантастических журналов. Обложка августовского выпуска (двое ученых, остолбенело взирающие на огненный шар, висящий над экспериментальной установкой) - иллюстрация к рассказу Харла Винсента потрясла, но отец не разрешил ему читать журнал, сочтя фантастику неподходящим чтением для сына.

Получив среднее образование, Азимов, по желанию родителей, пытался стать медиком. Это оказалось ему не по силам: при виде крови ему становилось плохо.



Затем Айзек сделал попытку поступить в самый престижный колледж Колумбийского Университета, но не прошел дальше собеседования, написав в автобиографии о том, что он болтлив, неуравновешен и не умеет производить на людей хорошее впечатление. Он был принят в юношеский колледж Сет Лоу в Бруклине. Через год этот колледж закрылся и Азимов оказался-таки в Колумбийском Университете - правда, как простой слушатель, а не студент элитного коллежда.

25 июля 1945 года Айзек Азимов женился на Гертруде Блюгерман, с которой он познакомился за несколько месяцев до этого.



В 1957 году Азимов стал лауреатом Премии Фонда Томаса Альвы Эдисона за книгу "Кирпичики мироздания", посвященную химическим элементам. В 1960 году Ассоциация Американских кардиологов удостоила его премии Говарда за книгу о химии крови "Река обетованная". За серию книг по химии он получил в 1965 премию Джеймса Грэйди от Американского Химического общества, а в 1967 году Азимову вручается Вестингаузовская премия за популяризацию науки Американской Ассоциации поддержки науки.

Особенно гордился Азимов наградами за работу в фантастике. В 1963 году он получил свою первую премию "Хьюго" "за вклад в фантастику". В 1966 году его трилогия "Основание" получила "Хьюго" как лучшая фантастическая серия всех времен.



Вышедший в 1972 году роман "Сами Боги" удостоился и премии "Хьюго", и премии "Небьюла" (Nebula Award), а в 1976 году этот успех повторила его новелла "Двухсотлетний человек".

Роман "Кризис основания", ознаменовавший его возвращение к крупной форме в научной фантастике в 1982 году, принес ему очередную премию "Хьюго".



В 1987 году ему была вручена еще одна "Небьюла" - на этот раз как Великому Мастеру. Последнюю свою премию -"Хьюго-92" за повесть "Золото" он уже не увидел...

Айзек Азимов, один из самых известных в мире писателей-фантастов, скончался 6 апреля 1992 года от сердечной и почечной недостаточности в госпитале Нью-Йоркского Университета. По воле покойного, тело его было кремировано, а пепел - развеян.






"...Вставьте шплинт А в гнездо Б..."

Из всех моих рассказов у этого самая необычная история. Причем он
самый короткий из когда-либо написанных мною.
Произошло это приблизительно так. 21 августа 1957 года я принимал
участие в дискуссии о средствах и формах пропаганды научных знаний,
передававшейся по учебной программе Бостонского телевидения. Вместе со
мной в передаче участвовали Джон Хэнсен, автор инструкции по использованию
машин и механизмов, и писатель-фантаст Дэвид О. Вудбери.
Мы дружно сетовали на то, что большинство произведений научной
фантастики, да и техническая литература тоже, явно не дотягивают до
нужного уровня. Потом кто-то вскользь заметил насчет моей плодовитости. С
присущей мне скромностью я весь свой успех объяснил невероятным обилием
идей, исключительным трудолюбием и беглостью письма. При этом весьма
опрометчиво заявил, что могу написать рассказ где угодно, когда угодно и в
каких угодно - в разумных пределах - условиях. Мне тут же бросили вызов,
попросив написать рассказ прямо в студии, перед направленными на меня
камерами.
Я снисходительно согласился и приступил к рассказу, взяв в качестве
темы предмет нашей дискуссии. Мои же оппоненты даже не помышляли, чтобы
как-то облегчить мою задачу. Они то и дело нарочно обращались ко мне,
чтобы втянуть в дискуссию и таким образом прервать ход моих мыслей, а я,
будучи довольно тщеславным, продолжал писать, пытаясь в то же время
разумно отвечать.
Прежде чем получасовая программа подошла к концу, я написал и
прочитал рассказ (потому-то он, между прочим, такой короткий), и это был
именно тот, который вы видите здесь под заглавием "...Вставьте шплинт А в
гнездо Б..."
Впрочем, я немного смошенничал. (Зачем мне вам лгать?) Мы трое
беседовали до начала программы, и я интуитивно почувствовал, что меня
могут попросить написать рассказ об этой программе. Поэтому на всякий
случай я несколько минут перед ее началом провел в раздумье.
Когда же они меня попросили-таки, рассказ уже более или менее
сложился. Мне оставалось только продумать детали, записать и прочитать
его. В конце концов в моем распоряжении было всего 20 минут.


x x x



Дейв Вудбери и Джон Хэнсен, неуклюжие в своих скафандрах, с волнением
наблюдали, как огромная клеть медленно отделяется от транспортного корабля
и входит в шлюз для перехода в другую атмосферу. Почти год провели они на
космической станции А-5, и им, понятное дело, осточертели грохочущие
фильтрационные установки, протекающие резервуары с гидропоникой,
генераторы воздуха, которые надсадно гудели, а иногда и просто выходили из
строя.
- Все разваливается, - скорбно вздыхал Вудбери, - потому что все это
мы сами же и собирали.
- Следуя инструкциям, - добавлял Хэнсен, - составленным каким-то
идиотом.
Основания для жалоб, несомненно, были. На космическом корабле самое
дефицитное - это место, отводимое для груза, потому-то все оборудование,
компактно уложенное, приходилось доставлять на станцию в разобранном виде.
Все приборы и установки приходилось собирать на самой станции собственными
руками, пользуясь явно не теми инструментами и следуя невнятным и
пространным инструкциям по сборке.
Вудбери старательно записал все жалобы, Хэнсен снабдил их
соответствующими эпитетами, и официальная просьба об оказании в
создавшейся ситуации срочной помощи отправилась на Землю.
И Земля ответила. Был сконструирован специальный робот с позитронным
мозгом, напичканным знаниями о том, как собрать любой мыслимый механизм.
Этот-то робот и находился сейчас в разгружающейся клети. Вудбери
нервно задрожал, когда створки шлюза наконец сомкнулись за ней.
- Первым делом, - громыхнул Вудбери, - пусть он разберет и вновь
соберет все приборы на кухне и настроит автомат для поджаривания
бифштексов, чтобы они у нас выходили с кровью, а не подгорали.
Они вошли в станцию и принялись осторожно обрабатывать клеть
демолекуляризаторами, чтобы удостовериться, что не пропадает ни один атом
их выполненного на заказ робота-сборщика.
Клеть раскрылась!
Внутри лежали пятьсот ящиков с отдельными узлами... и пачка
машинописных листов со смазанным текстом.


"Адский огонь".

Вокруг царила особая атмосфера всеобщего легкого возбуждения, когда
хорошо воспитаная публика, с нетерпением поглядывая на занавес, ожидает
начала премьеры. Горстка ученых, кое-кто из знати, несколько конгрессменов
и совсем мало репортеров - вот и все, кто счел нужным прийти сюда.
Элвин Хорнер из Вашингтонского бюро континентальной прессы рядом с
собой увидел Джозефа Винченцо из Лос-Аламоса.
- Уж теперь-то мы наверняка чему-то научимся, - обратился он к тому.
Винченцо пристально взглянул на него сквозь бифокальные стекла.
- Это не главное, - ответил он.
Хорнер нахмурился. Сегодня им впервые предстояло увидеть уникальные
кадры сверхзамедленной съемки атомного взрыва. С помощью хитроумных линз,
меняющих направленную поляризацию вспышек, момент взрыва будет разделен на
отдельные снимки, снятые с выдержкой в одну миллиардную долю секунды.
Вчера была взорвана атомная бомба. А сегодня эти кадры покажут им взрыв во
всех невероятных, удивительных подробностях.
- Думаете, это не подействует? - спросил Хорнер.
Лицо Винченцо мучительно исказилось.
- Конечно, подействует. Мы уже проводили предварительные испытания.
Но главное заключается в том, что ...
- В чем же?
- Что эти бомбы означают смертный приговор человечеству. Мне кажется,
мы не способны чему-либо научиться. - Винченцо мотнул головой. - Вон,
полюбуйтесь на них. Они взволнованы, их нервы трепещут, но они не
испытывают страха.
- Им известна опасность, которую несет в себе атомная бомба. И они
тоже боятся, - возразил репортер.
- Не совсем, - сказал ученый. - Я видел людей, которые наблюдали за
взрывом водородной бомбы, обратившей в ничто целый остров, а потом шли
спокойно домой и ложились спать. Такова человеческая натура. Им
тысячелетиями проповедуют об адском огне как о наказании для грешников, а
эффекта практически никакого.
- Адский огонь... Вы верующий сэр?
- То, что вы видели вчера и есть адский огонь. В буквальном смысле.
Хорнеру было достаточно. Он пересел на другое место, но с
беспокойством следил за публикой. Испытывал ли хоть один из них страх?
Задумывался ли в тревоге хоть кто-то об адском огне? Таких Хорнер что-то
не замечал.
Огни погасли, и сразу заработал проектор. На экране во весь рост
встала башня, начиненная огнем. Зрители застыли в напряженном молчании.
Затем на самой верхушке башни появилось крохотное пятнышко света -
сверкающая и пылающая огнем точка. Она медленно распускалась - словно
цветок, один за другим лениво разгибающий свои лепестки; игра света и тени
придавала ей странные колеблющиеся очертания. Точка постепенно принимала
форму овала.
Кто-то сдавленно вскрикнул, потом другие. Резкий всплеск невнятного
гомона сменился мертвой тишиной. Хорнер явственно ощущал запах ужаса, он
языком осязал вкус страха во рту и чувствовал, как леденеет кровь.
Овальный огненный шарик пророс побегами и, перед тем как,
стремительно вспыхнув, превратиться в ослепительную до белизны сферу, на
мгновение замер.
То мгновение статического равновесия... на огненном шарике появились
темные пятна глаз, над которыми тонкими темными линиями выступали брови;
линия волос, спускавшаяся ко лбу V-образным мысом; поднятые уголки рта,
неистово хохочущего в адском огне... и рога.


"Бессмертный бард".

- О да, - сказал доктор Финеас Уэлч, - я могу вызывать души
знаменитых покойников.
Он был слегка под мухой, иначе бы он этого не сказал. Конечно, в
том, то он напился на рождественской вечеринке, ничего
предосудительного не было.
Скотт Робертсон, молодой преподаватель английского языка и
литературы, поправил очки и стал озираться - он не верил своим ушам.
- Вы серьезно, доктор Уэлч?
- Совершенно серьезно. И не только души, но и тела.
- Не думаю, чтобы это было возможно, - сказал Робертсон, поджав
губы.
- Почему же? Простое перемещение во времени.
- Вы хотите сказать, путешествие по времени? Но это несколько...
необычно.
- Все получается очень просто, если знаешь, как делать.
- Ну, тогда расскажите, доктор Уэлч, как вы это делаете.
- Так я вам и рассказал.
Физик рассеянным взглядом искал хоть один наполненный бокал.
- Я уже многих переносил к нам, - продолжал Уэлч. - Архимеда,
Ньютона, Галилея. Бедняги!
- Разве им не понравилось у нас? Наверно, они были потрясены
достижениями современной науки, - сказал Робертсон.
- Конечно, они были потрясены. Особенно Архимед. Сначала я думал,
что он с ума сойдет от радости, когда я объяснил ему кое-что на том
греческом языке, который меня когда-то заставляли зубрить, но ничего
хорошего из этого не вышло...
- А что случилось?
- Ничего. Только культуры разные. Они никак не могли привыкнуть к
нашему образу жизни. Они чувствовали себя ужасно одинокими, им было
страшно. Мне приходилось отсылать их обратно.
- Это очень жаль.
- Да. Умы великие, но плохо приспосабливающиеся. Не
универсальные. Тогда я попробовал перенести к нам Шекспира.
- Что! - вскричал Робертсон. Это было уже по его специальности.
- Не кричите, юноша, - сказал Уэлч. - Это неприлично.
- Вы сказали, что перенесли к нам Шекспира?
- Да, Шекспира. Мне был нужен кто-нибудь с универсальным умом.
Мне был нужен человек, который так хорошо знал бы людей, что мог бы
жить с ними, уйдя на века от своего времени. Шекспир и был таким
человеком. У меня есть его автограф. Я взял на память.
- А он у вас с собой? - спросил Робертсон. Глаза его блестели.
- С собой. - Уэлч пошарил по карманам. - Ага, вот он.
Он протянул Робертсону маленький кусочек картона. На одной
стороне было написано: "Л. Кейн и сыновья. Оптовая торговля скобяными
товарами". На другой стояла размашистая подпись: "Уилм Шекспр".
Ужасная догадка ошеломила Робертсона.
- А как он выглядел? - спросил преподаватель.
- Совсем не так, каким его изображают. Совершенно лысый, с
безобразными усами. Он говорил на сочном диалекте. Конечно, я сделал
все, чтобы наш век ему понравился. Я сказал ему, что мы высоко ценим
его пьесы и до сих пор ставим их. Я сказал, что мы считаем их
величайшими произведениями не только английской, но и мировой
литературы.
- Хорошо, хорошо, - сказал Робертсон, слушавший затаив дыхание.
- Я сказал, что люди написали тома и тома комментариев к его
пьесам. Естественно, он захотел посмотреть какую-нибудь книгу о себе,
и мне пришлось взять ее в библиотеке.
- И?
- Он был потрясен. Конечно, он не всегда понимал наши идиомы и
ссылки на события, случившиеся после 1600 года, но я помог ему.
Бедняга! Наверное, он не ожидал, что его так возвеличат. Он все
говорил: "Господи! И что только не делали со словами эти пять веков!
Дай человеку волю, и он, по моему разумению, даже из сырой тряпки
выжмет целый потоп!"
- Он не мог этого сказать.
- Почему? Он писал свои пьесы очень быстро. Он говорил, что у
него были сжатые сроки. Он написал "Гамлета" меньше чем за полгода.
Сюжет был старый. Он только обработал его.
- Обработал! - с возмущением сказал преподаватель английского
языка и литературы. - После обработки обыкновенное стекло становится
линзой мощнейшего телескопа.
Физик не слушал. Он заметил нетронутый коктейль и стал бочком
протискиваться к нему.
- Я сказал бессмертному барду, что в колледжах есть даже
специальные курсы по Шекспиру.
- Я веду такой курс.
- Знаю. Я записал его на ваш дополнительный вечерний курс.
Никогда не видел человека, который больше бедняги Билла стремился бы
узнать, что о нем думают потомки. Он здорово поработал над этим.
- Вы записали Уильяма Шекспира на мой курс? - пробормотал
Робертсон. Даже если это пьяный бред, все равно голова идет кругом. Но
бред ли это? Робертсон начал припоминать лысого человека с необычным
произношением...
- Конечно, я записал его под вымышленным именем, - сказал доктор
Уэлч. - Стоит ли рассказывать, что ему пришлось перенести. Это была
ошибка. Большая ошибка. Бедняга!
Он, наконец, добрался до коктейля и погрозил Робертсону пальцем.
- Почему ошибка? Что случилось?
- Я отослал его обратно в 1600 год. - Уэлч от возмущения повысил
голос. - Как вы думаете, сколько унижений может вынести человек?
- О каких унижениях вы говорите?
Доктор Уэлч залпом выпил коктейль.
- О каких! Бедный простачок, вы провалили его.


"Хэллоуин".

Сандерсон выглядел встревоженным и хмурым.
- Это ошибка с нашей стороны. Мы настолько ему доверяли, что даже не
присматривали. Человеческая ошибка. - Он покачал головой.
- Но что к этому побудило?
- Идеология, - сказал Сандерсон. - Он берет работу только для того,
чтобы ее сделать. Мы знаем, потому что он оставил записку, что не может
переубедить нас. Он был одним из тех, кто утверждает, что расщепление ядра
смертельно опасно и, в конце концов, приведет к успешной краже плутония,
производству бомб в домашних условиях, ядерному терроризму и шантажу.
- Я полагаю, он не молчал?
- Да, он широко ставил об этом в известность всех, стараясь возбудить
общественное мнение.
- Насколько опасен похищенный им плутоний? - спросил Хейлис.
- Не совсем опасен. Количество его невелико. Чемодан можно держать в
руках и не подозревать, что внутри идет расщепление ядра. Он предназначен
для других целей. Уверяю вас, вещества там недостаточно для создания
бомбы.
- А может возникнуть опасность для владельца?
- Никакой, если не открывать чемодан. Конечно, если вынуть
содержимое, при определенных обстоятельствах возникнет угроза для того,
кто соприкасался с плутонием.
- Я вижу, общественность тревожится не напрасно, - заметил Хейлис.
Сандерсон нахмурился.
- Это ничего не доказывает. Впредь таких промашек не повториться, к
тому же эта система тревоги, во всяком случае, сработала. Если бы он не
ухитрился забраться в этот отель, и если бы мы не боялись переполошить там
людей...
- Почему вы сразу не известили Бюро?
- Если бы нам удалось заполучить его самим... - пробормотал
Сандерсон.
- Тогда все было бы шито-крыто, даже от Бюро. Оплошность, и только.
- Ну...
- Хорошо, что поставили нас в известность теперь, когда он умер.
Отсюда я делаю вывод, что плутония вы не нашли, не так ли?
Сандерсон опустил глаза, избегая ровного, внимательного взгляда
Хейлиса.
- Да, - признался он и добавил, обороняясь: - Мы не могли действовать
слишком открыто. Здесь тысячи людей, если бы пошли слухи, что это как-то
связанно со станцией...
- Тогда вы погибли, даже если вернете плутоний. Я понимаю. Сколько он
здесь находится? - Хейлис посмотрел на часы. - Сейчас три пятьдесят семь.
- Весь день. Мы не успели взять его на лестнице: он перепрыгнул через
перила и разбился.
- Но плутония при нем не оказалось. Кстати, откуда вы знаете, что он
пронес его в отель?
- Видели. Один из наших сотрудников держал его чуть ли не на мушке.
- Значит, несколько часов он скрывался от вас в этом отеле и мог
спрятать небольшой чемодан где угодно на двадцати девяти этажах, по
девяносто номеров на каждом, или коридорах, подсобках, конторах, в
подвале, на крыше в конце концов? И теперь мы должны вернуть его назад. Мы
не можем позволить плутонию болтаться по городу, столь бы мало его ни
было. Правильно?
- Да, - с несчастным видом кивнул Сандерсон.
- Конечно, можно отправить пару сотен человек обыскать отель дюйм за
дюймом, и в конце концов чемодан найдут.
- Но мы не можем пойти на это, - сказал Сандерсон. - Как мы все
объясним?
- Есть еще одна возможность, - заметил Хейлис. - Его слова. Как он
сказал - Хэллоуин?
Сандерсон кивнул.
- Несколько секунд он был в сознании, прежде чем умер. Мы спрашивали
его, где плутоний, и он сказал "Хэллоуин".
Хейлис глубоко вздохнул и медленно произнес:
- И это все, что он сказал?
- Все. Его слова слышали три человека.
- И вы точно слышали - Хэллоуин? Он не сказал что-нибудь другое?
- Нет Хэллоуин. Тут мы единодушны.
- Это слово не имеет какое-нибудь значение для вас? Ну... Проект
"Хэллоуин" на станции? Может быть, его использовали для какого-нибудь
обозначения?
- Нет-нет, ничего подобного.
- Как вы думаете, может быть, он пытался сказать, где спрятал
плутоний?
- Мы не знаем, - в панике бросил Сандерсон. - Глаза его уже не
видели, говорил он тихим шепотом. Мы даже не уверены, слышал ли он наши
вопросы.
Хейлис с минуту молчал.
- Да. Вполне возможно, это был ускользающий обрывок детских
воспоминаний праздника. Он укрылся в отеле, чтобы заставить вас зайти как
можно дальше и чтобы потом обо всем этом раструбили газеты. Это могло
иметь для него какое-то значение...
Сандерсон передернул плечами. Хейлис продолжал размышлять вслух:
- Хллоуин - день, когда в мир выходят злые силы, и он, наверное,
считал, что сражается против них.
- Мы не злые силы, - запротестовал Сандерсон.
- Но он так считал наверняка и не хотел, чтобы его поймали и нашли
плутоний. Потому-то он его и спрятал. В любом номере имеются пустые
укромные уголки. Во всех номерах днем меняют белье и полотенца, и когда
это происходит, дверь открыта. Он вошел, шагнул - один - единственный раз
- и поставил чемодан туда, где его сразу не увидишь. Позже он хотел
вернуться туда и забрать его, а если и поймают, ящик все равно заметил бы
кто-нибудь из постояльцев или персонала, отнес бы в правление и там бы его
вскрыли.
- Но какой номер? - с тоской протянул Сандерсон.
- Мы обыщем один номер, - ответил Хейлис, - и если это не сработает,
придется обыскивать весь отель.
И он вышел.


Полчаса спустя Хейлис вернулся. Тело убрали, но Сандерсон все еще
находился здесь в глубоком унынии.
- В номере было двое, - сказал Хейлис. - Пришлось их разбудить. Я
нашел кое-что наверху шкафа для одежды.
Это был небольшой куб серого цвета с ручкой для переноски сверху.
- Да, - кивнул Сандерсон, еле сдерживая напряжение. Он открыл замок и
вывернул его, затем положил возле отверстия индикатор. Послышался слабый
потрескивающий звук. - Да, это плутоний. Но как вы его нашли?
- Догадался, - пожал плечами Хейлис. - Последнее слово погибшего было
Хэллоуин. Когда он увидел тот номер открытым, поскольку там шла уборка,
ему наверное, это показалось знаменем.
- Какой Номер?
- Номер 1031, - ответил Хейлис. - Октябрь, тридцать первое. Хэллоуин.