Правила жизни Пауля Верхувена

Я не Альфред Хичкок.

Ненавижу слово «шедевр», хотя, наверное, время и дистанция иногда все же создают их. Но тот, кто говорит себе «Я собираюсь создать шедевр», по-моему, конченый придурок.

Всю свою юность я угрохал на физику и математику и ни разу не пожалел об этом. И то, и другое учит тебя оперировать в уме большими структурами. А это вещь, которую тебе никогда не даст гуманитарное образование.

Говорят, что Джордж Лукас хотел пригласить меня в качестве режиссера «Возвращения джедая», но неожиданно передумал. Наверное, решил, что если фильмом займусь я, то джедаи начнут нажираться и трахаться, как бешеные свиньи.

Человек — это сексуальная тварь, насквозь пропитанная желаниями. Влечение к противоположному полу горит в наших мозгах, как напалм, и если бы человек относился к сексу, как к рутинному продолжению рода, то вокруг бы до сих пор бегали одни динозавры. Потому что они точно трахались не задумываясь.

Мне нравится реалистичность человеческой похоти, которая есть в моих фильмах. Я — голландец, а голландцы всегда старались быть максимально достоверными в любых произведениях. Босх был маниакально реалистичен. Посмотрите на его картину «Блудный сын»: там изображен бордель, а рядом стоит человек и ссыт себе под ноги. Вы никогда не увидите такого у итальянцев, французов или англичан. Так работали только голландцы. Они выжигали идеализм реализмом. И я делаю то же самое.

Я не могу назвать себя христианином, но я здорово подкован в теологии — такое у меня хобби. К тому же я уверен, что любой, кто вырос среди европейской цивилизации, должен знать о христианстве все. Потому что христианство — это то, из чего мы появились.

Мне нравится, что христианство основывается на одном из самых страшных видов казни — распятии. В противном случае христианство никогда не оказало бы на людей такого воздействия.

Людям всегда нравилось насилие. Человек замышлен плохим. Он не может вынести даже пяти минут счастья. Заставьте его смотреть двухчасовую пьесу об абсолютном торжестве справедливости, и, уверяю, он либо заснет на пятой минуте, либо просто выйдет прочь.

Легко предположить, что жизнь во Вселенной развивается так же, как на Земле, и она так же полна жестокости. Так что если где-то существует цивилизация, опережающая нас в развитии на 20 тысяч лет, это значит, что она настолько же более жестока. Поэтому я бы никогда не стал снабжать этих существ знаниями о том, какая у нас милая отсталая планета. Думаю, им будет интересно смотреть, как мы умираем.

Кино, несомненно, скоро погибнет. Но не раньше, чем человечество.

Строго как режиссер, я срать хотел на тех, кто спрашивает меня, чувствую ли я какую-то ответственность, снимая свои фильмы.

Больше всего я люблю Арнольда за то, что у него практически нет самолюбия. Вы можете говорить ему что угодно. На съемках «Вспомнить все» Арнольд подошел ко мне и сказал: «Я не буду обижаться, если ты будешь со мной строгим». Я кивнул и сказал: «Арнольд, повернись, мне нужен другой угол». Но очень скоро я уже говорил: «Арнольд, ты выглядишь как мудак». И он соглашался: «Понятно. А так лучше?»

Будьте осторожны с Арнольдом. В один день он может стать президентом.

С тех пор как я перестал видеть хоть что-то общее между президентами США и собой, я понял, что жить в этой стране стало невозможно. Последний, у кого было что-то человеческое, — это Клинтон. Я легко могу идентифицировать себя с ним. В особенности, если вспомнить тот эпизод с Моникой. Я мог бы оказаться на его месте — вот о чем я думал. К тому же мне всегда нравилась идея орального секса в Овальном кабинете.

Ненавижу, когда политики и телевизионные ублюдки говорят о неприятии проституции. Как мне кажется, они даже не понимают, что продавать сиськи гораздо лучше, чем продавать свои мозги телеканалу или, скажем, табачной индустрии. Каждый год табак убивает миллионы людей, а телевидение делает идиотами миллиарды. Но эти уроды по-прежнему продолжают всерьез рассуждать о величайшем грехе — продаже пары сисек.

Сегодняшняя пресса атакует правительство, нанося ему удары справа и слева. Она наслаждается свободой слова, даже не догадываясь о том, что специально для нее выведена особая порода свободы слова — контролируемая.

У мира больше нет такой науки, как история. Сегодняшняя история — это ловкое средство для манипуляций, которое подается в ограниченных количествах и которое каждый раз сообщает ту малую часть, которая необходима в данный момент для конкретных целей.

Те, кто называют меня фашистом, и те, кто потирают руки каждый раз, когда кто-то ловит выжившего из ума нацистского бздуна-энурезника, — все эти люди почему-то совершенно не хотят обращать внимание на то, что в этот момент, прямо сейчас, в мире зарождается новый фашизм, в корне отличающийся от немецкого и, возможно, более страшный, чем он. Этот фашизм зарождается в торговых центрах и телевизионных шоу, и его главное отличие от немецкого заключается в том, что он намерен покорить весь мир незаметно.

Старое время — то, которое я застал в Голландии, было чудесным. Это была настоящая сексуальная революция. Нагота стала естественной, как хлеб. Все было очень просто. Ты говорил: «У тебя невероятное тело», и она снимала одежду. А потом, строго говоря, вы начинали трахаться. Так делали все. Все, что было связано с сексом, было разрешено. Женщины стали пить таблетки. Не было герпеса, еще не появился СПИД. Сифилис был под контролем, и все на него плевали. Это было невероятное время. Что-то вроде полной свободы, данной одновременно всем, кто пришел за ней. И среди этих пришедших был я.

Просыпаясь, я все чаще говорю себе: «Рая не существует, старик».

Ненавижу фарисеев.