Бомж-вуайерист с фотоаппаратом или великий фотограф-диссидент

Мирослав Тихий родился 20 ноября 1926 года в моравском селе возле города виноградников, вина и веселых народных песен – Кийова. Он был единственным сыном закройщика мужского платья и дочери сельского старосты, людей зажиточных и уважаемых, обладателей фирмы и большого дома. Способный юноша сразу после гимназии поступил в 1945 году на подготовительный факультет Пражской Академии изобразительных искусств, а в 1946 году был зачислен в класс профессора Желибского. В его мастерской Тихий был признанным лидером в рисовании, сокурсники любили его за веселый нрав и юмор. Все у высокого моравского красавца складывалось как нельзя лучше, как вдруг, в 1948 году, случился в Чехословакии коммунистический переворот.



Друг Мирослава Тихого Роман Буксбаум, открывший миру необычного фотографа, вспоминает: „Он был лучшим другом моего дяди, наши дома стояли рядом, и когда у них дом национализировали, то комнату для мастерской ему предоставила моя бабушка, с которой он подолгу беседовал на кухне. Я помню его, как члена нашей семьи, он приходил ежедневно, и они с бабушкой обсуждали все возможное на свете. А я был тогда еще маленьким и всего, конечно, не понимал. Только потом я узнал, что с ним случилось. После коммунистического переворота в Академии начались безжалостные гонения. Известные профессора и педагоги были изгнаны, студентам было запрещено работать с обнаженной натурой, вместо них на пьедесталах стояли рабочие в спецовках. Тихий перестал ходить на занятия, перестал общаться с друзьями и вскоре его забрали в армию“.



В страшные 50-е годы шпиономании и политических процессов, в дни опасности и преследований что-то случилось с психикой Тихого. Он попал в тюрьму, потом его мать добилась перевода сына в психиатрическую больницу в Опаве, где старый знакомый доктор Буксбаум был главным врачом. Там его держали до второй половины п0-х, пока не началась хрущевская оттепель. Тихий вернулся в Кийов, жил у родителей, получал грошовую инвалидную пенсию. Писал картины, упорно держась за свои старые привязанности – довоенный модернистский стиль, импрессионизм, кубизм.
В 60-е годы Тихий вообще перестал заботиться о своей внешности. Он не стриг волосы, отпустил бороду, носил разорванную черную одежду. Это был антипод идеала нового социалистического человека. И он опять попадает на 8 лет в тюрьму и в психиатрическую больницу.



В 70-е годы полицейское давление на Тихого продолжается. Регулярно, накануне Первого мая и других коммунистических праздников, перед домом Тихого останавливалась полицейская машина, и его на два дня изолировали от общества. В марте 1972 года картины Тихого полиция выбросила на улицу и отобрала мастерскую в доме бабушки Буксбаум. Тихий снимает коморку у соседки, живет среди мышей и говорит: «Мыши – это мои сестры. Убивать их в мышеловках я не могу и хочу быть похоронен рядом с ними». И еще: «Я - пророк распада и пионер хаоса, ибо только из хаоса возникает что-то новое». Ужасающий беспорядок и грязь в его берлоге – это его программа.



Исчерпав свой интерес к абстракции, рисунку и живописи, Тихий ушел в фотографию, найдя выход через технологически неустранимое присутствие внешней реальности. Определяя фотографию как «живописание светом» он по-прежнему придерживался принципов импрессионизма. В этом смысле фотография и рисунок стали для него взаимозаменяемыми физическими выражениями одной и той же художественной мысли. Проявив и напечатав свои снимки — каждый из его отпечатков уникален, фотобумага зачастую отрывалась руками — Тихий складывал их в коробку и рассматривал позже, отрезая части, не заботясь о прямых углах, выделяя очертания карандашом. При этом он очень внимательно относился к цвету обрамления и паспарту, которые тоже делал сам.



В 1970—80-е годы легкость и изящество линии ушли из его рисунков. В то же время он стал много экспериментировать — появилась живопись на деревянных досках, найденных во дворе, новая для него графика. Все его работы пылятся и валяются в полном беспорядке в его доме. С тех пор, как Тихий потерял свою студию, ему приходилось работать в весьма скромных условиях своего дома. Трудно было находить натурщиц, живя в изоляции, под давлением внешних помех. Модели не приходили к нему, и он сам стал выходить на их поиски. Когда его спрашивали, почему он увлекся фотографией, он отвечал: «Картины уже были написаны, рисунки нарисованы. Что мне оставалось делать? Я стал искать новую технику. С помощью фотографии я все видел в новом свете. Это был новый мир».





О начале экспериментов Тихого в 60-е годы мне известно лишь то, что его первой камерой был унаследованный от отца полевой фотоаппарат. Фотографии Тихого не пронумерованы, и на них нет дат. Датировать их можно только приблизительно по стилю одежды или моделям машин в кадре. Иногда помогают материалы, которые он использовал при обрамлении и приклеивал на обратную сторону фотографий. Большинство было снято в 70—80-е годы. Пленку, фотобумагу и химикаты он покупал в местной аптеке. Темную комнату он соорудил во дворе рядом с домом, а увеличитель сделал из досок и перекладин, содранных с забора и скрепленных листовым железом. Тихий принципиально отказывался от оборудования, которое ему предлагали. То, что он все делал сам, демонстрировало его независимость. Он отказался от удобств, предоставленных современным миром, чтобы освободиться от необходимости соответствовать его требованиям. Бережливость, ограничение себя лишь самым необходимым и самообеспеченность были частью философии, которую он нес с собой по жизни.





Когда Тихий начал ходить с фотоаппаратом собственного производства и фотографировать женщин в бассейне, в парке и на улицах города, милиция надеялась, что будет возможность арестовать его из-за какого-нибудь сексуального проступка. Но в его действиях не было ничего предосудительного, к женщинам он не приставал никогда. Отчаявшись, милиция обвинила его в нарушениях гигиены. Судебные эксперты указали на причину обвинения: в одежде Тихого были «со всей определенностью найдены две вши и кухонный таракан». На вопрос судьи, что он может сказать по этому пункту обвинения, Тихий ответил: «Призовите их в качестве свидетелей».





Тихий носил фотоаппарат под свитером. Как правило, это была самая дешевая советская бакелитовая модель, найденная у старьевщика и приспособленная для его собственных нужд. Фотоаппарат свисал с шеи под свитером и оставался невидимым. Когда что-либо привлекало взгляд фотографа, он приподнимал свитер левой рукой и снимал правой, даже не глядя в видоискатель. Все это происходило молниеносно и было практически незаметно. День его начинался рано, в 6 утра. Он бродил по улицам, автоматически снимая, по его собственному утверждению, то, что попадалось ему на пути. Его излюбленными местами были автобусная станция, главная площадь рядом с церковью, парк напротив школы и соседствующий бассейн. Делая иногда по сто снимков за раз, таким образом он запечатлевал день, проведенный в воображаемом городе женщин.





Мирослав Тихий: "Я не подбирал красавиц из кинофильмов, я снимал и рисовал все, что, как мне казалось, похоже на этот мир. Вот такое мне пришло в голову. Все, что можно было распознать глазом, я снимал. Я не оптик, я – атомщик, потому что должен обследовать каждый атом. Видите, эти фото грязные, грязь творит поэзию, дает художественное качество. Это не абстрактные творения, это конкретика, это глаз. Женщина – это мой мотив. Все остальное меня не интересует. Но я не сближался с ними, не пускался с ними во все тяжкие. Даже когда я вижу женщину, которая мне нравится, и, может быть, я пошел бы на какой-то контакт, я осознаю в этот момент, что меня это собственно не интересует. Вместо этого я беру карандаш и рисую ее. Эротика – это все равно только мечта. Это наша иллюзия. Это поэзия".





Как правило, Тихий держал дистанцию между собой и своими моделями. Он снимал быстро, незаметно и с довольно большого расстояния. Он повторял, «Если хочешь быть знаменитым, нужно делать что-то хуже, чем кто-либо другой на свете!» Поражает то, сколько «ошибок» и «недостатков» могут вобрать в себя работы Тихого. Все его негативы либо недодержаны, либо передержаны, несфокусированы, поцарапаны, напечатаны на неаккуратно отрезанной бумаге со следами грязи и пыли, с отпечатками пальцев, с бромидовыми пятнами, с краями, обгрызенными мышами. Путь его фотографий после темной комнаты — адский. Они дозревают в пыльной куче годами, на них сидят, спят и наступают, дорисовывают, сгибают, кладут под ножку стола, чтобы тот не качался, на них проливают кофе, оставляют под дождем, а потом находят вновь и спасают, обрамляя куском картона и приклеивая телепрограмму на обороте. Нарочитое презрение к фотографическому идеалу чистоты в работах Тихого отражено не как недостаток, а как усиление чувственности. Благодарю жестокому обращению с собой, женские образы всплывают из мягкого импрессионистического света как будто чудом. Их сущность, их бытие выражены не посредством реализма, совершенного изображения, а как отрицание оных. Красота становится сном.













Всемирная известность пришла к фотографу после первой выставки, которая была организована знаменитым куратором и теоретиком современного искусства Харальдом Зееманом на Биеннале в Севилье летом 2004 года, когда Мирославу Тихому было 78 лет. За ней последовала ретроспектива в Кунстхаусе в Цюрихе, а после этого его странные, несовершенные, в обычном смысле слова, фотографические картинки, разлетелись по всем крупнейшим выставочным залам мира – в Нью-Йорке, Берлине, Антверпене, Лондоне и Париже.