Путешествие Дайкокуя Кодаю

Запад, Восток –
Всюду одна и та же беда,
Ветер равно холодит.
(Другу, уехавшему на Запад)
Мацуо Басё (1644 – 1694).
Перевод В. Марковой.

А было так, что в 1783 году японское судно «Синсе-мару» угодило в сильный шторм, и затем семь месяцев (вы только себе представьте – целых семь, семь месяцев в море!) носилось по Тихому океану, а потом ее выбросило на остров Амчитка – землю, принадлежавшую России.

Спаслись капитан судна Дайкокуя Кодаю и несколько человек – членов его экипажа. К счастью они встретили русских промышленников, которые дожидались корабля, который приходил раз в три года. Никаких вариантов больше не было, и японцы остались на острове вместе с русскими и начали учить русский язык. Он красивый, ваш язык, говорили они, очень емкий, но больно уж трудно его учить, так как «в русском алфавите буквы хотя и имеют звук, но не имеют смысла». А еще выяснилось, что русских звуков: согласных – в, ж, л, ф, ч, ц, ш, щ; и гласных – е, ы, у японцев в языке нет и нужно учиться их произносить, что взрослым было очень трудно!

Бригантина «Екатерина», доставившая Дайкокуя Кодаю обратно
в Японию. Токийский национальный музей.

Прошли три года, долгожданный корабль прибыл, и... потерпел крушение у самого входа в гавать. Экипаж «Синсё мару» уже пережил гибель своего судна, и новая катастрофа стала для него ударом. Перспектива провести ещё несколько лет здесь на острове в ожидании ещё одного русского корабля была бы слишком уже тяжелым испытанием для всех. Но из обломков корабля они за два года своими руками и почти без инструментов сумели построить новый корабль и на нем добрались до Камчатки! Вот только решить вопрос с японцами могли только в Петербурге, поэтому их «старший» должен был ехать туда!

В 1789 году те японцы, что остались в живых (часть моряков умерла от цинги еще на острове), приехали в Иркутск, и, встретившись там с земляками, решили принять православие и назад не возвращаться. Матрос Седзо, например, при крещении сделался Федором Степановичем Ситниковым, а Синдзо – Николаем Петровичем Колотыгиным. И поступили они так совсем не из-за любви к России, а по суровой, и даже очень суровой необходимости. Ведь в Японии того времени был закон, по которому простые японцы не могли уплывать от берега на расстояние более, чем на три дня нахождения в пути, чтобы за больший срок они не смогли бы встретить там европейцев и – не дай бог, перенять у них что-нибудь плохое. Нарушителей закона по возвращении ожидала смертная казнь!

В Иркутске Кодаю повстречал члена Петербургской академии наук Кирилла Густавовича Лаксмана, который написал в столицу прошение о разрешении японским морякам вернуться на родину. Ответ, однако, так и не пришел, и тогда Лаксман сделал Кодаю интересное предложение: съездить туда самому и добиться официального разрешения от властей, без которого местные власти и пальцем шевельнуть не смели. И вот 15 января 1791 года они выехали из Иркутска и направились в столицу.

Путешествие Кодаю по Российской империи – человека купеческого звания, но образованного и начитанного, позволило ему хорошо изучить Россию, и записать все увиденное. Он восторгался просторами русских земель, которые рядом с Японией, где ценился каждый клочок ровной земли, ему казались совершенно необъятными. Он оказался внимательным наблюдателем и заметил и то, что почвы у нас менее плодородны, что земледелие наше трудоемко, а урожаи скудны, но вот в том, что русские употребляли мало риса, увидел свидетельство их нищеты.

Увиденных им россиян Кодаю описывал высокими, белокожими, голубоглазыми, с крупными носами и волосами каштанового цвета. Он посчитал их людьми уважительными, склонными к миролюбию, но одновременно отважными и решительными, к праздности и безделью не привыкшими. Получается, что его описание сильно отличается от того, что писали о России и ее людях западноевропейские путешественники, что побывали у нас и до него, и позднее.

В июне 1791 года капитан Кодаю прибыл в столицу и был торжественно приглашен в Царское Село. Официальный прием был весьма чинным и произвел на японца сильное впечатление. Впрочем, российских придворных он тоже поразил немало, так как появился при дворе в своем национальном костюме и с самурайским мечом за поясом. Его историю императрица Екатерина Великая приняла близко к сердцу и пообещала содействие. А когда она подала ему руку, он три раза ее лизнул, чем выразил ей глубочайшее, по его мнению, почтение. Ведь поцелуй японцам был тогда неведом – так глубоко отличались их ментальность и ментальность европейцев.

Члены экипажа «Синсё-мару» Дайкокуя Кодаю (слева) и Исокити
по возвращении в Японию в 1792 году.
Токийский национальный музей.

К счастью, Кодаю привык к сложным японским ритуалам у себя дома, так что он даже посчитал, что в России императорские особы держат себя очень даже просто. А уж когда сам наследник престола цесаревич Павел Петрович усадил его в свою карету, да еще и, не чванясь, сидел рядом с ним, стало для него сущим потрясением, ведь для японца сидеть вот так рядом с сыном императора было равносильно святотатству.

Находясь в столице России, Кодаю охотно выступал с рассказами о своей родине и в университетах, и школах, и на светских приемах и даже... в публичных домах. Видимо он понимал, что закладывает основы добрососедства и понимания между нашими народами и очень старался поддержать достоинство своей страны. Поэтому, хотя он и не являлся самураем, вел он себя как самый настоящий самурай и на все светские рауты приходил в вышитом шелковом кимоно и шароварах хакама, а также с коротким мечом вакидзаси, вызывавшим всеобщее изумление.

Адам Лаксман – сын Кирилла Лаксмана – руководитель посольства
на бригантине «Екатерина» (работа японского художника).
Токийский национальный музей.

Но было и ему чему у нас удивляться. Например, тому, что в России делают прививки от оспы, для которых используют гной из оспенных язв коров, которых в Японии было очень мало.

Памятник Петру Первому в Петербурге. Таким его увидел Кодаю.
Токийский национальный музей.

Его удивляло, что люди берут воду прямо из реки, а колодцы роют только в деревнях. Заметил, что русские очень любят похваляться своим богатством, но что и нищих в России увидел мало, и то многие из них тюремные арестанты. Крайне удивляло Кодаю, что после бани россияне пребывали в исподнем. Зато когда он также после бани надел юката (легкий халат), это произвело настоящую сенсацию, и многие стали следовать его примеру и завели себе похожие халаты.

Карта Японии, нарисованная Кодаю.

Россия удивила его и отсутствием паланкинов. И даже не столько самих паланкинов, Русские почему-то не хотели верить его рассказам о них: «Не может быть, чтобы люди заставляли других людей возить себя, это же грешно!» Удивило японцев, что в России молятся изображениям бога (иконам) и носят на груди его фигурку (крестик). Дело в том, что к этому времени христианство, распространившееся в Японии усилиями иезуитов, было из неё уже давно изгнано, а исповедовать что-то другое, кроме буддизма было опять-таки строго настрого запрещено!

Ложка, вилка и нож – вещи для японца того времени поистине
удивительные. Токийский национальный музей.

Но самое удивительное, что проехав всю Россию, а ехал он год, Кодаю в своих записках о России ни единым словом не упомянул о знаменитом русском пьянстве, которое всегда присутствовало в описаниях путешественников с Запада. То есть, судя по тому, что он написал, его не существовало в природе, и это наводит на мысль, а где тогда больше пили?! Побывал он и во многих злачных местах Петербурга и подробно рассказал о публичных домах, которые очень ему понравились, вполне легально существовали и были в большой популярности у русских людей самого разного достатка и звания. Удивительно, что внутри эти заведения были богато убраны, а уж обходительность девушек, которые не только не брали с него денег, а напротив, сами дарили ему подарки, превзошла все его ожидания.

Микроскоп, часы и медали – все это Кодаю зарисовал
очень тщательно! Токийский национальный музей.

Но что больше всего поразило его в нашей стране, так это… отхожие места. В Японии их ставили на четырех столбах, приподнимая над землей, ямы внизу не рыли, а падающие вниз фекалии тут же собирали и… набрав достаточно, продавали в качестве удобрений. Ведь крупного рогатого скота у крестьян не было, им нечем было его кормить. Японцам был неведом вкус коровьего молока. Лошади были только у самураев. И чем же было удобрять свои поля? А тут такое «богатство», и зимой оно просто так замерзает, а летом пропадает без пользы! Хотя он отметил, что благодаря этому в России нет проблем с добычей селитры (ее тогда получали из земли, которую копали рядом «заходами»!), поэтому и порох в России был отличный! Ещё одного обстоятельства, так сказать, «интимного свойства», Кодаю также не понял. Вернее, он очень удивлялся тому, что если послушать российских мужчин, то все они то и дело говорят о… «дзоппа эбёто». Но стоит им только это самое предложить (а среди самураев, да и простых японцев, включая моряков и купцов, сексуальные контакты мужчины с мужчиной считались делом совершенно нормальным!), как они в смущении, а то даже и с гневом отказывались! То есть делать это плохо, а вот говорить, значит, хорошо?! «Тогда зачем же об этом говорить, если не делать?» – удивлялся Кодаю.

Не понял он и российскую систему финансов и кредита. Само понятие «банк» так и осталось для него не более чем красивым зданием. А вот чем конкретно там занимались, он уяснить себе не сумел.

В итоге, он получил-таки разрешение вернуться в Японию. От императрицы на прощание он получил в подарок табакерку, золотую медаль, и 150 золотых червонцев и, непонятно почему и зачем, микроскоп.

Ну, а правительство поспешило использовать создавшуюся ситуацию для того, чтобы установить с Японией дипломатические и торговые отношения. И вот 20 мая 1792 года трое японцев взошли на борт бригантины «Екатерина» и вместе с первым русским посольством отплыли к её берегам. Визиту придали полуофициальный характер, чтобы в случае чего «не понести никакого урону».

9 октября 1792 года посольство прибыло в Японию, но ему ограничили перемещение, а приплывших японцев хотя и не казнили, но разослали по разным местам, а потом стали допрашивать относительно всего, что с ними произошло в России. Придворный врач сёгуна Кацурагава Хосю со слов Кодаю написал объемный труд «Хокуса Бонряку» («Краткие вести о скитаниях в Северных водах»), состоявший из одиннадцати разделов. Однако его тут же засекретили и хранили в императорском архиве без права доступа до 1937 года, когда его издали очень маленьким тиражом.

Интересно, что капитан Кодаю составил и первый русско-японский словарь, в котором был целый раздел ненормативной русской лексики того времени, которая, однако, показалась ему вполне употребительной!




Ну, а русское посольство находилось в Японии до конца июля 1793 года, и даже сумело получить разрешение на один русский корабль в год, который мог прибыть в порт Нагасаки. Но российское правительство им так и не воспользовалось, а после смерти Екатерины о Японии и вовсе позабыли, так как уж очень она была далеко! Сейчас можно только лишь гадать, как изменился бы ход истории, если бы России и Японии удалось бы в то время наладить между собой дипломатические и торговые отношения. Возможно, изменилась бы и вся последующая история человечества, и мир бы сегодня был совсем другим? С другой стороны для того, чтобы контакты между нашими государствами могли сохраняться и развиваться, требовался взаимный интерес. А вот его-то практически и не было! Ну что могла предложить Российская империя японцам с такой территории, как Дальний Восток? Традиционные русские меха, порох, оружие? Меха им были не нужны, потому, что такова была их культура, а порох и оружие в эпоху Эдо японцам не требовались потому, что в стране царил мир, а воинственные иностранцы до неё еще не добрались. А нет общих точек для соприкосновения, нет и взаимного интереса, нет и контактов на политическом, культурном и всех прочих уровнях, без чего прочные связи двух стран невозможны!

P.S.: В 1990 году СССР и Япония эту историю экранизировали. Фильм называется "Сны о России". Снято так, что, даже сейчас, смотрится как блокбастер с многомиллионным бюджетом.