Чернобыль. 21 год спустя...часть2

Опомнилась:
напоследок его увижу! Увижу! Скатилась с лестницы... Он лежал еще в барокамере, не увезли... Последние слова его: "Люся! Люсенька!" - "Только отошла. Сейчас прибежит", - успокоила медсестра. Вздохнул и затих...
Уже я от него не оторвалась... Шла с ним до гроба... Хотя запомнила не сам гроб, а большой полиэтиленовый пакет... Этот пакет... В морге спросили: "Хотите, мы покажем вам, во что его оденем". Хочу! Одели в парадную форму, фуражку наверх на грудь положили. Обуть не обули, не подобрали обувь, потому что ноги распухли... Парадную форму тоже разрезали, натянуть не могли, целого тела уже не было... Все - рана... В больнице последние два дня... Подниму его руку, а кость шатается, болтается кость, тело от нее отошло... Кусочки легкого, кусочки печени шли через рот... Захлебывался своими внутренностями... Обкручу руку бинтом и засуну ему в рот, все это из него выгребаю... Это нельзя рассказать! Это нельзя написать! И даже пережить...
Это все такое родное... Такое любимое... Ни один размер обуви невозможно было натянуть... Положили в гроб босого...
На моих глазах... В парадной форме его засунули в целлофановый мешок и завязали... И этот мешок уже положили в деревянный гроб... А гроб еще одним мешком обвязали... Целлофан прозрачный, но толстый, как клеенка... И уже все это поместили в цинковый гроб... Втиснули... Одна фуражка наверху
осталась...
Съехались все... Его родители, мои родители... Купили в Москве черные платки... Нас принимала чрезвычайная комиссия. И всем говорила одно и то же, что отдать вам тела ваших мужей, ваших сыновей мы не можем, они очень
радиоактивные и будут похоронены на московском кладбище особым способом. В запаянных цинковых гробах, под бетонными плитками. И вы должны этот документ подписать... Если кто-то возмущался, хотел увезти гроб на родину, его убеждали, что они, мол, герои и теперь семье уже не принадлежат. Они уже
государственные люди... Принадлежат государству. Сели в катафалк... Родственники и какие-то военные люди. Полковник с рацией... По рации передают: "Ждите наших приказаний! Ждите!" Два или три
часа колесили по Москве, по кольцевой дороге. Опять в Москву возвращаемся... По рации: "На кладбище въезд не разрешаем. Кладбище атакуют иностранные корреспонденты. Еще подождите". Родители молчат... Платок у мамы черный... Я чувствую, что теряю сознание. Со мной истерика: "Почему моего мужа надо
прятать? Он - кто? Убийца? Преступник? Уголовник? Кого мы хороним?" Мама: "Тихо, тихо, дочечка". Гладит меня по голове... Полковник передает: "Разрешите следовать на кладбище. С женой истерика". На кладбище нас окружили солдаты... Шли под конвоем... И гроб несли... Никого не пустили...
Одни мы были... Засыпали моментально. "Быстро! Быстро!" - командовал офицер. Даже не дали гроб обнять... И - сразу в автобусы... Все крадком... Мгновенно купили и принесли обратные билеты... На следующий день. Все
время с нами был какой-то человек в штатском, с военной выправкой, не дал даже выйти из гостиницы и купить еду в дорогу. Не дай Бог, чтобы мы с кем-нибудь заговорили, особенно я. Как будто я тогда могла говорить, я уже
даже плакать не могла. Дежурная, когда мы уходили, пересчитала все полотенца, все простыни... Тут же их складывала в полиэтиленовый мешок. Наверное, сожгли... За гостиницу мы сами заплатили... За четырнадцать
суток... Клиника лучевой болезни - четырнадцать суток... За четырнадцать суток человек умирает...
Дома я уснула. Зашла в дом и повалилась на кровать. Я спала трое суток... Приехала "Скорая помощь". "Нет, - сказал врач, - она не умерла. Она проснется. Это такой страшный сон".
Мне было двадцать три года...

Я помню сон... Приходит ко мне моя умершая бабушка, в той одежде, в которой мы ее похоронили. И наряжает елку. "Бабушка, почему у нас елка? Ведь сейчас лето?" - "Так надо. Скоро твой Васенька ко мне придет". А он вырос
среди леса. Я помню сон. - Вася приходит в белом и зовет Наташу. Нашу девочку, которую я еще не родила. Уже она большая. Подросла. Он подбрасывает ее под потолок, и они смеются... А я смотрю на них и думаю, что счастье - это так просто. Я сню... Мы бродим с ним по воде. Долго-долго идем... Просил, наверное, чтобы я не плакала... Давал знак. Оттуда... Сверху...

(Затихает надолго.)

Через два месяца я приехала в Москву. С вокзала - на кладбище. К нему! И там на кладбище у меня начались схватки... Только я с ним заговорила... Вызвали "Скорую"... Рожала я у той же Ангелины Васильевны Гуськовой. Она меня еще тогда предупредила: "Рожать приезжай к нам". На две недели раньше
срока родила... Мне показали... Девочка... "Наташенька, - позвала я. - Папа назвал тебя
Наташенькой". На вид здоровый ребенок. Ручки, ножки... А у нее был цирроз печени... В печени - двадцать восемь рентген... Врожденный порок сердца... Через четыре часа сказали, что девочка умерла... И опять, что мы ее вам не отдадим! Как это не отдадите?! Это я ее вам не отдам! Вы хотите ее забрать для науки, а я ненавижу вашу науку! Ненавижу! Она забрала у меня сначала его, а теперь еще хочет... Не отдам! Я похороню ее сама. Рядом с ним... (Молчит.)

Все не те слова вам говорю... Не такие... Нельзя мне кричать после инсульта. И плакать нельзя. Потому и слова не такие... Но скажу... Еще никто не знает... Когда я не отдала им мою девочку... Нашу девочку... Тогда они
принесли мне деревянную коробочку: "Она - там". Я посмотрела... Ее запеленали... Она в пеленочках... И тогда я заплакала: "Положите ее у его ног. Скажите, что это наша Наташенька". Там, на могилке не написано: Наташа Игнатенко... Там только его имя... Она же была без имени, без ничего... Только душа... Душу я там и похоронила...

Я прихожу к ним всегда с двумя букетами: один - ему, второй - на уголок кладу ей. Ползаю у могилы на коленках... Всегда на коленках... (Бессвязно).
Я ее убила... Я... Она... Спасла... Моя девочка меня спасла, она приняла весь радиоудар на себя, стала как бы приемником этого удара. Такая маленькая. Крохотулечка. (Задыхаясь) Она спасла... Но я любила их двоих...
Разве... Разве можно убить любовью? Такой любовью!!... Почему это рядом? Любовь и смерть... Вместе... Кто мне объяснит? Ползаю у могилы на коленках... (Надолго затихает).

...В Киеве мне дали квартиру. В большом доме, где теперь живут все, кто с атомной станции. Квартира большая, двухкомнатная, о какой мы с Васей мечтали. А я сходила в ней с ума! В каждом углу, куда ни гляну - везде он...
Начала ремонт, лишь бы не сидеть, лишь бы забыться. И так два года... Сню сон... Мы идем с ним, а он идет босиком... "Почему ты всегда необутый?" - "Да потому, что у меня ничего нет". Пошла в церковь... Батюшка меня научил: "Надо купить тапочки большого размера и положить кому-нибудь в гроб. Написать записку - что это ему". Я так и сделала... Приехала в Москву и сразу - в церковь. В Москве я к нему ближе... Он там лежит, на Митинском
кладбище... Рассказываю служителю, что так и так, мне надо тапочки передать. Спрашивает: "А ведомо тебе, как это делать надо?" Еще раз объяснил... Как раз внесли отпевать дедушку старого. Я подхожу к гробу, поднимаю накидочку и кладу туда тапочки. "А записку ты написала?" - "Да, написала, но не указала,
на каком кладбище он лежит". - "Там они все в одном мире. Найдут его". У меня никакого желания к жизни не было. Ночью стою у окна, смотрю на небо: "Васенька, что мне делать? Я не хочу без тебя жить". Днем иду мимо
детского садика, стану и стою... Глядела бы и глядела на детей... Я сходила с ума! И стала ночью просить: "Васенька, я рожу ребенка. Я уже боюсь быть одна. Не выдержу дальше. Васенька!!" А в другой раз так попрошу: "Васенька, мне не надо мужчины. Лучше тебя для меня нет. Я хочу ребеночка".
Мне было двадцать пять лет... Я нашла мужчину... Я все ему открыла. Всю правду - что у меня одна
любовь, на всю жизнь... Я все ему открыла... Мы встречались, но я никогда его в дом к себе не звала, в дом не могла... Там - Вася... Работала я кондитером... Леплю торт, а слезы катятся... Я не плачу, а
слезы катятся... Единственное, о чем девочек просила: "Не жалейте меня. Будете жалеть, я уйду". Я хотела быть, как все...
Принесли мне Васин орден... Красного цвета... Я смотреть на него долго
не могла... Слезы катятся...
...Родила мальчика. Андрей... Андрейка... Подруги останавливали: "Тебе нельзя рожать", и врачи пугали: "Ваш организм не выдержит". Потом... Потом они сказали, что он будет без ручки... Без правой ручки... Аппарат
показывал... "Ну, и что? - думала я. - Научу писать его левой ручкой". А родился нормальный... красивый мальчик... Учится уже в школе, учится на одни пятерки. Теперь у меня есть кто-то, кем я дышу и живу. Свет в моей жизни. Он прекрасно все понимает: "Мамочка, если я уеду к бабушке, на два дня, ты
дышать сможешь?" Не смогу! Боюсь на день с ним разлучиться. Мы шли по улице... И я, чувствую, падаю... Тогда меня разбил первый инсульт... Там, на улице... "Мамочка, тебе водички дать". - "Нет, ты стой возле меня. Никуда не уходи". И хватанула его за руку. Дальше не помню... Открыла глаза в больнице... Но так его хватанула, что врачи еле разжали мои пальцы. У него рука долго была синяя. Теперь выходим из дома: "Мамочка, только не хватай меня за руку. Я никуда от тебя не уйду". Он тоже болеет: две недели в школе,
две дома с врачом. Вот так и живем. Боимся друг за друга. А в каждом углу Вася. Его фотографии... Ночью с ним говорю и говорю... Бывает, меня во сне попросит: "Покажи нашего ребеночка". Мы с Андрейкой приходим... А он
приводит за руку дочку... Всегда с дочкой... Играет только с ней...

Так я и живу... Живу одновременно в реальном и нереальном мире. Не знаю, где мне лучше... (Встает. Подходит к окну). Нас тут много. Целая улица, ее так и называют - чернобыльская.

Всю свою жизнь эти люди на станции проработали. Многие до сих пор ездят туда на вахту, теперь станцию
обслуживают вахтовым методом. Никто там не живет. У них тяжелые заболевания, инвалидности, но работу свою не бросают, боятся даже подумать о том, что реактор остановят. Где и кому они сегодня нужны в другом месте? Часто умирают. Умирают мгновенно. Они умирают на ходу - шел и упал, уснул и не проснулся. Нес медсестре цветы и остановилось сердце. Они умирают, но их никто по-настоящему не расспросил. О том, что мы пережили... Что видели... О смерти люди не хотят слушать. О страшном...

Но я вам рассказывала о любви... Как я любила..."

24 апреля 1986 г, отработав день и вечер по обычно заведенному распорядку рабочего дня, не отправляясь домой, я остался в ночь с 24 на 25 апреля как технический руководитель турбинного цеха для выполнения работ по проверке состояния турбины и ее систем, выполняемых перед каждым капитальным ремонтом в соответствии с Правилами технической эксплуатации (ПТЭ) (в частности, производилась проверка на плотность органов парораспределения, их расхаживание, снятие характеристик системы регулирования и т. д.) К утру 25 апреля работы по ТГ-7 были закончены, после чего он был отключен от сети. Однако, как впоследствии выяснилось, несмотря на начавшееся движение вниз поглощающих стержней, произошел неконтролируемый разгон реактора. Через некоторое время (сколько секунд прошло - не запомнил) послышался гул. Работая на АЭС на разных должностях, я не раз оказывался в различных нештатных ситуациях, в том числе и сопровождающихся сильными шумами. Но этот гул был совершенно незнакомого характера, очень низкого тона, похожий на стон человека. О подобных эффектах рассказывают обычно очевидцы землетрясений и вулканических извержений. Сильно шатнуло пол и стены, с потолка посыпалась пыль и мелкая крошка, потухло люминесцентное освещение, установилась полутьма, горело только аварийное освещение, затем сразу же раздался глухой удар, сопровождавшийся громоподобными раскатами. Освещение появилось вновь, все находившиеся на БЩУ-4 были на месте, операторы окриками, пересиливая шум, обращались друг к другу, пытаясь выяснить, что же произошло, что случилось.
Первое, что пришло мне в голову, это мысль, что взорвался деаэратор, находящийся над БЩУ-4, однако, осмотрев самописцы уровней и давления в деаэраторах, я понял, что дело не в них. Это меня несколько успокоило, потому что к этому моменту основное оборудование турбинного цеха было уже отключено и опасений, как будто, не вызвало. И напрасно, В этот момент на БЩУ-4 вбежал машинист паровой турбины (МПТ) Вячеслав Бражник (умер от лучевой болезни в 6-й клинической больнице в мае 1986 г.) и громко крикнул: «В машзале пожар, вызывайте пожарную машину», и тут же без дальнейших объяснений убежал обратно в машзал. За ним побежал я и сразу же у входа в машзал увидел свисающие куски железобетона и обрывки металлоконструкций. Держась ближе к стене, я вышел на площадку отметки +12,0 ТГ-8.
Вот что я увидел. Кровля над турбиной № 7, а также по ряду "Б" над питательной системой, над шкафами электрических сборок арматуры ТГ-7, над помещением старшего машиниста была местами проломлена и обрушена. Часть ферм свисала, одна из них на моих глазах упала на цилиндр низкого давления ТГ-7, Откуда-то сверху доносился шум истечения пара, хотя в проломы кровли не было видно ни пара, ни дыма, ни огня, а видны были ясные светящиеся звезды в ночном небе. Внутри машинного зала на различных отметках возникли завалы, состоящие из разрушенных металлоконструкций, обрывков кровельного покрытия и железобетона. Из-под завалов шел дым. Наиболее крупный завал образовался на цилиндрах и по бортам седьмой турбины. В окнах машзала по ряду «А» выбило много окон, стекла высыпались на проходы отм. +12; 0.0. Потолочное освещение в ячейке ТГ-7 не горело. Из раскрытого от повреждения фланца на всасывающем трубопроводе питательного насоса 4ПН-2 била мощная струя горячей воды и пара, доходящая до стены конденсатоочистки. Сквозь клубы пара были видны сильные всполохи огня на площадке питательных насосов отм. +5.0, причем красные цвета перемежались с фиолетовыми. Что там горело, я рассмотреть не смог, приблизиться близко к струе было невозможно — обдавало горячим паром. От всех завалов, в том числе от маслосистемы смазки и регулирования, от цилиндра высокого давления, от частично заваленного главного маслоблока вверх шел дым. Других открытых крупных очагов пожара на отм, +12 не было, однако, судя по задымлению, что-то горело на пластикате по ряду «Б» отм, .+ 12 ТГ-7 и по-прежнему сильно беспокоило горение на отм. +5.0 питательной системы. В машзале на отм. +12 в этот момент никого не было, возможно, все были на нижних отметках....

По рассказам очевидцев, побывавших на ликвидации катастрофы, рукавиц не хватало, марлевые повязки с трогательно-беззащитным названием "лепесток" выдавались только выезжающим в зону.

- За все время нахождения на ликвидации аварии, - рассказывает Анатолий Петрович, - официальную дозу облучения мне определили в 9,96 рентген/час., что, конечно же, не соответствует истине. При поездках на станцию или же в 30-километровую зону на 30-40 человек выдавались четыре-пять дозиметров закрытого типа. В конце каждого дня показания суммировались, и нам выводили среднеарифметическое показание - независимо от того, кто сколько "хапнул" на самом деле. И эти показания заносились в карточку каждого военнослужащего.

Младший сержант А. Левкин работал на автомашине ЗИЛ-131. Занимался перевозкой личного состава на АЭС и обратно, зачастую находясь в зоне целый день. Более десятка раз он ездил на могильники и отстойники, куда доступ был категорически запрещен. Но где же взять запчасти?

На перевозке личного состава был задействован от трех до четырех раз в неделю, остальные два-три дня вместе со всеми ездил на ликвидационные работы. Радиация давала знать о себе сразу. К вечеру отшибало память: с трудом припоминались утренние разводы, все мучились страшными головными болями, во рту пересыхало, люди задыхались от удушающего кашля. Работали без выходных и праздничных дней - лишь бы скорей нагнать в личную карточку чертовы рентгены. И только когда они набирались, поездки в зону прекращались. Командование подавало документы на увольнение, и по прибытии замены военнослужащий отбывал к месту своего призыва. (В то время район Иванково считался во всех документах экологически чистым. Теперь все население из него выселено в другие районы.)

- В зоне мы не имели ни спецкомбинезонов, ни пылезащитных очков, - рассказывает ликвидатор. - Нам не выдавалось никаких медикаментозных препаратов для нейтрализации действия радионуклидов или для их ускоренного вывода из организма.

Обедали ликвидаторы непосредственно в зоне. Под столовые приспосабливали заброшенные здания школ и домов культуры. За обеденный стол садились в той же пыльной и грязной форме.

- Набрав "свою" официальную дозу, - завершил рассказ Анатолий Петрович, - я был направлен в г. Колпино Ленинградской области, а оттуда в Петрозаводск. На этом моя "героическая" эпопея закончилась...

Но вслед за ней началась другая, не менее трудная эпоха - борьба за выживание. А для этой борьбы нужны не только смелость, но еще и крепкие нервы и отличное здоровье. А здоровья у бывших ликвидаторов становится все меньше и меньше....

- Я работала воспитателем в припятском общежитии. В субботу у нас там справляли свадьбы, а утром со станции вернулся муж нашей заведующей и рассказал об аварии. Натянули мы на головы наволочки и принялись помогать людям грузится в прибывшие автобусы. С одной из последних машин эвакуировалась и я.

Позже пробралась в Чернобыль, чтобы взять из квартиры золотую цепочку и деньги. В городе творилось что-то невообразимое: какие-то люди из окон выбрасывали вещи, все было усыпано битым стеклом, обломками мебели, бумагами. К моим ногам подлетела пожелтевшая открытка – как сейчас помню, что в ней написано: « Родные мои! Наконец мы дождались – День победы настал. Скоро вернусь домой. Как там наша доченька? Она уже совсем большая. Май, 1945 год». Через разбитое стекло положила открытку на подоконник квартиры первого этажа.

Многие из нас тогда были как не в себе – ведь мы в одночасье лишились всего, кто-то потерял близких. Потому и вели себя не всегда адекватно. Помню, вошла в свою квартиру и запихнула в сумку первое, что попалось на глаза – цветные мелки. Почему –то показалось, что без них мне никак не обойтись.
А сосед набил рюкзак старыми, давно вышедшими из моды нейлоновыми рубахами.....

Из воспоминаний..
Хоть мне было тогда 9,5лет, но помню все как-будто это произошло вчера. Папа работал на станции и в воскресенье утром ушел как всегда на работу. Пришел раньше обычного и в этот день не пустили нас гулять даже на улицу, весь день просидели с сестрой и братом дома. А в понедельник утром сказали что мы не идем в школу (радости было полные штаны). А потом начался кошмар. Собирался чемодан, потому что ехали на природу на 3 дня, учиться не надо, даже очки для чтения не брала с собой. А самое страшное воспоминание это колонна автобусов. И даже сейчас когда вижу колонну с учениками мороз по коже идет. А тогда чувствовалось какое-то напряжение.
У нас дома были рыбки и попугай. Попугаю насыпали корма на 3 дня, потому что в автобус нельзя было с животными садиться так как и для людей иногда не хватало места. А рыбкам нельзя много насыпать еды, но мы посчитали, что за 3 дня с ними ничего не станется.
Потом закрыли во всей квартире окна и вышли на улицу садиться в автобус, который стоял возле подъезда....