Экспедиция 32: беседы о просветлении (сатори) как смысле дзен-буддизма

Мы должны признать, что в дзэн есть то, что не поддаётся объяснению, к осознанию чего никакой, даже самый гениальный мастер не может подвести средствами интеллектуального анализа. Кёген или Токусан могли достаточно хорошо разбираться в канонических учениях или в пояснениях мастера; но когда перед ними ставилась реальная задача, они явно оказывались неспособны решить её, неспособны были получить ни внутреннее удовлетворение, ни одобрение мастера. Сатори невозможно достичь с помощью понимания. Но как только ключ к нему найден, всё перед нами предстаёт в своей простоте, весь мир приобретает иные очертания. Те, кто знает, способны распознать происшедшее внутреннее преображение. Докэн до того, как отправиться с поручением, и Докэн после реализации, на первый взгляд, это один и тот же человек, но только Дайэ увидел его, определил, что с ним произошло, даже не услышав от него ни слова. Басо скрутил Хякудзё нос, и последний превратился в такого дикаря, что у него хватило наглости свернуть циновку до того, как мастер начал проповедь (смотри ниже).
Опыт, который они испытали внутри себя, не является искусственным, сложным и подлежащим интеллектуальному истолкованию. Они никогда не пытались использовать в качестве объяснений учёные рассуждения, но просто что-то делали или произносили единственную фразу, непонятную для несведущих, и всё завершалось к удовлетворению как мастера, так и ученика. Сатори не может быть пустым и бессодержательным фантазмом, не имеющим реальной ценности; оно должно быть самым простым видом опыта, вероятно потому, что лежит в основе любого опыта.

Всё, что дзен может сделать для открытия сатори, - это указать путь, а дальнейшее он предоставляет способностям человека. Иными словами, человек должен сам следовать указаниям и двигаться к цели без посторонней помощи. Мастер способен на многое, но он не в силах сделать так, чтобы ученик ухватил суть, если тот не вполне готов к этому. Подобно тому как нельзя заставить лошадь пить против её желания, так и овладение высшей реальностью под силу только самому человеку. Как цветок раскрывается в силу внутренней необходимости, так и прозрение собственной природы происходит в результате внутреннего переполнения. Именно здесь дзэн очень личностен, очень субъективен, в том смысле, что он имеет внутренний, творческий характер. В агамах или никаях мы часто встречаемся с такими фразами, как “Будьте сами себе светильники, ищите защиту в самих себе, а не в других”, или “Сам понявший”, или “Усмотревший дхарму, обретший дхарму, понявший дхарму, погрузившийся в дхарму, не опирающийся на учения других”; они указывают на то, что просветление – это пробуждение в сознании человека, независимо от других, некоего внутреннего чувства, позволяющего ему творить мир вечной гармонии и красоты – обитель нирваны.

Я сказал, что дзэн не оказывает нам какой-либо интеллектуальной поддержки, не тратит времени на то, чтобы оспаривать наши взгляды, он просто подсказывает или указывает, - не потому, что стремиться быть неопределённым, а потому, что это действительно единственная вещь, которую он может для нас сделать. Если бы он мог, он сделал бы всё, чтобы помочь нам прийти к пониманию. Фактически дзэн использует все возможные средства, чтобы этого достичь, и это видно из отношения всех великих мастеров к своим ученикам. В их доброжелательности никогда не следует сомневаться, даже когда они буквально сбивают учеников с ног. Они просто ожидают того момента, когда сознание ученика созреет для последнего толчка. Когда такой момент наступает, средство для тог, чтобы открылся глаз на истину дзэн, может быть найдено где угодно. Это может быть или нечленораздельный звук, или непонятное замечание, или взгляд на распустившийся цветок, или совершенно тривиальная ситуация вроде спотыкания о камень, скатывания циновки, обмахивания веером и прочее. Всё это способно стать достаточным условием, чтобы пробудить в человеке внутреннее чувство. Самое незначительное событие может оказать на сознание человека воздействие, бесконечно превосходящее всё, что можно было ожидать. Лёгкое прикосновение заряженного провода служит причиной взрыва, потрясающего земные недра. Фактически все причины сатори заключаются в сознании. Вот почему, когда в часовом механизме происходит щелчок, всё, что было в нём скрыто, прорывается подобно извержению вулкана или вспыхивает, как молния. Дзэн называет этот момент “возвращением домой”; его последователи говорят: “Теперь ты обрёл себя. Хотя с самого начала всё было тебе доступно, ты сам закрывал на это глаза. Дзэн ничего не объясняет, ничему не учит, ничего не добавляет к твоему знанию. Если знание не прорастёт из тебя самого, оно не станет для тебя действительно ценным. Чужие перья не приживаются”.

Кодзанкоку (Хуан Сань-гу), конфуцианский поэт и государственный деятель, пришёл к Кайдо (Хуэй-тану, 1024-1100), желая быть посвящённым в дзэн. Мастер дзэн сказал:
- В тексте, хорошо знакомом вам, есть один отрывок, который исчерпывающим образом описывает учение дзэн. Разве Конфуций не говорил: “О ученики, неужели вы думаете, что я что-то от вас скрываю? Я абсолютно ничего не прячу от вас”.
Кодзанкоку собрался было что-то ответить, но Кайдо заставил его молчать, воскликнув:
- Нет, нет!
Ученик-конфуцианец почувствовал замешательство, не зная, что делать. Некоторое время спустя они вышли на прогулку в горы. Дикий лавр был в полном цвету, воздух благоухал. Мастер дзэн спросил:
- Вы чувствуете аромат?
Когда конфуцианец ответил утвердительно, Кайдо сказал:
- Вот видите, я от вас ничего не скрываю!
Это заявление учителя мгновенно открыло сознание Кодзанкоку.
Разве из этого не явствует, что сатори не относится к тем вещам, которые могут быть навязаны другому сознанию, но что оно само произрастает изнутри? Хотя от нас ничего не сокрыто, только через сатори мы осознаём этот факт, убеждаясь в том, что мы самодостаточны. Собственно, все ухищрения дзэн сводятся лишь к утверждению того, что есть такая вещь, как открытие себя, или сатори.

Поскольку сатори касается важнейших основ существования, его реализация означает поворотный пункт в жизни человека. Однако, чтобы результат был удовлетворительным, реализация должна быть полной и абсолютной. Названия “сатори” заслуживает только совершенная духовная революция, в ходе которой человек реально и искренне ощущает огненное крещение духа. Интенсивность этого ощущения прямо пропорциональна объёму усилий, вложенных человеком в открытие сатори, поскольку в сатори, как и во всех разновидностях нашей психической деятельности, существует своя градация интенсивности. Есть те, кто переживает довольно вялое сатори, а есть и такие люди, которые переживают настоящий духовный переворот, например Риндзай или Букко (Фо-гуан), случай с которым будет приведён ниже. Дзэн зависит от характера, но не от интеллекта; это означает, что он произрастает из воли как первичного принципа жизни. Блестящий интеллект может не суметь раскрыть все тайны дзэн, но сильная душа способна пить из глубин неисчерпаемого источника. Я не утверждаю, что интеллект является поверхностным и затрагивает только периферию личности, но фактом остаётся то, что воля тождественна человеку, и именно к ней обращается дзэн. Когда человек в совершенстве осознаёт работу этого деятеля, открываются сатори и понимание дзэн. Как говорят в этом случае, змея превращается в дракона или, более наглядно, - обычная дворняжка, самое жалкое существо, виляющее хвостом ради пищи и ласки и безжалостно пинаемое уличными мальчишками, превращается в златогривого льва, чей рык пугает до смерти всех невежд.

Поэтому когда Риндзай смиренно подчинился “тридцати ударам” Обаку, он имел жалкий вид, но, достигнув сатори, стал совсем другим человеком, первым восклицанием которого стало: “В буддизме Обаку нет ничего особенного”. И когда снова увидел угрожающий вид Обаку, то вернул свой долг, ударив того по лицу. “Что за самонадеянность, что за дерзость!” – воскликнул Обаку; но грубость Риндзая имела свою причину, и старый мастер мог только порадоваться такому отношению со стороны прежде плаксивого Риндзая.

Когда Токусан проник в истину дзэн, он немедленно собрал все свои комментарии к Алмазной сутре, которые до этого момента считал настолько ценными и незаменимыми, что всегда носил их с собой, и предал огню, превратив в ничто. Он воскликнул: “Как бы глубоко ты ни постиг философию, твоё знание подобно волоску в просторах вселенной; и как бы ни был значителен твой опыт в мирских вещах, он подобен капле воды, брошенной в бездну”.
Когда на следующий день после приведённого выше диалога о диких гусях Басо появился в зале для проповедей и собрался было выступить перед братией, Хякудзё вышел вперёд и стал сворачивать циновку. (Эта циновка разворачивается перед образом Будды, и, встав на неё, мастер делает церемониальные поклоны; её сворачивание, естественно, означает конец службы.) Басо без протеста спустился со своего сиденья и удалился к себе в комнату. Затем он позвал Хякудзё и спросил, почему тот свернул циновку, не дав ему сказать ни слова.
- Вчера вы скрутили мне нос, - ответил Хякудзё, - и это было очень больно.
- Где же странствовала твоя мысль? – спросил Басо.
- Сегодня уже не больно, мастер.
Как отличается его сегодняшнее поведение! Когда ему прищемили нос, он был полным невеждой в тайнах дзэн. Теперь он стал златогривым львом, хозяином самому себе, который действует так свободно, как будто владеет всем миром, отодвигая на задний план даже собственного мастера.
Нет сомнения, что сатори глубоко проникает в самую сущность индивида, и, как мы видим из этих примеров, происходящая перемена достаточно ощутима.

Некоторые мастера в стихотворениях жанра гэ (гатха) описали свои ощущения и чувства во время открытия духовного глаза. Стих гэ имеет специальное название токи-но-гэ (тоу чжи цзя, что означает “стих взаимного понимания”, имеющего место, когда сознание мастера и сознание ученика проникают друг в друга.), и из следующих далее переводов читатель может сделать свои заключения о природе и содержании сатори, столь высоко ценимого последователями дзен. Но есть одна вещь, к которой я хотел бы привлечь внимание: она заключается в том, что по своему содержанию эти гатхи, если иметь в виду их буквальный, рациональный смысл, настолько разнообразны и не схожи друг с другом, что можно запутаться, сопоставляя эти различные восклицания. Эти стихи, будучи подчас простым описанием чувств, испытанных автором в момент сатори, непонятны тем, кто не испытал подобных переживаний в своей внутренней жизни. Тем не менее в любом случае эти стихи будут представлять интерес для исследователей психологии буддийского мистицизма – даже просто в качестве эмоциональных свидетельств момента высшего обретения.

Первый стих сложен Тёкэем (Чжан-цзин, умер в 932 г.), чей глаз мудрости открылся, когда он поднимал занавесь:
Как был я обманут, обманут конечно!
Подними лишь занавесь и взгляни на этот мир!
“Во что ты веришь?” – спросишь ты.
Я возьму свой хоссу и ударю тебя по губам.
(Вообще-то хоссу – это метёлка для разгона москитов, которая теперь становится символом религиозного авторитета. У неё короткая рукоятка, около фута длиной, а на конце – более длинный пучок волос, обычно конских или яка.)

Хоэн (Фа-янь) из Госодзан (У-цзо-шань), который умер в 1104 г., следовал после Сютана (Шоу-дуань) из Хаку-уна (Бай-юнь) и был учителем Энго (Юань-у). Когда открылся его духовный глаз, он сложил такую гатху:
У подножия холма мирно покоится клочок поля;
Сложив руки на груди, я почтительно спросил крестьянина:
“Как часто продавали и выкупали обратно эту землю?”
Мне полюбились бамбук и сосны, призывающие свежий ветер.

Энго (Юань-у, 1063-1135) был одним из величайших учителей династии Сун и автором дзэнского сборника Хэкигансю. Его стихотворение контрастирует с произведением его учителя Хоэна, и читателю, возможно, будет трудно разглядеть дзэн в следующей романтической зарисовке:

Золотистая утка более не истекает душистым дымом из-за парчовых занавесей,
В окружении флейтистов и певцов он уходит, хмельной, поддерживаемый товарищами:
Счастливое событие произошло в жизни романтического юноши,
Только его возлюбленной позволено об этом узнать.

Эндзу из Ёмэйдзи (Юн-мин Янь-шу, 904-975), принадлежавший к дзэнской школе хоген, был автором книги Сюкёроку (“Трактат зерцалоподобной истины”), состоящей из ста частей. Его расцвет пришёлся на начало династии Сун. Он испытал сатори, когда услышал, как упала на землю вязанка хвороста:

Что-то упало! Это вовсе не что-то другое;
Нет ничего земного ни справа, ни слева:
Реки и горы и великая земля –
Во всём этом открывается Тело Дхармараджи.

Из двух следующих четверостиший первое принадлежит Ёдайнэну (Ян Дай-нянь, 973-1020), государственному деятелю династии Сун, а второе – Ику из Торё (Ду-лин Ю), ученику Ёги (Ян-ци, 1024-1072), основателю одноимённого ответвления школы Риндзая.

Восьмиугольный жернов рассекает воздух;
Золотой лев превратился в дворняжку:
Если хочешь спрятаться в Северной Звезде,
Повернись кругом и соедини свои руки за Южной Звездой.

У меня есть сверкающий драгоценный камень,
Он долго был скрыт под спудом мирской суеты;
Сегодня утром пыль с него стёрта, и он снова блестит,
Освещая реки, горы и десять тысяч вещей.

Я привёл здесь самые разнообразные стихи, для того чтобы показать, наколько они отличаются друг от друга, насколько невозможно предложить рациональное объяснение содержания сатори на основании их сравнительного анализа. Некоторые из них, по-моему, легко понять как выражение чувства нового откровения; однако в том, что касается самого откровения, потребуется определённый уровень личного знания, чтобы его описание стало понятнее. В любом случае все эти мастера засвидетельствовали факт, что в дзэн имеется такая вещь, как сатори, посредством которого человеку открывается дверь в новый, полноценный мир. Старый взгляд на вещи оставлен, и мир приобретает новый смысл. В некоторых из этих стихов авторы утверждают, что “были обмануты” или что их “прежнее знание” предано забвению, а другие признаются, что до сих пор они не представляли новую красоту, которая присутствует в “свежем ветре” или в “сверкающей драгоценности”.

Когда наше изложение ограничивается объективной стороной сатори, как было до сих пор, это прозрение истины дзэн не кажется чем-то экстраординарным: мастер делает некоторые замечания, и, если они вполне подходят к данному случаю, ученик сразу приходит к осознанию и проникает в тайну, о раскрытии которой ранее не мог и мечтать. Создаётся впечатление, что всё зависит от настроя или состояния психологической готовности, в котором находится в этот момент человек. Может показаться, что то, что происходит в дзэн, является делом случая. Но если вспомнить, что Нангаку (Нань-юэ) потратил долгих восемь лет в поиске ответа на вопрос “Кто он, приходящий ко мне?”, то можно понять, через какие душевные муки и страдания он должен был пройти, прежде чем получить окончательный ответ и заявить: “Даже если кто-то утверждает, что это есть нечто, он совершенно упускает его”. Нам следует попытаться заглянуть в психологический аспект сатори, который является внутренним механизмом, открывающим дверь к вечным тайнам человеческой души. Это лучше всего сделать, предоставив слово самим мастерам, чьи глубокие изречения дошли до наших дней.

Кохо (Гао-фэн, 1238-1285) был одним из великих наставников поздней династии Сун. Когда мастер впервые познакомил его с “му Дзёсю”, он стал серьёзно размышлять над этим коаном.
(Му Дзёсю – это один из наиболее замечательных коанов, который чаще всего даётся непосвящённому для открытия внутреннего взора. Когда один монах спросил Дзёсю, есть ли в собаке природа Будды, мастер ответил “Му!” (по-китайски у), что буквально означает “нет”. Но последователи риндзай полагают, что в этом ответе не содержится никакого отрицания, вопреки обычному пониманию слова “нет”; в нём есть указание на нечто несомненно позитивное, и новичку предоставляют возможность самостоятельно, не полагаясь на других, обнаружить его, поскольку никаких объяснений не будет дано, да это и невозможно. Этот коан в просторечии называется “му Дзёсю”, или мудзи. Коан – это тема, высказывание или вопрос, которые даются ученику дзэн для решения, чтобы привести его к духовному прозрению.)

Однажды его мастер Сэцуган (Сюэ-янь) внезапно спросил его: “Кто носит за тебя это твоё безжизненное тело?” Бедняга растерялся, поскольку мастер был безжалостен и за вопросом обычно следовал сокрушительный удар. Уже потом, сквозь ночной сон, он вспомнил, что раньше, когда он учился у другого мастера, ему было дано задание определить высший смысл высказывания “все вещи возвращаются в Одно”; и это воспоминание не давало ему уснуть остаток ночи, а также и несколько следующих суток. (Это ещё один коан для начинающих. Монах однажды спросил Дзёсю: “Все вещи возвращаются в Одно, но уда возвращается Одно?”, на что мастер ответил: “Когда я был в провинции Сэйдзу (Цин-чжоу), у меня было монашеское одеяние, которое весило семь цин.”) Находясь в состоянии психического напряжения, он как-то прочёл написанный на его портрете стих Госо Хоэна, в котором говорилось следующее:
Сто лет – это тридцать шесть тысяч дней,
Один и тот же старикан движется всё время!
И тут его постоянные сомнения относительно вопроса “Кто носит это твоё безжизненное тело?” сразу развеялись. Он получил крещение и стал совсем другим человеком.

В своих Гороку (Речениях) он оставил воспоминания о тех днях душевного напряжения: “В старые времена, когда я с месяц после возвращения находился в Сокэй (Шуан-цзин), в тамошнем зале для медитации, однажды ночью, во сне, я вдруг обнаружил, что сосредоточил своё внимание на вопросе: ”Все вещи возвращаются в Одно, но куда возвращается Одно?” Моё внимание настолько прочно оказалось к нему приковано, что я отверг сон, забыл о еде и не отличал запад от востока, день от ночи. Разворачивая носовой платок, отмывая посуду или отправляя естественные надобности, двигаясь или отдыхая, разговаривая или сохраняя тишину, я всем своим существом был погружён в этот вопрос – “куда возвращается это Одно?” Никакие другие мысли не беспокоили моё сознание; даже когда я намеренно старался подумать о чём-то, не имеющем отношения к основной мысли, мне это не удавалось. Я был словно завинчен или приклеен; как я ни пытался стряхнуть это с себя, оно не двигалось, и, находясь среди братии, я чувствовал себя в одиночестве. От восхода до заката и от заката до рассвета чрезвычайно прозрачными, спокойными и величественными, не затронутыми никакими вещами были мои чувства! Абсолютно чистыми, без единой частички пыли! Моя единственная мысль охватывала вечность; таким невозмутимым был окружающий мир, таким не помнящим о существовании других людей был я. Шесть дней и ночей я провёл в таком состоянии, как идиот или дебил, пока, наконец, в храме, куда я зашёл с братией и где они начали читать сутры, я не поднял случайно голову и не посмотрел на стих Госо. И тогда я внезапно очнулся от чар, и смысл вопроса “Кто носит это твоё безжизненное тело?”, некогда заданного моим старым мастером, будто ворвался в меня. Было такое ощущение, что безграничное пространство само распалось на куски и великая земля целиком провалилась в бездну. Я забыл сам себя, я забыл весь мир – словно в одном зеркале отразилось другое. Я извлёк из памяти несколько коанов и обнаружил, что они мне абсолютно ясны! Я прекрасно понимал удивительную работу праджни (трансцедентной мудрости)”. Когда после этого Кохо увидел своего старого мастера, тот сразу спросил его: “Кто носит это твоё безжизненное тело?” Кохо выкрикнул: “Квац!”, на что мастер поднял палку и хотел было нанести удар, однако ученик схватился за неё и заявил:
- Сегодня вы не сможете меня ударить.
- Это почему же? – спросил мастер.
Но Кохо молча покинул комнату. На следующий день мастер спросил его:
- Все вещи возвращаются в Одно, а куда возвращается Одно?
- Собака лакает кипящую воду из котла.
- Где ты услышал эту бессмыслицу? – грозно произнёс мастер.
- Вы бы спросили об этом себя, - тотчас последовал ответ.
Мастер остался весьма доволен.

Хакуин (1683-1768, является основателем современной японской дзэнской школы риндзай. Все мастера, принадлежащие сейчас в Японии к этой школе, считают себя преемниками Хакуина.) – ещё один мастер, который описал свой первый дзэнский опыт. В книге, носящей название Оратэгама (Буквально “Резной котёл”), мы читаем следующий рассказ: “Когда мне было двадцать четыре года, я жил в монастыре Эган, что в Этиго. В это время моей темой было “му Дзёсю”, я усердно над ним корпел. Я не спал днями и ночами, забыл о еде и отдыхе, когда совершенно внезапно со мной произошла великая духовная концентрация (дай-и). Я почувствовал, что замерзаю в ледяной пустыне, протянувшейся на тысячи миль, а внутренне я ощущал предельную прозрачность. Не было ни движения вперёд, ни скольжения назад; я чувствовал себя как идиот, как дебил, и нигде не существовало ничего, кроме “му Дзёсю”. Хоть я присутствовал на проповедях мастера, я воспринимал их как некие звуки, раздававшиеся далеко от меня, в дальнем зале. Иногда я ощущал, будто лечу по воздуху. В таком состоянии я находился несколько дней, пока однажды вечером удар колокола на храме его не разрушил. В этот момент словно разбился ледяной сосуд, словно развалился нефритовый терем. Когда я вдруг снова очнулся, то обнаружил, что я – старый мастер Ганто (Янь-тоу) и что по истечении стольких времён ни одна частичка моей личности не была утеряна. (Ганто (Янь-тоу, 828-887) был одним из великих учителей дзэн при династии Тан. Он погиб от руки преступника, и говорят, что его предсмертный крик разнёсся на много миль вокруг. Когда Хакуин начал изучать дзэн, этот трагический эпизод из жизни выдающегося мастера, которого не должны были коснуться никакие неприятности, подстерегающие обычного человека, очень обеспокоил его, и он задался вопросом, действительно ли дзэн несёт спасительную весть. Отсюда эта аллюзия на Ганто. Заметьте также, что Хакуину открылся живой человек, а не абстрактный разум или нечто концептуальное. Дзэн решительно ведёт нас к чему-то живому, действенному, к тому, что известно как “прозрение собственной природы” (цзянь-син)) Все сомнения и колебания, которые у меня были до сих пор, растаяли, как кусок льда. Я воскликнул: ”Какое чудо, какое чудо! Не существует рождения и смерти, от которых надо спасаться, и нет никакого высшего знания (бодхи), к которому нужно стремиться. Все тысяча семьсот переплетений, прошлые и настоящие, не стоят того, чтобы их даже упоминать””. (Коаны (гун-ань) иногда называются “переплетениями” (кэ-тэн), буквально это означает “лозы и глицинии”, которые вьются и переплетаются. Согласно мастерам, сама природа дзэн исключает такую вещь, как коан; на самом деле, коан – это излишнее изобретение, которое только запутывает, усложняет вещи. Истина дзэн не нуждается в коанах. Предполагается, что есть тысяча семьсот коанов, при помощи которых проверяется подлинность сатори.)

Опыт, пережитый национальным наставником Букко (Фо-гуаном, Цзы-юань (1226-1286), был ещё более необычен, чем у Хакуина, и, к счастью, он также оставил подробное сообщение об этом. “Когда мне было четырнадцать, - пишет Букко, - я пришёл в Киндзан. Когда мне исполнилось семнадцать, я решил изучать буддизм и начал разгадывать тайну “му Дзёсю”. Я думал, что мне достаточно будет одного года для этого, но так и не сумел прийти к какому-то пониманию. Второй год также прошёл бесполезно; миновало и ещё три года, но никакого прогресса я так и не достиг. На пятый или шестой год, когда всё ещё никаких особых изменений со мной не происходило, “му” превратилось в неотъемлемую часть меня, и я не мог от него избавиться даже во сне. Вся вселенная представлялась единым “му”. Тем временем один старый монах посоветовал мне оставить на время “му” в покое и посмотреть, что произойдёт. Я последовал его совету и стал просто спокойно сидеть. Но из-за того что “му” было со мной так долго, я, сколько ни старался, не мог его отогнать. Сидя, я забывал, что сижу, и совсем не ощущал своего тела. Мной владело только чувство полной пустоты. Так прошло полгода. Как птица, вылетевшая из клетки, мой ум, моё сознание блуждали без напряжения то в восточном, то в западном, то в северном, то в южном направлении. Я мог сидеть (со скрещенными ногами в медитации) два дня подряд или сутки, не чувствуя никакой усталости.

В то время в монастыре пребывало около девятисот монахов, среди которых было много преданных последователей дзэн. Однажды, по-прежнему сидя, я почувствовал, как мой ум и тело разделились и не могли снова соединиться вместе. Все подумали, что я совсем умер, но один старый монах сказал, что я замёрз, впал в оцепенение, погрузившись в глубокую медитацию, и если накрыть меня тёплым покрывалом, я сам приду в чувство. Это оказалось правдой: в конце концов я очнулся, и когда спросил у монахов, как долго это продолжалось, они ответили, что целые сутки.

После этого я продолжал практиковать сидение и не мог уснуть даже ненадолго. Когда я закрывал глаза, перед ними представала безмерная пустота, которая потом принимала форму деревенского двора. По этому куску земли я ходил и ходил, пока мне не становился знакомым каждый уголок. Но когда я открывал глаза, видение исчезало. Однажды я сидел допоздна с открытыми глазами, сознавая, что нахожусь на своём месте. Внезапно я услышал звук удара по доске, висевшей перед комнатой главного монаха, отчего мне во всей полноте мгновенно открылся “изначальный человек”. Теперь от видения, которое появлялось при закрытых глазах, ничего не осталось. Я поспешно слез с сиденья и выбежал в лунную ночь, направившись в беседку под названием Ганки, где, задрав голову к небу, я громко рассмеялся: “О, как она велика Дхармакая! О, как она велика и необъятна вовеки!”

Моя радость не знала границ. Я не мог спокойно сидеть в медитационном зале, поэтому без всякой цели ушёл в горы и просто ходил. Я думал о солнце и луне, проходящих за день расстояние в четыре миллиарда миль. “Сейчас я нахожусь в Китае, - подумал я, - и говорят, что район Ян является центром земли. Если так, то это место должно быть за два миллиарда миль от того места, где восходит солнце; как же происходит, что когда оно поднимается, то его лучи мгновенно достигают моего лица?” Дальше я подумал: “Лучи моего собственного глаза должны путешествовать так же мгновенно, как и лучи солнца, когда они достигают последнего; мои глаза, моё сознание, разве это не сама Дхармакая?” Подумав так, я почувствовал, как все оковы, которые связывали меня на протяжении целой вечности, затрещали и распались на куски. Как много лет я просидел в муравьиной норе! А теперь в каждой поре моей кожи умещаются все буддийские страны десяти частей света! Я думал про себя: “Даже если я не испытаю более великого сатори, я тепрь чувствую полную самодостаточность”.
Вот строфа, сочинённая Букко в великий момент сатори, в которой описывается его внутреннее чувство:

Одним махом я полностью разрушил пещеру призраков;
Смотри, надвигается железный лик чудовища Ната!
Мои уши не слышат, и мой язык словно привязан;
Если тревожить его понапрасну, взорвётся огненная звезда!

Этих историй будет достаточно, чтобы представить, насколько интенсивный психический процесс предшествует сатори. Конечно, это наиболее яркие, предельно выразительные примеры, и не всякому сатори предшествует столь сверхъестественная степень концентрации. Но опыт, более или менее сходный с этим, с необходимостью предшествует всем разновидностям сатори, особенно в начале обучения. Зеркало ума, или поле сознания, после этого кажется настолько чистым, что никакая частица пыли на нём не может удержаться. Когда вся психическая деятельность приостанавливается настолько, что исчезает даже сознание усилия фокусировки идеи в центре внимания, или, как говорят последователи дзэн, ум с такой полнотой охватывает предмет мысли или отождествляется с ним, что теряется даже мысль о тождестве (это можно сравнить с отражением одного зеркала в другом), субъект ощущает себя живущим в хрустальном дворце, абсолютно прозрачном, свежем, невесомом и божественном. Но это ещё не конец, а только предварительное условие, ведущее к завершению, называемому сатори. Если ум так и останется в этом фиксированном состоянии, ему не удастся пробудиться к истине дзэн. Состояние “великого сомнения” (дай-ги), как оно называется технически, является прелюдией. Оно должно быть прорвано и взорвано на следующей стадии, которая и будет прозрением собственной природы, или открытием сатори.

Взрыв, а это именно взрыв, обычно происходит тогда, когда тщательно установленное равновесие по той или иной причине смещается. Камень, брошенный в спокойные воды, сразу приводит в волнение всю водную поверхность. Можно представить это следующим образом. Некий звук ударяет в ворота сознания, закрытые чрезвычайно плотно, и он сразу отзывается во всём существе индивида, так что тот пробуждается, в самом непосредственном смысле этого слова. Он получает крещение в огне творения. Он видит саму творческую деятельность Господа в его мастерской. Пусковым механизмом прорыва интенсивного состояния концентрации в сатори не обязательно должен быть удар храмового колокола; это может произойти или при чтении четверостишия, или при взгляде на движущийся объект, или при раздражении от прикосновения.

Концентрация, однако, может не доводиться до такой чрезвычайной степени, как в случае с Букко. Она может длиться всего секунду или две, и если вид концентрации правильный и момент правильно выбран мастером, за этим следует неизбежное раскрытие сознания. Когда монах Дзё (Дин) спросил Риндзая: “Каков высший принцип буддизма?”, мастер спустился со своего сиденья, схватил монаха, ударил его рукой и оттолкнул от себя. Монах остался стоять в недоумении. Его сосед подсказал: “Почему ты не поклонился?” Подчинившись, Дзё собрался было уже склониться, однако внезапно пробудился к истине дзэн. В этом случае очевидно, что самозабвение, или концентрация, продолжалось недолго, и поворотной точкой стал поклон, который разрушил чары и привёл человека в чувство, но не в обычном смысле бодрствования, а к внутреннему осознанию своего существа. Вообще говоря, у нас нет сведений о внутренней работе, предваряющей сатори, и мы можем легко пройти мимо этого события, посчитав его случайным или некоей интеллектуальной уловкой, не имеющей глубоких оснований. Когда мы читаем такие сообщения, нам приходится обращаться к собственному опыту, какой бы он ни был, чтобы определить все необходимые условия, предшествующие прорыву в сатори.

До сих пор я рассказывал о феномене, называемом в дзэн-буддизме сатори и составляющем сущность дзэн, как о поворотном моменте в жизни человека, которая приводит ум к более широкому и глубокому осознанию мира, и сделал вывод, что сатори, с одной стороны, может быть связано с наиболее банальным инцидентом из повседневной жизни; с другой стороны, я попытался объяснить, что сатори прорывается из внутренней жизни человека, без посторонней помощи, кроме разве что простого указания пути к нему. Затем я описал те перемены, которые сатори вызывает в представлениях человека о вещах, то есть как оно в целом подрывает прежнюю систему оценки вещей, помещая человека на совершенно иное основание. Для иллюстрации было процитировано несколько стихов, сложенных мастерами в момент достижения сатори. Они являются, скорее, описаниями чувств, испытанных их авторами; строфы Букко, Ёдайнэна, Энго и других являются типичными образцами такого рода и почти не содержат в себе никаких интеллектуальных элементов. Если попытаться понять что-либо в них при помощи только аналитического процесса, то разочарование неизбежно. Психологическая сторона сатори, о которой подробно рассказали Хакуин и другие, представляет интерес для тех, кто желает исследовать дзэн с психологической точки зрения. Конечно, самих по себе этих рассказов недостаточно, так как есть множество других вещей, которые нельзя упускать, если надо тщательно исследовать вопрос. Среди них я подчеркну общее буддийское отношение к жизни и миру, а также историческую атмосферу, в которой пребывают ученики дзэн.

Данный очерк мне хотелось бы завершить несколькими общими замечаниями, резюмирующими всё, что нам известно о буддийском опыте, называемом сатори.
1. Люди часто представляют себе, что дисциплина дзэн заключается в том, чтобы ввести себя в состояние самовнушения посредством медитации. Это не совсем правильно. Как мы можем увидеть из различных описанных выше ситуаций, сатори не заключается в намеренном вызывании некоего состояния посредством интенсивного размышления о нём. Это – растущее осознание новой силы ума, которая позволяет судить о вещах с новой точки зрения. С момента возникновения сознания в нас вырабатывалась способность отвечать на внутренние и внешние условия в определённой концептуальной и аналитической манере. Дисциплина дзэн состоит в разборке этой искусственной конструкции раз и навсегда и перестройке её на совершенно новом фундаменте. Старая конструкция называется неведением (авидья), новая – просветлением (самбодхи). Отсюда очевидно, что медитация над метафизическим или символическим высказыванием, которое является продуктом нашего относительного сознания, в дзэн роли не играет.

2. Не испытав сатори, никто не может проникнуть в тайну дзэн. Это внезапная вспышка новой истины, о которой даже и не мечталось. Это разновидность психической катастрофы, случающейся вдруг, после накопления интеллектуального и визуального материала. Накопление достигает предела, и всё здание рушится до основания, когда новые небеса открываются для полного обозрения. Вода замерзает сразу, как только достигает определённой температуры, жидкость превращается в твёрдое тело и утрачивает текучесть. Сатори застаёт нас врасплох, когда вы чувствуете, что ваше существо подошло к пределу. В религиозном смысле это подобно второму рождению, а в нравственном – переоценке ваших взаимоотношений с миром. Последний предстаёт в новых одеждах, которые скрывают всё уродство дуализма, в буддийской фразеологии называемого иллюзией (майя), рождённой рассудком (тарка) и ошибкой (викальпа).

3. Сатори является смыслом дзэн, и без него дзэн не есть дзэн. Поэтому любая уловка (упая), дисциплинарная или доктринальная, может быть направлена на достижение сатори. Наставники дзэн не могут оставаться пассивными, ожидая того, чтобы сатори наступало само, то есть происходило спорадически, по собственной прихоти. Они искренне ищут путь для произвольного или систематического осознания учениками истины дзэн. Их внешне загадочные способы выражения истины направлены в основном на то, чтобы создать в учениках состояние ума, которое проложит путь к просветлению дзэн. Все интеллектуальные и вероучительные манифесты, до сих пор использовавшиеся большинством религиозных и философских лидеров, оказывались неспособными произвести желаемый эффект. Ученики вводились во всё большее и большее заблуждение. Когда буддизм пришёл в Китай во всём своём индийском облачении, со своими метафизическими рассуждениями и сложной системой моральной дисциплины, китайцы не могли воспринять основной момент учения буддизма. Этот факт отмечали Дарума, Эно, Басо и другие мастера. Естественным результатом стало провозглашение дзэн; сатори было поставлено выше чтения сутр и учёных дискуссий по поводу шастр, и оно стало тождественно дзэн. Следовательно, дзэн без сатори подобен сладкому перцу. Но в то же время мы не должны забывать, что слишком увлекаться сатори также неприемлемо.

4. То, что в дзэн делается акцент на сатори, позволяет, кроме всего прочего, сделать вывод о том, что дзэн не является практикой дхьяны, как её понимают в Индии и в других, не дзэнских школах буддизма. Под дхьяной обычно понимается разновидность медитации или созерцанич, то есть фиксация мысли (особенно в буддизме махаяны) на доктрине пустоты (шуньята). Если сознание настолько тренировано, что способно реализовать состояние совершенной пустоты, в которой не остаётся ни следа сознания и исчезает даже чувство отсутствия сознания, когда все формы психической активности сметены с поля сознания и оно становится подобно небу, лишённому малейшего облачка, подобным бескрайнему синему простору, считается, что дхьяна достигла совершенства. Это может называться экстазом, или трансом, но это не дзэн. Дзэн предполагает сатори. Должен произойти общий духовный переворот, который разрушает старые интеллектуальные накопления и закладывает основание для новой веры; должно состояться пробуждение нового чувства, через призму которого старые вещи предстанут в ином, освежающем свете. В дхьяне ничего этого не содержится, поскольку она является только успокоительным упражнением для ума. В этом качестве она несомненно имеет собственные достоинства, но дзэн не должен отождествляться с такими дхьянами. Поэтому Будда и остался недоволен двумя своими учителями санкхьи, в чьих учениях о медитации было столь много ступеней отвлечения от себя, или уничтожения мысли.

5. Сатори не является видением Бога как он есть, на чём могут настаивать некоторые христианские мистики. Дзэн с самого начала сделал ясным утверждение о том, что необходимо прозреть саму функцию творения, а не общение с Творцом. Последнего можно застать за лепкой своей вселенной, но дзэн может продолжать свою работу, даже если не обнаружит его в таком виде. Дзэн не зависит от его поддержки. Когда он постигает смысл конкретной жизни, то этим и удовлетворяется. Хоэн из Госодзан имел обыкновение вытягивать вперёд руку и спрашивать, по какой причине она называется рукой. Если человек узнаёт причину, имеет место сатори, и человек овладевает дзэн, тогда как если речь идёт о Боге мистиков, подразумевается схватывание определённого объекта, и если у вас есть Бог, то всё, что им не является, подлежит исключению. Это – самоограничение. Дзэн хочет абсолютной свободы, даже свободы от Бога. Это и означает “отсутствие обители”; на то же указывает и фраза “Прополощи свой рот, если ты произнёс слово “Будда””. Это не значит, что дзен стремится быть патологически нечестивым или безбожным, но значит, что он знает о несовершенстве имени. Поэтому когда Якусана (Юэ-шань) попросили прочитать проповедь, он не сказал ни слова, а сошёл с кафедры и удалился. Хякудзё Нэхан (Бай-чжан Не-пань) просто сделал вперёд несколько шагов, замер и раскрыл свои объятия – таково было его изложение великого принципа буддизма.

6. Сатори является наиболее индивидуальным внутренним опытом, и поэтому оно не может быть выражено словесно или какимзлибо образом описано. Всё, что можно сделать в смысле передачи опыта другому человеку, - это подсказать или указать, да и то в качестве попытки. Тот, кто имеет подобный опыт, понимает с полуслова, когда даются такие указания, но если мы хотим уловить его смысл только на основании указаний, то терпим полную неудачу. Мы в таком случае уподобляемся человеку, который утверждает, что любит самую прекрасную женщину в мире, но который не знает ни её родословной, ни социального положения, ни имени, ни фамилии, не знает ничего о её индивидуальных физических и моральных качествах. Мы также подобны человеку, устанавливающему лестницу на перекрёстке, чтобы по ней попасть на верхний этаж дворца, но который не знает, где находится этот дворец, даже в какой он части света. Будда очень тонко высмеял всех тех философов и болтунов своего времени, которые имели дело только с абстракциями, пустыми мнениями и бесплодными определениями. Дзен же хочет создать лестницу прямо во дворце, на верхний этаж которого предстоит подняться. Когда мы можем сказать: “Это и есть личность, это и есть дом”, - мы встречаемся лицом к лицу с сатори, реализованном в индивиде.

7. Сатори не является болезненным состоянием ума, аномальным психологическим событием. Если на то пошло, это совершенное состояние ума. Когда я говорю о психическом перевороте, кто-нибудь может счесть дзэн чем-то небезопасным для обычного человека. Это ошибочная точка зрения на дзэн, к сожалению часто отстаиваимая предубеждёнными критиками. Как заявил Нансэн (Нань-цюань), это “повседневная мысль”. Когда позже монах спросил мастера, что он понимает под “повседневной мыслью”, тот ответил:

Пью чай, ем рис,
Делаю всё в свой черёд;
Глядя вниз на поток, глядя вверх на горы,
Как спокойно и умиротворённо я себя чувствую!

Открывание двери внутрь или наружу зависит от установки петель. Всё меняется в мгновение ока, и вы получаете дзэн, оставаясь при этом таким же совершенным и нормальным, как всегда. Однако в то же время вы приобретаете нечто совершенно новое. Вся ваша психическая активность теперь происходит в другом ключе, более животворном, более мирном и наполненном радостью как никогда прежде. Тональность вашей жизни изменяется, и вы будто омолаживаетесь. Весенние цветы выглядят ещё красивее и горный поток более прохладен и прозрачен. Субъективная революция, которая вызывает к жизни такое состояние вещей, не может быть названа ненормальной. Если жизнь приносит больше удовольствия и если её расширение достигает пределов вселенной, тогда в сатори действительно есть нечто абсолютно здоровое, заслуживающее того, чтобы стремиться к его достижению.

8. Все мы вроде бы живём в одном мире, но кто может утверждать, что предмет под этим вот окном, который мы обычно называем камнем, является для нас одним и тем же? В соответствии с тем, как смотреть на камень, для некоторых камень перестаёт быть камнем, в то время как для других он всегда остаётся бесполезным геологическим образцом. И это первоначальное расхождение точек зрения вызывает к жизни бесконечный поток расхождений в нравственных и духовных аспектах нашей жизни. Совсем небольшое отклонение одного образа мысли от другого – и до чего разнообразный мир в результате появляется между ними! Так и в дзэн: этим поворотом, вернее, обращением, является сатори, но это поворот не в тупик, а к более глубокому и полному смыслу, в результате чего мир обретает абсолютно новую ценность.

Например, мы с вами пьём чай. Действие, которое мы совершаем, на первый взгляд, одинаково, но кто может определить, насколько большая дистанция субъективно существует между мной и вами? В вашем питье чая может не быть дзэн, в то время как моё питьё наполнено им. Причина та, что один из нас движется внутри логического круга, а другой – за его пределами; иными словами, в одном случае самоутверждаются строгие правила так называемой умственной деятельности, и действующий, даже действуя, не способен освободиться от интеллектуальных уз. В другом же случае субъект проложил себе новый путь и совершенно не сознаёт двойственности своего действия: в нём жизнь не расколота на объект и субъект или на действующее и предмет действия. В этот момент процесс питья для него тождествен абсолютному факту, всему миру. Дзэн есть жизнь и вследствие этого он свободен. В то время как наша “обыденная” жизнь протекает в рабстве, сатори – это первый шаг к свободе.

Сатори есть просветление (самбодхи). Поскольку буддизм является доктриной просветления, как мы это знаем из его ранних и более поздних источников, и поскольку дзэн утверждает сатори как свою кульминацию, о сатори следует сказать, что в нём представлен сам дух буддийского учения. Когда он объявляет себя передачей сознания Будды (фо-синь), которое не зависит от логического и рассудочного изображения его в канонических текстах хинаяны и махаяны, он никоим образом не преувеличивает сущность своего отличия от других школ буддизма, которые выросли в Японии и Китае. Как бы то ни было, нет сомнения, что дзэн – это одно из наиболее драгоценных и во многих отношениях самое замечательное духовное достояние, завещанное людям Востока. Даже если считать его буддийской формой умозрительного мистицизма, известного Западу по философии Плотина, Экхарта и их последователей, одна его обширная литература, появившаяся со времени шестого патриарха Эно (Хуэй-нэна, 637-713) и хорошо сохранившаяся, достойна серьёзного внимания учёных и искателей истины. Это же относится ко всей совокупности коанов, которые систематизируют прогресс духовного пробуждения и являются удивительным сокровищем в руках дзэнских монахов современной Японии.