Французская любовь...

Но не было еще такого препятствия, которого ей не удалось бы преодолеть. И когда в его жизни появился небольшой перерыв между блондинками, она взяла инициативу в свои руки. Он не очень сопротивлялся, а через некоторое время они вообще стали жить вместе.

С ней было удобно. К ней тянулись. Ее уважали и ценили. Лизу все любили. Кроме Юры. И она это знала. Правда, однажды засомневалась. На небольшой период. Это было в начале их отношений.

Но все встало на свои места, когда однажды Юра не пришел ночевать. Он не появлялся еще два дня, и Лиза обзвонила всех его друзей, все морги и больницы. А он вернулся на третьи сутки, лег спать, а проснувшись, резко осадил расспросы Лизы: "Я свободный человек, если тебя это не устраивает, я уйду". И она убедила себя, что ее это устраивает. Она любого могла убедить, даже саму себя.

"Он – моя единственная слабость" – говорила Лиза, – "только ее я могу себе простить. Мы не просто любовники, мы друзья, а это самое важное".
"Я люблю добиваться женщин. А ты всегда со мной. Мне с тобой комфортно, но нет огня…"

Он не любил ее как-то особенно. Сначала была страсть, потом и она стала проявляться все реже. Он хлопал дверьми, уходил в загул, а она продолжала его ждать, искать, привозить домой.
– Зачем ты меня нашла?
– "Моей огромной любви хватит нам двоим с головою", песню такую слыхал?
– Не люблю я песни твои, философия одна.

Она никогда не думала о том, чтобы уйти или оставить его. Лиза и не представляла себе, что может быть как-то иначе. Что жизнь может продолжаться и без него. Она была красива, но какой-то своей, неправильной красотой. Неповторимой, ни на кого не похожей, не поддающейся сравнению. Непредсказуемая женщина-нож. Не умеющая плакать. Не умеющая бояться. Разве только одного – потерять его.

И несмотря на свой почти мужской характер, Лиза могла быть нежной. Только отдавала ее нежность каким-то горьковатым привкусом боли. Однажды даже Лиза, будучи не в духе, так как Наташка уж очень очевидно клеилась к Юре, взяла рукой горячую сталь шампура.
– Ты чокнутая, – только и мог выговорить он.

Пока рука болела, Юра был тихим и покорным. Приносил из магазина пиво, укутывал Лизу одеялом и ночевал дома. Рука зажила, только остался шрам на ладони. И когда жизнь становилась невыносимой, она поглаживала метку, как старого друга. Наташка все равно получила желаемое, и даже месяц провела с Юрой где-то на Юге.

– Он вернется, – говорила нам Лиза, куря десятую по счету сигарету. – Он без меня не сможет.
И не было в ее голосе уверенности. Наверное, впервые. Но Юра не вернулся. Более того, где-то под южным солнцем они с Наташкой расписались. Все боялись рассказать об этом Лизе. Но она узнала.

– Переживали, кролики? – спросила она и рассмеялась. Громко так рассмеялась. Глаза в тот момент у нее были пустые. Как небо.

Она все чаще сидела в нашем баре после работы и пила что-нибудь.
- Никто не ждет дома, куда торопиться? – смеялась она. Она не умела плакать. Только смеяться.



– Я люблю тебя, Юра, – однажды Лиза стала маленькой и слабой, а трубка телефона огромной и тяжелой, как земной шар. – Я не могу без тебя жить.
– Ну что ты маешься? Забудь меня и начни все заново..
– Но я не умею без тебя дышать.
– Я не люблю тебя, пойми, не-люб-лю.
– Не любишь? Я знаю.

Она всегда это знала. И бывало больно. Но Юра был рядом, и думать об этом не было времени и желания. А сейчас в пустой квартире не осталось даже напоминания о нем.

– Совсем неуютно, – сама себе сказала Лиза. Села на пол, закурила и заплакала. Впервые.
Бесцветные полоски соленой воды почему-то облегчали жизнь. Выводили из какой-то емкости, находящейся в районе сердца, запасы нерастраченной боли. Лиза курила и плакала. И даже пошла в ванную, достала бритву, посмотрела на нее, на свое отражение в зеркале и бросила бритву на пол.
– Глупо, – сказала самой себе.

Она уехала в другой город. Не оставила адреса и только один раз позвонила. Связь была ужасная, и я даже не поняла половины ее слов. Но, кажется, она говорила: "У меня все хорошо"





Я сидела в маленьком парижском кафе вся в предвкушении от встречи с Лизой. Мы не виделись пять долгих лет: в Москву она не приезжала, а мне в Париж удалось попасть, только когда Лиза пригласила меня на свою фотовыставку.
– Сонька! – закричала она, едва перешагнув порог кафе, и мы обнялись.

Она стала совсем другой – взрослой и уверенной, вроде бы та же Лиза, но вместе с тем и не она...

"Моя французская любовь", – прочла я на брошюре. – Французская любовь – это здорово, – несмело поздравила я ее.
– Угу, – кратко ответила Лиза и предложила. – Поехали, буду знакомить со своими.

Своими оказались друг Лизы, веселый бородатый француз Жан и ее двухлетняя дочка Мари.
– Семья, – улыбнулась Лиза.

Жан посетовал:
– Лиз по-своему понимает слово "семья". Говорят, что мы, французы, любим свободные отношения, но эта русская, – он хмыкнул, – никак не соглашается выйти за меня замуж. Уже и ребенка родили, а она все упрямится.
– Вот и дочка у меня, Сонь, – по-русски сказала мне Лиза и тепло улыбнулась. Незнакомо, по-мамски…



Тогда она убежала от своей любви. И покорила новые земли. Я была горда за нее. Ее теплая улыбка была такой настоящей. Это определенно была другая – новая, счастливая Лиза.

На выставке было много людей, пресса, гости, просто зрители. Я ходила среди толпы, рассматривала фотографии и чувствовала себя причастной к этим работам, ведь в них была частичка нашей дружбы, нашей молодости. Я остановилась у одной фотографии. Обычное московское окно, именно московское, таких не встретишь в Париже или Риме. Это окно смотрело на меня теплым светом, но была в этой фотографии такая тоска и одиночество, что я невольно почувствовала, что это не просто фото передо мной, а я сама стою под этим окном и смотрю на чужой, далекий свет.

– Я несколько раз прилетала в Москву, Сонь, – сказала Лиза за моим плечом. – Прилетала, потому что не могла не увидеть это окно. Стояла, курила и смотрела на него. Пролетала тысячи километров только для того, чтобы почувствовать себя никому не нужной дурой. Чтобы просто там постоять. Я думала, что, когда я посмотрю на него, оно меня отпустит, это бессовестное окно, и мне не надо будет больше думать о нем. Однако оно не отпустило. Оно хохотало: "никуда тебе от меня не деться, дурочка, ты так и будешь каждый раз смотреть на мой свет и чувствовать себя одинокой и потерянной". И я покупала билет, прилетала и смотрела на него. А потом сфотографировала. Теперь нет надобности летать, можно смотреть отсюда.

– Ты еще любишь его, – вздохнула я.
– Люблю? – она усмехнулась. – Я люблю Жана и Мари. Они – родные. Любовь не умерла, она теперь существует вне Юры. Когда он был рядом, эта любовь делала его большим и сильным в моих глазах, всемогущим, почти Богом, а теперь, когда его нет, любовь осталась, но это только моя, только мне принадлежащая любовь, которая меня вдохновляет. Ее никто не сможет потревожить, никто не сможет у меня отнять, – сказала Лиза и задумалась.

– А как же французская любовь? – спросила я.
Она улыбнулась и утащила меня пить шампанское.

Через несколько дней я улетала обратно в Москву. Они провожали меня втроем: Жан, Лиза и маленькая Мари. Они были счастливы, эти трое, я видела это невооруженным взглядом и улыбалась.

Как-то вечером я сходила в тот самый дворик, где когда-то жили Лиза с Юрой, посмотрела на окно, светящееся теплым домашним светом. Закурила сигарету. Посидела на детской площадке. В окне была чья-то чужая жизнь. И только сейчас я поняла, как права была Лиза: любовь – вне нас. Она дарит нам счастье творить и искать свое место в жизни. А значит, не может быть несчастной, даже если не взаимная. Правда, Лиз?