Стихи о Томске
Над Томью серебряный город...
Д. Лившиц
ТЫ СТОИШЬ НАД ТОМЬЮ
Ты стоишь над Томью голубою,
о которой много раз мечтал
в дни, когда визжал над головою
ноздреватый вражеский металл
и когда, разбуженный тобою,
наш металл в вагранке клокотал.
На фронтоне университета
стекла окон золотом горят.
Голуби сорвались с парапета.
Тополя клубятся. Шепчет сад.
Басандайка в зареве заката...
Скоро ты изучишь этот край.
Будешь знать о том, что здес когда-то
жил князец татарский Басандай.
Ты найдёшь Таяново становье,
раскопаешь древний тот острог,
что возник ещё при Годунове
и назвался «Томский городок».
Ты пройдешь по улицам зеленым,
тронутым местами желтизной,
где всегда так терпко пахнет клёном,
тополем, берёзой и сосной.
Завтра в стенах университета
ты начнёшь свой дерзновенный путь.
И мечтою сердце обогрето,
и легко и вольно дышит грудь...
Стой же, стой над Томью величавой.
Верю я: ты победишь везде.
Родина того венчает славой,
кто без страха шёл на бой кровавый,
кто не сдаст в учёбе и труде.
1959 г.
ТЫ СТОИШЬ НАД ТОМЬЮ
Ты стоишь над Томью голубою,
о которой много раз мечтал
в дни, когда визжал над головою
ноздреватый вражеский металл
и когда, разбуженный тобою,
наш металл в вагранке клокотал.
На фронтоне университета
стекла окон золотом горят.
Голуби сорвались с парапета.
Тополя клубятся. Шепчет сад.
Басандайка в зареве заката...
Скоро ты изучишь этот край.
Будешь знать о том, что здес когда-то
жил князец татарский Басандай.
Ты найдёшь Таяново становье,
раскопаешь древний тот острог,
что возник ещё при Годунове
и назвался «Томский городок».
Ты пройдешь по улицам зеленым,
тронутым местами желтизной,
где всегда так терпко пахнет клёном,
тополем, берёзой и сосной.
Завтра в стенах университета
ты начнёшь свой дерзновенный путь.
И мечтою сердце обогрето,
и легко и вольно дышит грудь...
Стой же, стой над Томью величавой.
Верю я: ты победишь везде.
Родина того венчает славой,
кто без страха шёл на бой кровавый,
кто не сдаст в учёбе и труде.
1959 г.
Г. Вяткин
НАД ТОМЬЮ
Меж алых листьев Лагерного сада,
Меж старых заколоченных руин
И незабытых юностью беседок
Мы вновь и вновь выходим на обрыв.
Как высоко вознёсся он над Томью,
Какая даль, какая ширь кругом!
На сколько вёрст открыты жадным взорам
Луга и лес, и пятна деревень,
И колеи змеящихся дорог,
Размытые недавними дождями...
Направо блещет зеркало протоки,
Налево, на желтеющих лугах,
Стоят стога, как маленькие дети,
Притихшие от холода и скуки...
А дальше, у излучины реки,
На чёрном бархате невянущего бора,
Под бледным, грустным солнцем сентября
Светло белеет церковь Басандайки...
1903 г.
НАД ТОМЬЮ
Меж алых листьев Лагерного сада,
Меж старых заколоченных руин
И незабытых юностью беседок
Мы вновь и вновь выходим на обрыв.
Как высоко вознёсся он над Томью,
Какая даль, какая ширь кругом!
На сколько вёрст открыты жадным взорам
Луга и лес, и пятна деревень,
И колеи змеящихся дорог,
Размытые недавними дождями...
Направо блещет зеркало протоки,
Налево, на желтеющих лугах,
Стоят стога, как маленькие дети,
Притихшие от холода и скуки...
А дальше, у излучины реки,
На чёрном бархате невянущего бора,
Под бледным, грустным солнцем сентября
Светло белеет церковь Басандайки...
1903 г.
Н. Литвин
РЕКА
Под белым покровом застыла земля,
Не видно оврагов, сровнялись поля,
Под красными зимнего солнца лучами
Снег белый сверкает цветными огнями…
Прикрыты обрывы речных берегов,
Бессильна река против зимних оков –
Снег мягкою белой своей пеленою
Застал их красиво, прикрыл их собою…
Лишь крикнет ямщик на лихих лошадей,
Как борзая тройка промчится по ней,
Да в ночь, как оковы покрепче сожмутся,
Зловещие стоны по ней раздаются…
Среди беспросветно царящей там тьмы
Хоть сонная, вялая, вечно немая
Особая жизнь шевелится живая.
Нет доступа свету под сумрачный свод,
Живой отголосок туда не дойдёт,
А если где жадность оконце прорубит,
То тысячу жизней за это погубит…
Немая река под пушистым ковром,
Казалось бы, вечным заснула уж сном;
Снег белый по д яркими солнца лучами
Спокойно играет цветными огнями.
Но вот уже ветер нам с юга идёт
И солнце теплеет и раньше встаёт:
Покров белоснежный тускнеет, темнеет,-
Ведь солнце так ярко,
ведь солнце так греет!..
Свободно вздохнула могучая грудь –
Лишь сильный сумеет
так смело вздохнуть!
И с треском и стоном оковы ломая,
Река поднялася от края до края…
Волнисто вздымается панцирь литой:
Не выдержит слабый борьбы роковой!
Искрошен!
Обломки горой громоздятся
И с грохотом в тёмную бездну катятся.
Река победила; бушует, шумит,
Не знает преград, ничего не щадит –
Луга и леса по пути затопляя,
Несётся волна, на волну набегая.
Уж искры цветные на ней не горят:
В ней мутные, желтые воды шумят…
Могучий поток, проносясь над землёю,
Уносит и смутную грязь за собою.
Всё новою жизнью привольной живёт,-
Омытая зелень роскошно растёт,
И рыбка, сверкнув чешуёй серебристой,
С волною играет прозрачной и чистой.
1881 г.
РЕКА
Под белым покровом застыла земля,
Не видно оврагов, сровнялись поля,
Под красными зимнего солнца лучами
Снег белый сверкает цветными огнями…
Прикрыты обрывы речных берегов,
Бессильна река против зимних оков –
Снег мягкою белой своей пеленою
Застал их красиво, прикрыл их собою…
Лишь крикнет ямщик на лихих лошадей,
Как борзая тройка промчится по ней,
Да в ночь, как оковы покрепче сожмутся,
Зловещие стоны по ней раздаются…
Среди беспросветно царящей там тьмы
Хоть сонная, вялая, вечно немая
Особая жизнь шевелится живая.
Нет доступа свету под сумрачный свод,
Живой отголосок туда не дойдёт,
А если где жадность оконце прорубит,
То тысячу жизней за это погубит…
Немая река под пушистым ковром,
Казалось бы, вечным заснула уж сном;
Снег белый по д яркими солнца лучами
Спокойно играет цветными огнями.
Но вот уже ветер нам с юга идёт
И солнце теплеет и раньше встаёт:
Покров белоснежный тускнеет, темнеет,-
Ведь солнце так ярко,
ведь солнце так греет!..
Свободно вздохнула могучая грудь –
Лишь сильный сумеет
так смело вздохнуть!
И с треском и стоном оковы ломая,
Река поднялася от края до края…
Волнисто вздымается панцирь литой:
Не выдержит слабый борьбы роковой!
Искрошен!
Обломки горой громоздятся
И с грохотом в тёмную бездну катятся.
Река победила; бушует, шумит,
Не знает преград, ничего не щадит –
Луга и леса по пути затопляя,
Несётся волна, на волну набегая.
Уж искры цветные на ней не горят:
В ней мутные, желтые воды шумят…
Могучий поток, проносясь над землёю,
Уносит и смутную грязь за собою.
Всё новою жизнью привольной живёт,-
Омытая зелень роскошно растёт,
И рыбка, сверкнув чешуёй серебристой,
С волною играет прозрачной и чистой.
1881 г.
Г. Батеньков
НАДЕЖДА
Всё та же Томь хрящ роет и несёт,
Струит свои морщины молодые.
Кайма высот одним широким кругом
Объемлет город, юный и живой,
Под чашей вечного. Уединился
В неизмеримости безлюдных стран
Удел вселения самодовольный.
Своя здесь мысль. Своё – одно – здесь чувство,
И страшно было бы за горизонт
Родной в пустыню им распростираться.
Всё то же Солнце, звезды и Луна,
И непрерывная заря. Лишь гость,
Едва примеченный, давно промчится.
Всё то же здесь: но я-то тот же ли?
Уже полвека грудь мою стеснили,
Скорбей и бедствий полные. Ещё
Люблю; и, выступив из берегов,
Честей алкаю в океане. Хочу
Служить Творцу, Его исполнить волю.
И может быть, отечество и царь
Услышат истину в моем стремленье.
Я тот же. Да. Бессмертная душа
Не знает старости, и может воля
Стереть громаду мёртвую препон.
Я верую, что долго буду жить,
И преступлю страну и поколенье,
И возбужу отвыкшую любовь.
1846 г.
НАДЕЖДА
Всё та же Томь хрящ роет и несёт,
Струит свои морщины молодые.
Кайма высот одним широким кругом
Объемлет город, юный и живой,
Под чашей вечного. Уединился
В неизмеримости безлюдных стран
Удел вселения самодовольный.
Своя здесь мысль. Своё – одно – здесь чувство,
И страшно было бы за горизонт
Родной в пустыню им распростираться.
Всё то же Солнце, звезды и Луна,
И непрерывная заря. Лишь гость,
Едва примеченный, давно промчится.
Всё то же здесь: но я-то тот же ли?
Уже полвека грудь мою стеснили,
Скорбей и бедствий полные. Ещё
Люблю; и, выступив из берегов,
Честей алкаю в океане. Хочу
Служить Творцу, Его исполнить волю.
И может быть, отечество и царь
Услышат истину в моем стремленье.
Я тот же. Да. Бессмертная душа
Не знает старости, и может воля
Стереть громаду мёртвую препон.
Я верую, что долго буду жить,
И преступлю страну и поколенье,
И возбужу отвыкшую любовь.
1846 г.
Б. Климычев
ГАРМОШКА БРОННИКОВА
Цветы со всех глядели подоконников,
Пред вывеской стоял в проулке я,
Вверху огнем светились буквы: «Бронников»,
А в уголке внизу — «и сыновья»...
Окно манило мелодичным звоном.
Вот в картузе старинном до бровей
Сам старый Бронников с фигурным камертоном,
А чуть поодаль — двое сыновей.
Склонились все, над верстаком колдуя,
На лбах светилось влажно, как роса,
И старый Бронников, сквозь планку дуя,
Настраивал, насупясь, голоса.
Но хрустнул камертон меж сильных пальцев,
И Бронников скривил беззубый рот:
— Понять хотите? Что ж, сыночки, пяльтесь,
Вот я умру — и мастерство умрет.
Его всю жизнь я собирал по крошке,
В нём униженья, горечь, соль и пот,
Не будет лучших, чем мои гармошки,
Вот я умру — и мастерство умрет.
И умер Бронников, а вывеска осталась,
Её уж поржавелой помню я,
Она под ветром осенью шаталась
И чуть в углу светилось: «...сыновья».
Не шли сюда богатые клиенты,
И камертон тут не звучал с утра:
По всей Подгорной жили конкуренты,
Гармонных дел большие мастера.
А где-то хромка Бронникова пела
По томским кабакам да чердакам,
Ни дня не довелось ей быть без дела,
Всё шла да шла по жизни, по рукам.
В отряд попала к красным партизанам,
А мастер спал в земле, и он не знал,
Что грянула гармошка утром ранним
Во все мехи «Интернационал».
И Бронниковы-братья в том отряде,
По-своему открывшие секрет,
На битву шли такой планеты ради,
Где есть друзья, а конкурентов нет.
ГАРМОШКА БРОННИКОВА
Цветы со всех глядели подоконников,
Пред вывеской стоял в проулке я,
Вверху огнем светились буквы: «Бронников»,
А в уголке внизу — «и сыновья»...
Окно манило мелодичным звоном.
Вот в картузе старинном до бровей
Сам старый Бронников с фигурным камертоном,
А чуть поодаль — двое сыновей.
Склонились все, над верстаком колдуя,
На лбах светилось влажно, как роса,
И старый Бронников, сквозь планку дуя,
Настраивал, насупясь, голоса.
Но хрустнул камертон меж сильных пальцев,
И Бронников скривил беззубый рот:
— Понять хотите? Что ж, сыночки, пяльтесь,
Вот я умру — и мастерство умрет.
Его всю жизнь я собирал по крошке,
В нём униженья, горечь, соль и пот,
Не будет лучших, чем мои гармошки,
Вот я умру — и мастерство умрет.
И умер Бронников, а вывеска осталась,
Её уж поржавелой помню я,
Она под ветром осенью шаталась
И чуть в углу светилось: «...сыновья».
Не шли сюда богатые клиенты,
И камертон тут не звучал с утра:
По всей Подгорной жили конкуренты,
Гармонных дел большие мастера.
А где-то хромка Бронникова пела
По томским кабакам да чердакам,
Ни дня не довелось ей быть без дела,
Всё шла да шла по жизни, по рукам.
В отряд попала к красным партизанам,
А мастер спал в земле, и он не знал,
Что грянула гармошка утром ранним
Во все мехи «Интернационал».
И Бронниковы-братья в том отряде,
По-своему открывшие секрет,
На битву шли такой планеты ради,
Где есть друзья, а конкурентов нет.
Ф. В.
22 ИЮЛЯ 1888 ГОДА
(День открытия первого
университета в Сибири)
Братья, солнце светит с новой силой,
И полнее льется свет дневной:
В них судьба особый луч вложила -
Мысли луч, бессмертный и живой!
Есть ли что прекрасней мысли в мире?
Что могучей, чем ее волна?
Разрастаясь глубже, выше, шире,
Нас ведет к бессмертию она.
Нет преград ее прекрасным крыльям,
Для нее нет смерти, ни цепей:
На скале прикованный насильем.
Мыслью был свободен Прометей!
Так пожмем скорей друг другу руки,
Крепче их и радостней пожмем.
Перед нами колыбель науки —
Мысли луч горит живым огнем!
22 ИЮЛЯ 1888 ГОДА
(День открытия первого
университета в Сибири)
Братья, солнце светит с новой силой,
И полнее льется свет дневной:
В них судьба особый луч вложила -
Мысли луч, бессмертный и живой!
Есть ли что прекрасней мысли в мире?
Что могучей, чем ее волна?
Разрастаясь глубже, выше, шире,
Нас ведет к бессмертию она.
Нет преград ее прекрасным крыльям,
Для нее нет смерти, ни цепей:
На скале прикованный насильем.
Мыслью был свободен Прометей!
Так пожмем скорей друг другу руки,
Крепче их и радостней пожмем.
Перед нами колыбель науки —
Мысли луч горит живым огнем!
Б. Климычев
РЕЧКА ДЕТСТВА
Река Ушайка. Мальчишек стайка.
Ныряли головы, как поплавки.
Река Ушайка, с бельишком шайка.
Река, стирай-ка носки, платки.
Она стирала, она сбирала
Всех рыболовов в часы зари.
Бывало, рыба в волнах играла,
Гольяны были и пескари.
Бывало, тетушки восхищенно Вздыхали:
— Теплая, ничего...
Студент Володька, в очках учёный,
Купаясь, вскрикивал:
— Аш два о!
Промчалось детство. Нет в мире средства
Вернуть минуты те у реки,
Лишь вспомнишь грустно,
Как пахли вкусно
Река и рыба, и тальники.
Теперь-то рыба тут не играет,
Дымят заводы, течёт мазут,
Теперь бельишко тут не стирают,
Трамваем в прачечную везут.
Конечно, химия, век моторов.
Мы понимаем, не дураки.
Но как забудешь, как через город
Струилось детство
Моей реки?
РЕЧКА ДЕТСТВА
Река Ушайка. Мальчишек стайка.
Ныряли головы, как поплавки.
Река Ушайка, с бельишком шайка.
Река, стирай-ка носки, платки.
Она стирала, она сбирала
Всех рыболовов в часы зари.
Бывало, рыба в волнах играла,
Гольяны были и пескари.
Бывало, тетушки восхищенно Вздыхали:
— Теплая, ничего...
Студент Володька, в очках учёный,
Купаясь, вскрикивал:
— Аш два о!
Промчалось детство. Нет в мире средства
Вернуть минуты те у реки,
Лишь вспомнишь грустно,
Как пахли вкусно
Река и рыба, и тальники.
Теперь-то рыба тут не играет,
Дымят заводы, течёт мазут,
Теперь бельишко тут не стирают,
Трамваем в прачечную везут.
Конечно, химия, век моторов.
Мы понимаем, не дураки.
Но как забудешь, как через город
Струилось детство
Моей реки?
Федотов С. "Над Томью серебряный город". - Новосибирск, 1981.
Комментарии9