Про загадочную турецкую сексуальность

В июне я поехала в Стамбул на фотографический воркшоп - а в итоге все равно написала статью про то, как турецкие
трансгендеры мучительно пожирают израненное эротическое подсознание загнивающей Европы.



— У вас говорят: «Бог-отец». Отец — это значит мужчина. Как может Бог быть мужчиной? Бог — это трансцендентальное
существо, не мужчина и не женщина. Я долго думала, читала Библию, читала Коран — и выбрала ислам. Потому что Аллах
не имеет ни пола, ни национальности.
Зеленые стены, красные занавески, кожаный диван. Все аккуратно и лаконично. Кокетливая античная статуя в углу
— наверное, единственный намек на то, что я нахожусь в борделе, вернее, на съемной квартире, где Айсу и Мелисса живут
и принимают клиентов. Наш разговор идет через гугл-переводчик. Айсу забивает в него фразы по-турецки, я читаю их с экрана
по-английски. Ни в одном из этих языков не выражена грамматическая категория рода.



— Ты любишь свою работу?
— О нет! Я продаю свое тело, но не душу.
— Кем бы ты хотела работать?
— Парикмахером.
— Это невозможно?
— Абсолютно невозможно. Для таких, как я, есть только одна профессия…




Параллельно Айсу с дикой скоростью бьет по клавишам, отвечая на сообщения друзей в «фейсбуке». Там она называется своим
настоящим именем — Четин. Это мужское имя. По фейсбуку, по паспорту и даже по биологическим признакам она мужчина. Но это
почти незаметно: Айсу ведет себя, смеется, жестикулирует, движется как женщина. Это называется шимейл, от she + male,
«она + мужчина». Таких в Стамбуле полно, многие из них проститутки. Большинство не делают операции по перемене пола. Чтобы
больше походить на женщин, они едят гормоны, от этого у них постепенно начинает расти грудь. Зачем они это делают?
— Вот мой милый, май дарлинг. — На экране появляется фотография небритого сурового турка. — Он не гей. Он любит женщин.
Он любит меня как женщину. Если я не буду одеваться как женщина, не буду краситься, он разлюбит меня. Жду не дождусь, когда
он приедет из Лондона. Нет, на самом деле он не любит меня, я знаю. Я страдаю. Если я узнаю, что у него другая женщина, я его убью.




Зачем она это делает? Может, ее мужское альтер эго лениво и хочет легких денег? Или она действительно
чувствует себя настолько женщиной, что не может жить по-другому и вынуждена зарабатывать этим неприятным способом? Или и то и другое?



— Я такая же, как ты. Я женщина. Я смотрю: мужчина — прекрасный, красивый, о! А на женщин не смотрю, они меня не волнуют…
Может, он просто гей? Зачем тогда все эти выкрутасы с переодеваниями и гормонами? Голубые и женщины ведь не одно и то же?




Айсу и Мелисса подруги. Не любовники и не любовницы. Айсу живая, подвижная и веселая, ее накладные волосы рыжего цвета. Мелисса
— застенчивая брюнетка с голубыми линзами и сдержанной однообразной мимикой. Видно, что роль женщины ей пока дается с трудом, как
будто вот-вот сорвется и проявит что-то мужское, как будто пытается говорить на иностранном языке, который хорошо знает, но словарный
запас еще не очень велик, поэтому она использует только несколько хорошо заученных выражений.
К Мелиссе приходит бойфренд, щуплый парень маленького роста. Вместе с двухметровой Мелиссой они смотрятся как парочка космических
разбойников из фильма про миелофон — этакие инопланетяне в чужих телах. Только вместо миелофона парень крутит в руках четки. Он инженер.
Его имя в переводе означает «счастье».



Раньше я считала, что есть "нормальные люди" и "гомосексуалисты". В последних нет ничего плохого, у них свой особый мир. Еще где-то
отдельно есть транссексуалы, которым надо просто сделать операцию и все будет в порядке. А еще есть извращенцы, но это психи, которых
надо лечить. Айсу и Мелисса точно не психи и не извращенцы. Заинтересовавшись этой темой в Стамбуле, я стала подозревать, что турецкая,
а может быть, и вообще человеческая сексуальность устроена куда более загадочно и вызывает больше вопросов, чем ответов.





Темнеет. Мелисса со своим «счастьем» уходит спать — сегодня она не работает. Айсу не хочет, чтобы я видела ее в образе шлюхи, и вежливо
выгоняет меня на улицу.





Я иду по улице Абиде-Хуриет, где они обычно работают. Это очень бедный, серый, замусоренный район, такие есть в любом
мегаполисе — и на Западе, и на Востоке. На улице пусто, но можно встретить других проституток-трансвес­титов, которые
ловят проходящие машины.




Они выглядят как обыкновенные проститутки, только крупнее, как будто прошло сто лет и люди в среднем выросли сантиметров
на десять. Как только вдалеке появляется полиция, они, цокая каблуками по мостовой, скрываются в переулке, но через минуту
выходят обратно. Проституция в Турции законом не запрещена — можно зарегистрироваться и работать. Но транссексуалам
зарегистрироваться сложно: у них паспорта мужские, синего цвета (женщинам полагаются розовые).





Я всматриваюсь в лица этих мужчиноженщин, пытаясь разглядеть хоть какие-то чувства. Но их лица как маски: они вежливы,
дружелюбны, но абсолютно непроницаемы. Все их проявления ограничиваются стандартным набором движений, рассчитанных на то,
чтобы привлечь клиента. Я знаю, что они, скорее всего, очень бедны, что многие из них курдские беженцы или иммигранты,
низшие слои общества. Но от этого понять их не проще.



Ко мне подходит официант из соседнего бара, начинает ныть, чтобы я пошла с ним, предлагает 50 лир за 5 минут. Я спрашиваю
у сидящих рядом мужчиноженщин, почему он не обращается к проституткам.
— Мы их не любим, — отвечает мне шимейл по имени Чала, — мы боимся, что они нас убьют.
Почти каждый месяц в Стамбуле можно услышать об убийстве транссексуала. Зачем они это делают?


ГЕЙ_ПАРАД





Гей-парад в Стамбуле набирает обороты с каждым годом. В прошлом году было 3 тысячи человек, в этом чуть ли не 5 тысяч.
Район Таксим парализован, через всю улицу Истикляль протянут гигантский радужный флаг. В отличие от Европы и Америки,
где на гей-парадах обычно можно увидеть армию полуголых киборгов, здесь все гораздо скромнее: все одеты, причем одеты
просто, одна девушка даже в мусульманском платке. В толпе не только геи: здесь много обычных гетеросексуалов, отстаивающих
не столько права меньшинств, сколько сексуальную свободу в целом. Один из лозунгов: «Если мораль — это ненависть и насилие,
то мы аморальны». Командуют парадом проститутки. Их протест, естественно, классовый.





— Я спала с министрами, спала с монахами, — патетически говорит Бельджин, пожилая мадам с аристократической внешностью,
— все они были моральными людьми! Мой дядя, который изнасиловал меня, когда я была восьмилетним мальчиком, считался уважаемым
человеком в нашей деревне. Мы, люди, едим животных — но мы сами хуже животных. Нравственность — это ложь, придуманная людьми…
Мне наконец-то объясняют, почему в Турции запрещен ютуб: оказывается, из соображений морали. Якобы его закрыли после того,
как кто-то разместил ролик, в котором сообщалось о гомосексуализме разных исторических деятелей, в том числе Ататюрка. Это
было воспринято властями как осквернение памяти отца нации. «Хотя что же в этом оскорбительного?» — возмущаются геи.





Мои Айсу и Мелисса идут в первых рядах вместе с другими транссексуалами. В Турции есть две известные общественные организации,
защищающие права транссексуалов и геев. Одна, самая известная — «Лямбда Стамбул» (Lambda Istanbul) — объединяет молодежь, как
правило, образованную и обеспеченную, которая борется за свободу выбора в сексе и прочий либерализм. Вторая
— «Стамбул ЛГБТТ» (Istanbul LGBTT) —работает с совсем другим контингентом: с уличными проститутками, беднотой, иммигрантами.
Здесь говорят не столько о сексуальном раскрепощении, сколько о политике и экономике, обсуждают вопросы занятости и трудовых отношений.
— Никто больше не хочет платить нам за секс! — говорит активистка Шеваль. — Он стал доступным, конкуренция высокая, появились
интернет, онлайн-знакомства, нравы стали более свободными. В результате мои подопечные вынуждены работать на улице без всяких
гарантий, за копейки…





Шеваль (слева) очень симпатичная и умная, отлично говорит по-английски. Она сменила пол семнадцать лет назад и сразу оказалась
на улице. Правда, проработала там недолго: один из клиентов влюбился в нее, и они больше десяти лет прожили вместе — в прошлом
веке такая романтическая история еще была возможна. Проституток Шеваль политкорректно называет sex workers — секс-работники и
настаивает на том, чтобы в этой работе соблюдались те же самые правила, что и в любой другой. Я спрашиваю у нее, почему в Турции
так много транссексуалов.
— Лет пятнадцать — двадцать назад сменить пол было проще простого. Плати деньги, и тебе сделают любую операцию. Это были золотые
времена, можно было заработать кучу денег. Транссексуалов было мало, мужчины нас обожали. Они дарили нам украшения, дома, машины.
Они любили нас! В те годы было гораздо проще и приятнее быть женщиной, чем геем. Сама система диктовала это: если тебе нравятся
мужчины, стань женщиной! В результате многие сделали операции, а потом пожалели об этом.
— А сейчас?
— Законы ужесточились, нужно пройти большое обследование, тысячу раз доказать, что ты действительно хочешь сменить пол и не можешь
иначе. В этом смысле все,
наверное, делается разумно. Но многие жалуются на то, что их права ущемляют. Например, транссексуал должен быть бесплодным — государство
до операции требует подтверждения, что ты не сможешь зачать ребенка: они считают, что этот «недуг» передается по наследству.
Впрочем, все это вовсе не означает, что сейчас транссексуалов стало меньше: шимейлы ничего себе не отрезают, живут с теми же паспортами
и половыми органами, но, по сути, занимают в секс-индустрии ту же самую нишу «третьего пола», которую раньше занимали транссексуалы.





КРОВЬ И ТРАДИЦИЯ




На фотографии двое усатых мужчин лежат, обнявшись, на пляже. Ахмет и Ибрагим похожи, как братья. Если исходить из поэтического
понимания гомосексуальной любви как поиска партнерами друг в друге идеальных себя — у них была именно такая любовь.
Ибрагим уже давно живет в Кельне. Сейчас он приехал в Стамбул на гей-парад и в суд — хочет заставить государство найти и наказать
убийцу Ахмета. Это одно из самых громких дел в Турции за последние годы — гомосексуала убил его собственный отец. Громким это дело
стало именно благодаря Ибрагиму: он, гражданин Германии, не боится общественного мнения и пытается добиться справедливости.
— Мы познакомились вот здесь, на этой улице, теперь этот бар переехал. Ахмет Йилдыз был очень интеллигентным, образованным человеком,
читал Орхана Памука, писал рецензии в газету. Мы были влюблены и хотели жить вместе. Собирались уехать в Германию и там пожениться.
Но Ахмет хотел сначала закончить университет и доучить детей — он зарабатывал репетиторством. Поэтому я переехал к нему в Стамбул.
Мы около года вместе снимали квартиру. После окончания университета ему полагалось идти в армию, но голубых туда не берут, тут мы
были спокойны.
— А как это можно доказать?
— Фотографии, видео. Нужно показать, как ты занимаешься сексом с мужчиной, причем именно в пассивной позиции. И на лице должно читаться
удовольствие. Мы специально сняли такое видео.
— Родители Ахмета к тому моменту знали о его гомосексуальности?
— Они догадывались. Мать и сестра наверняка знали: они как-то залезли в его почту. Но Ахмет хотел быть честным до конца и рассказал все
отцу. Я его предупреждал, что не надо этого делать. У них традиционная курдская семья, очень религиозная, большой клан из Урфы — это на
границе с Сирией. Начались уговоры пойти в врачу, к имаму. Потом эсэмэски с угрозами. Ахмет пошел в районный суд и написал заявление о
том, что его жизнь в опасности. Если бы они хоть что-то сделали в связи с этим, может быть, ничего не случилось бы… Летом 2009 года он
вышел, чтобы купить мороженое, через несколько минут я услышал стрельбу. Выбежал на улицу — он сидел за рулем своей машины уже неподвижный.
Я вытащил его, стал кричать, он открыл глаза, посмотрел на меня две секунды и умер. Вот и все, что осталось у меня в памяти — две секунды…
Я успел заметить машину, которая перегородила улицу, но она быстро уехала. Потом полиция выяснила, что этот автомобиль принадлежал знакомому
его отца. Скорее всего, они организовали это преступление вместе с братом. Там же засекли номер его мобильника. Сейчас отец Ахмета скрывается
где-то в северном Ираке.
Ибрагим не похож на стереотипного гея, он одет абсолютно стандартно, никаких женственных ужимок. Встретив его в какой-нибудь традиционной
чайхане, я бы ни за что не догадалась, что он голубой.
— А что, вы думаете, в чайхане мало геев? Да у нас половина таких. Думаете, в Турции голубых пять процентов, как везде в мире? Это все
вранье. По некоторым данным, шестьдесят — семьдесят процентов турок практикуют однополый секс. Посмотрите на проституток с Абиде-Хуриет.
Что, клиенты не знают, что они мужчины?
Конечно знают! Зачем им проститутка с членом, как вы думаете? Ну, наверное, потому что им нравится, правда? Иначе они бы там не стояли.
Законы спроса и предложения никто не отменял. Можно ведь и проститутку-женщину найти. Многие из них женаты, в конце концов. Просто они
не считают себя голубыми, не хотят это признавать. Они говорят: «Активный — значит, не гей». Если в чайхану прийти и сказать:
«Я трахнул мужика», все похвалят, скажут: «Ай молодец!»
— А если прийти и сказать: «Меня трахнули»?
— Что ты! Никто никогда о таком не расскажет! Хотя это происходит сплошь и рядом: огромное количество турецких мужчин начинают свою
сексуальную жизнь с однополых связей. Главное — соблюсти внешние приличия. Вы же знаете, что сексуальность у нас вообще подавлена и
табуирована. Секс с женщинами до брака под запретом. Поэтому подростки спят с мужчинами. Или с животными. Зоофилия у нас в деревнях
очень распространена.
Я вынуждена признать, что все это похоже на правду. В Стамбуле еще можно увидеть неозабоченных молодых турок, но чем дальше в глушь,
тем чаще сталкиваешься с написанной в глазах мужчин готовностью совокупиться с чем и с кем угодно: с курицей, ослом, женщиной, мужчиной…
Этот ошалелый взгляд появляется у мальчиков лет в одиннадцать и начинает угасать только к сорока, когда турок остепенится и обзаведется с
емьей.
При этом отношения между мужчинами в Турции в целом несколько проще и ближе, чем мы привыкли: здесь, например, можно часто увидеть, как
мужики обнимаются, держатся за руки — и это вовсе не значит, что они геи. С женщинами, наоборот, все очень строго: в Турции распространены
так называемые убийства чести, когда семья убивает девушку, заподозренную в добрачных связях. Обычно убийство осуществляет
несовершеннолетний родственник или родители вынуждают дочь покончить с собой.
— В традиционных семьях, когда у девочки начинаются месячные, мать дает ей пощечину. Она как бы говорит: «Ты стала женщиной. Береги свою честь»,
— объясняет сексопатолог Севен Каптан. — У моих пациенток очень часто встречаются жалобы на вагинизм — в Европе это заболевание днем с огнем
не сыщешь, — оно происходит от страха перед сексом: здесь он воспитывается на очень глубоком уровне. В этом году на юго-востоке страны
застрелилась двенадцатилетняя пятиклассница Мерьем Сёкмен — всего лишь из-за того, что учитель перехватил ее записку со словами
«Я тебя люблю» и передал родителям. А тринадцать лет назад при похожих обстоятельствах повесилась ее старшая сестра. Причем до конца
не ясно, действительно ли эти случаи были самоубийствами.
«Убийства чести» часто обсуждаются — и осуждаются — в турецкой прессе. Не менее распространены убийства на почве гомофобии. Но случай
с Ахметом из ряда вон выходящий — сочетание того и другого, «убийство чести» на почве гомофобии. О таком стало известно в первый раз.
— Они просто не учли меня в своих расчетах, — говорит Ибрагим. — Если бы я не стал раскапывать это дело и предавать его огласке, все
прошло бы тихо и гладко, никто даже не завел бы уголовное дело.



МЕЖДУ МУЖЧИНОЙ И ЖЕНЩИНОЙ




Погружаясь в глубины загадочной турецкой сексуальности, я все больше запутываюсь. Эта страна представляется мне черным ящиком,
где на входе патриархальное общество, жесткая половая сегрегация, подавленные инстинкты, а на выходе — самые радикальные проявления
сексуальной свободы, многотысячные гей-парады, проститутки на улицах, мужчиноженщины. Как именно одно трансформируется в другое,
мне непонятно. И главное: все это заставляет меня усомниться в возможности как-то классифицировать и понять сексуальность.
Я вижу, что одни мужчины становятся геями по собственному выбору и в буквальном смысле умирают за этот выбор, другие практикуют
однополые связи просто из-за того, что «больше не с кем», а третьи переодеваются и становятся шимейлами, будучи частью порочной
системы, в которой секс приносит деньги. Если это явления одного порядка, то ломается вся идеология защиты прав меньшинств. Да и
надо ли защищать того мужика в черном джипе, который на полчаса увез Чалу и заплатил ей за это 50 лир? Надо ли защищать его право
на гомосексуальность?
Если геями не только рождаются, но и становятся, значит ли это, что и гетеро— и гомосексуальность можно воспитать? Об этом много
говорили еще в конце 50?х, когда сексолог Альфред Кинси провел шокирующее исследование, в соответствии с которым гомосексуальность
оказалась континуумом: у одних людей она присутствует в большей степени, у других в меньшей, у кого-то ее совсем нет, но четкие
границы отсутствуют. «Мир не делится на агнцев и козлищ», — заключил Кинси. У нас в тюрьмах тоже, кстати, полно однополых связей,
но никто там не называет себя голубым. А турецкое общество в смысле секса для мужчины та же тюрьма, в которой он сидит всю первую
половину жизни. Значит ли это, что люди могут говорить и думать неправду о своей сексуальной ориентации?
— А нет никакой истинной или ложной ориентации, — говорит Бегюн Башташ, турецкая исследовательница, которая много лет занималась
гендерными вопросами в Америке. — Мы имеем дело не с сущностями, а с репрезентациями, с тем, как человек сам себя определяет. Если
мужчина спит с мужчинами, но утверждает, что он не гей, значит, он не гей. Это ведь не только вопрос секса, но и вопрос любви,
романтических чувств, желания и возможности строить отношения. Если человек говорит, что чувствует себя женщиной в мужском теле,
значит, такова его идентичность. Причем на протяжении жизни она может меняться. Современная наука больше не стремится разложить
все по полочкам: вот геи, вот латентные геи, вот лесбиянки, вот транссексуалы…
— Но почему же тогда многие гомосексуалы говорят о том, что не могут жить иначе? Если все это театр, репрезентации, значит, можно
сыграть и другую роль.
— Почему вам так важно знать «почему»? Все такие утверждения очень опасны: любые рассуждения о природе сексуальной ориентации и
сексуальной идентичности приводят к ложным выводам. «Он стал геем из-за детской травмы, давайте кого-нибудь за это накажем»,
«Причины гомосексуальности в генах — давайте запретим им иметь детей», «Лесбиянками становятся некрасивые женщины»… Как будто у
женщин, в отличие от мужчин, нет чувства прекрасного! Моя собственная сексуальная ориентация сформировалась в двадцать восемь лет.
До этого я встречалась только с мужчинами. Если вы попросите меня объяснить, почему так случилось, это будет долгая сложная история,
из которой вы все равно ничего не поймете и не сможете сделать обобщающих выводов.
В левых западных университетах сейчас в моде так называемая квир-теория, в соответствии с которой границы идентичности могут быть
текучими. Постмодернистская наука говорила о том, что мужчина и женщина — это не биологическая данность, а социальный конструкт.
Нынешняя, уже постпостмодернистская, говорит, что даже это не догма. В центре современных исследований пограничные состояния:
транссексуалы, бисексуалы, андрогины.
Мне объяснили, что, оказывается, бывают даже гомосексуальные транссексуалы: человек может быть мужчиной, чувствовать себя женщиной
и любить женщин как женщина. И наоборот: быть женщиной и любить мужчин как мужчина. Потому что сексуальная ориентация и гендерная
дентичность — разные вещи.
Все это, получается, надо уважать и спокойно изучать. Но и без таких заморочек люди могут обладать подвижной идентичностью, называя
себя квир (queer) — не мужчина и не женщина, не гетеро-, не гомо— и не би-… Словом квир утверждается не пол, не ориентация, не
предпочтения в сексе, а, что ли, свобода взглядов в этой области, готовность игнорировать это разделение вообще.
На гей-параде я познакомилась с Гезде — человеком, заинтриговавшим меня именно своей пограничностью. В своем внутреннем поиске
Гезде экспериментирует не с сексом, не с партнерами, а с самыми глубинными пластами человеческой культуры:





— Мое тело женское, но я никогда не чувствовал(а) своей принадлежности к определенному полу. В детстве, когда меня спрашивали:
«Ты мальчик или девочка?», я стал(а) отвечать, например, «да». Мне повторяют: «Нет, ты не понял(а) вопроса, ты мальчик или девочка?»
Я говорю: «Нет!»
Гезде особо нигде не работает, перебиваясь мелкими заработками — переводит, подрабатывает в кафе, ставит музыку как диджей,
— но все же как-то адаптируется к этому двуполому миру. Я все время пытаюсь разложить Гезде на какие-то гендерные признаки.
У нее женские голос и имя, но на лице борода. Он одет по-пацански, но фигура женская — ноги, грудь. Жестикулирует и интонирует
как девочка, но, если посмотреть в глаза, увидишь мужчину. Он по-своему красив, но очень редко улыбается.
— Может, тебе просто надо сменить пол? Ты не думал(а) об этом?
— Конечно думал(а)! Не хочу. По крайней мере в ближайшие пять лет. Я не хочу выбирать, не хочу ограничивать себя рамками какой-то
одной социальной роли.




Мне, конечно, сразу становится интересно, что было бы, родись Гезде где-нибудь в глуши лет пятьдесят назад.
Она так и осталась бы вот этим странным двуполым существом? Или обстоятельства вынудили бы ее стать как все,
сбрить бороду и выйти замуж? Или он так и не смог бы приспособиться, стал бы психом, маргиналом, воспринимался
бы обществом как урод? Или пятьдесят лет назад такого человека вообще не было бы? Может быть, такие тонкие нюансы
самоопределения стали возможны только сейчас, когда об этом стали говорить?
У Гезде есть любовница по имени Милан, очень женственная яркая квир. Обе они активистки «Лямбды». Взгляды Милан
такие свободные и радикальные, что я чувствую себя унылым бюргером из отсталой провинции.





— У меня всегда секс, любовь, отношения занимали самое главное место в жизни, - говорит Милан.
Когда я поняла, что мне нравятся еще и женщины, я даже не знала, как нужно флиртовать с ними.
Читала на эту тему специальные книжки: стрельни сигарету, спроси, как ее зовут… Пока не поняла,
что флирт с женщинами абсолютно такой же, как и с мужчинами. Конечно, все люди, как и животные,
по природе бисексуальны. Я считаю, чувство любви вообще не должно быть ограничено ни полом, ни браком,
ни чем-либо еще. Мы боремся не за секс, а за любовь, за право любить людей, а не мужчин или женщин.
Выступая на гей-парадах, мы добиваемся того, чтобы никто не лез в нашу частную жизнь, решая, кого и
как мы должны любить. Почему мы должны ограничивать себя в реализации наших фантазий? Вот признайся,
неужели у тебя никогда не было гомосексуальных фантазий?
Я краснею.
— Ну, нафантазировать можно много чего, но романтические чувства у меня, пожалуй, вызывают все же мужчины.
Причем не все… Но главное, я не знаю, стоит ли поднимать такой шум всего-навсего из-за фантазий…
— А это просто результат влияния культуры и социума. Ты боишься позволить себе жить в соответствии со своими
желаниями, не хочешь тратить на это время, опасаешься осуждения окружающих. Россия ведь очень гетеросексистская
страна, не так ли?




Активисты «Лямбды» сообщают мне, что, оказывается, в Америке транссексуалам разрешили менять документы еще до операции по
перемене пола. Этот факт меня окончательно добивает. То есть фактически человек имеет право указать в паспорте тот пол, в
котором он себя ощущает. Может быть, когда-нибудь сама идея мужского и женского пола станет архаичной, как религиозное или
национальное самоопределение? Если где-то узаконены однополые браки, то какая уже разница? Раньше ведь в документах всех
стран были пункты «Национальность» и «Вероисповедание», а сейчас их считают неполиткорректными. Если представить себе
идеальное общество, совсем свободное от сексизма и гетеросексизма, останется ли в нем деление на гомосексуалов, гетеросексуалов,
мужчин, женщин? Или будут просто различные люди с маленькими индивидуальными особенностями?
Пешеходный проспект Истикляль, где я погружаюсь в глубины загадочной турецкой сексуальности, во всякое время полон народу.
Это потрясающий микс всего на свете, перформанс, улица-сцена, на которой разворачиваются самые разные массовые зрелища —
от политических протестов до уличных дискотек. Кто-то покончил с собой, зеваки столпились вокруг тела, лежащего на трамвайных
рельсах, показывают пальцами на верхний этаж соседнего дома. Рассекая человеческие волны, с визгом подъезжает «скорая», парня
увозят. У меня в толпе сперли кредитку, я держусь за свою сумку, стараясь вовсе не реагировать на навязчивых зазывал, которые
пытаются завлечь прохожих в свои бары: «Буйрун, буйрун!»
В сумерках при свете фонарей все кажется обманчивым. Я уже не могу понять, где тут реальность, а где театр, где мужчина, а
где женщина. Вот парни идут обнявшись. Они геи или просто друзья? Вот дамочка в шляпе и на высоких каблуках. Может, она еще
сегодня утром была мужчиной? Какая разница, если имеешь дело не с сущностями, а с фантомами, масками, репрезентациями.




Я сажусь на паром, покупаю чай за пол-лиры и, покачиваясь на волнах Босфора, плыву на азиатскую сторону, в Ускюдар,
тот самый район, где был убит Ахмет Йилдыз. Граница между Европой и Азией в этом городе так же условна, как разница
между женщиной и мужчиной. Но все же Азия сразу чувствуется здесь, на пристани — насыщенная, вещественная, мускулистая
и маскулинная. Продавцы мидий, тележки старьевщиков, запах рыбы, перекрикивающие друг друга муэдзины и чайки.
Я возвращаюсь в густонаселенный тысячелетний мир, где женщины воспитывают детей и носят платки, а мужчины воюют и
перебирают четки, где меня в любом доме примут как гостью, а имам в мечети на пальцах объяснит пять постулатов ислама.
И где родители могут убить своего ребенка во имя трансцендентального существа, не имеющего ни пола, ни национальности.