Роль мата в творчестве Татьяны Толстой

Или рассказ про то, как на диване лежит мужик и глядит в потолок. Раз в полгода приезжает сосед, капитан дальнего плавания, принимает ванну и заливает его – может быть, той самой водой, что ворочает валы к югу от мыса Горн. Заливает, отслюнявливает мужику «на ремонт» – и мужик лежит до следующего капитанова отпуска. А над диваном у него висит карта мира – и раздражает своей Австралией. Хочется встать и вырвать Австралию с корнем. У неё тяжёлые зелёные потроха, брюхо облипло водорослями, с них весомо, обнадёживающе капает на пол... Я от этого рассказа умирал просто.

Потом было потом. Писательница (а может, то был её сын-дизайнер?) придумала выпускать книжки с названиями из четырёх букв: «Кысь», «День», «Ночь», «Река», «Двое»... Этот аскетический тетрамарафон утомлял, что твоя Австралия, и когда наконец вышел сборник с нормальным названием «Лёгкие миры», я выдохнул.




Вообще-то существует понятие «тонкие миры» (мистика, эзотерика и так далее), но тут оно по понятной причине недопустимо. Может возникнуть непрошеная оппозиция с фамилией автора.

Что же это за «лёгкие миры» получились? Цитирую зачины рассказов из сборника:

«Пошла в магазин, купила кучу продуктов...»«Сходила на рынок за всякими безбожно дорогими продуктами...»«Стою в очереди на кассу в «Перекрёстке»...«В Питере, оказывается, есть сеть меховых магазинов...»

Толстая сменила специализацию. Раньше она представительствовала и впрямь от тонких миров – шёпот, лёгкое дыханье... Теперь Татьяна Никитична переключилась на массовую литературу в жанре «лытдыбра» (дневниковой записи в интернет-блоге).

Неверно думать, что массовый жанр – «низкий». Он «господствующий». А стремление к господству, даже некоторому барству – в натуре Татьяны Никитичны. Господствовать же по старинке, опираясь только на «происхождение», на аристократическую исключительность, сегодня нельзя. Проще надо быть! И к тебе потянутся люди.




Религия массового общества – потребление. И «лёгкие миры» Татьяны Толстой раз за разом закручиваются вокруг «ситуаций потребления»:

«Есть палочками меня научил Аркадий Ваксберг»…«Вот купила себе в Нью-Йорке красивую шёлковую кофточку»…«Шли с Иркой по улице в Сохо. Видим в витрине…»«Как-то раз, давным-давно, я купила стиральную машину…»«Когда я жила в Америке, у нас по соседству был большой супермаркет…»«Лютой ненавистью я ненавижу салат «Мимоза»…




Татьяна Толстая неизменный главный положительный герой всех своих рассказов. Всё, что можно победить, побеждает (всяких продавцов и сантехников). Что победить нельзя (дураков, дороги, качество сервиса) – порицает.

Ситуации потребления дарят радость встреч с тяжёлыми мирами:

«Засорилась раковина – пообщалась с народом».

Народ, как и следовало ожидать, оказывается негодным:

«Народ, он ведь постоянно занят физическим трудом, даже не приносящим результатов».

Вспоминается, как один интернет-деятель, дискутировал однажды на телевидении с рабочими Уралвагонзавода. Мы, говорил он им, работаем, а вы клепаете бесполезный хлам и живёте на наши налоги. И ведь был прав!.. По-своему... Зачем человеку, который привык летать самолётом, нужны железнодорожные вагоны?




А вот Татьяна Никитична рассказывает, как исцелила калеку-нищего – липового, разумеется. (Привязалась к нему, стала что-то нудить, он подхватил костыли, сбежал.) Рассказывает со странным воодушевлением, наполняя читателя экстатической дрожью. А меня что-то смущает... Что?

Она же сделала хорошее дело: открыла читателям глаза на проблему профессионального нищенства? Отчего же так странно, неприятно на сердце?

И вдруг понимаешь: всё дело в словечке «исцелила». Это же она (отскоком от известной сцены из фильма «Праздник святого Йоргена») чудотворцев пародирует... Там настоящие расслабленные, тут фальшивый, там сострадание, тут злорадство...




Дважды в книге Татьяна Никитична со странной гордостью говорит о своей сестре: «Она ведьма!» – и один раз даже добавляет: «Такой у неё дар». Вряд ли мастерица слова не чувствует, что слово «дар» подразумевает контекст «Божий». А тут?

Также дважды упомянут составитель «Словаря русского мата» Плуцер-Сарно. И совсем без счёта встречаются всевозможные предметы его исследований, то есть сам русский мат. С заменой буковок и без. В прямой речи и в авторской. Чаще в авторской. В авторской больше. Много, густо, неприятно, необязательно... Вроде мясистых родинок на бледной коже.




Э, да это же… Точно, я понял.

Это мушки, которыми в XVIII веке красавицы залепливали прыщи. Сперва мушки были нужны именно и только для этого: прыщи были не редкостью. Потом – «оттенять белизну кожи», потом – подавать сигналы кавалерам и, по мере усложнения «языка мушек», – символизировать социальный статус, возраст женщины и чуть ли ни что она ела на обед.




Так же и мат. Бывает нужен для маскировки предмета высказывания или неопределённости чувств и мыслей, бывает – для красоты (ну, ведь красиво же), бывает для обозначения свободы (владения языком, совести или сегодня вечером) и так далее.

Вот думаю, на какой же стадии развития «языка мушек» находится Татьяна Никитична. На второй – оттенять аристократизм?

То есть напоминать о нём? Напоминать о том, что где-то тут, в этой книжке, в этой писательской судьбе, в этом авторе он когда-то предполагался?