Юрий Рерих – востоковед, встряхнувший советскую науку

Он был полон энтузиазма и сил, однако его жизнь в Советском Союзе сложилась совсем не так, как он рассчитывал, и оказалась трагически короткой. Вспоминаем о загадочном человеке и неординарном ученом, чья биография лучше всех теоретических построений показывает родство России и Востока.


Прибытию Рериха обрадовались далеко не все. «Зачем вы сюда приехали?» – прямо и грубо спрашивал у ученого заместитель директора московского Института востоковедения Ульяновский. Он же, по свидетельству ученика Рериха философа и буддолога Александра Пятигорского, заявлял во всеуслышание: «Вот вам еще одна странность: мы только разворачиваем работу в нужном направлении, и вот – Рериха сюда везут».



Ульяновский выражал общее настроение советской научной номенклатуры: уникальный специалист по буддизму и культуре Тибета, Монголии и Индии, блестяще владевший тремя десятками восточных языков, не говоря уже о европейских, основоположник номадизма – науки о кочевниках, – этот человек был досадной помехой для советской системы. Его эрудиция и международная репутация раздражали, а само возвращение считалось очередной эксцентричной выходкой генсека Никиты Хрущева.

Именно Хрущев, неожиданно проникнувшись любовью и доверием к этому так не похожему на него эмигранту, знатоку совершенно чуждой ему духовной культуры, сделал возможным возвращение Рериха.




Еще в конце 1930-х отец Юрия художник и общественный деятель Николай Рерих запрашивал у советского руководства разрешение переехать в СССР, но не получил ответа. Когда началась Великая Отечественная война, Юрий и его младший брат Святослав подавали прошения о зачислении их в ряды Красной Армии – и снова ноль реакции.

После смерти Николая Рериха в 1947 году его семья начала действовать еще активнее – через знакомых дипломатов и родственников в СССР она бомбардировала советский МИД просьбами одобрить репатриацию. Дело вроде начало решаться в положительную сторону, и Елена Рерих с сыновьями уже упаковали было свой большой багаж (сотни картин Николая Рериха для передачи в дар государству, тысячи книг и рукописей) и переехали из долины Кулу в Бомбей, ожидая окончательного решения и корабля, который отвезет их на родину. Они не знали, что решение уже принято, и оно отрицательное – Рерихов сочли неблагонадежными. Но сообщать им об этом не спешили, держа «про запас»: такие ценные кадры, друзья индийского премьер-министра Джавахарлала Неру, на дороге не валяются.




Елена Рерих скончалась в 1955 году, и в том же году Хрущев посетил Индию и познакомился с Юрием и Святославом. Последний, кстати, переселяться в Советский Союз не спешил. Мудро решив сначала осмотреться и увидев, что произошло на родине со старшим братом, он предпочел остаться в Индии.

Можно предположить, что, если бы Юрий Рерих вернулся в СССР в конце 1940-х, его история была бы намного печальнее и он разделил бы судьбу таких востоковедов, как Востриков или Тубянский, расстрелянных в 1937-м, или его младшего коллеги Льва Гумилева, отсидевшего 12 лет в сталинских лагерях. Как раз в это время советская власть взялась за существовавшие в Прибалтике Рериховские общества – их участников отправили в тюрьму.





С политической точки зрения Юрий Рерих с его широкими связями в культурной и научной среде азиатских стран был ценным приобретением для СССР, который активно налаживал контакты с государствами Юго-Восточной Азии.

Приезд Рериха был хорошей новостью и для многих советских ученых: прекрасные отзывы о нем дали Хрущеву академик Орбели, монголоведы и тибетологи Панкратов и Черемисов и другие авторитетные востоковеды. Молодым сотрудникам и аспирантам Института востоковедения он показался чуть ли не лучом света в темном царстве. «Мы жили в презрении ко всем, кто нами руководил. И вот, слава Богу, теперь нормальный человек, нормальный ученый едет», – вспоминал ощущения того времени Пятигорский.




Но положение Рериха было двойственным. Благодаря высокому покровительству ему порой удавались вещи, невозможные для обычного советского человека. Специально «под него» в институте открыли сектор философии и истории религий Индии. Рерих добился, чтобы в этом секторе начал преподавать пали (древний язык буддизма) его друг, посол Цейлона (Шри-Ланки) Гунапала Малаласекара. Буддологу, профессору Малаласекаре хотелось участвовать в научной жизни Москвы, но этому мешал статус посла. После личного обращения к Хрущеву вопрос был быстро улажен.

Но обращаться к генсеку по каждому недоразумению Рерих не мог, а недоразумений было много. Для советских граждан такие вещи, как хамство начальства, необходимость согласовывать каждую мелочь, чиновничья волокита были привычным делом, но Рериха они обескураживали. Он приехал служить родине и отечественной науке и искренне недоумевал, почему практически каждая из его инициатив встречает глухое сопротивление.




Историк Андрей Зелинский вспоминал: «Он словно стоял перед какой-то стеной. И частенько мне говорил: "Скажите, Андрей Николаевич, почему так трудно все? Почему я часто ничего не понимаю? Почему не могу осуществить то, что хочу?"».


«Великой державой нового типа, превыше всего ставящей культуру и созидательный труд», называл Юрий Рерих Советский Союз в письме к брату Святославу. Живя в США и Индии, Рерихи идеализировали Советскую Россию. Они видели в ней не только родину, а страну с определенной мировой миссией, один из важнейших духовных центров планеты. В 1920-х Николай Рерих развивал фантастические идеи создания конфедерации азиатских государств во главе с СССР. Проект назывался то Священный союз Востока, то Штаты Азии. Заинтересовать им большевиков никак не удалось, но Рерихи не потеряли веры в великое будущее СССР, называя его между собой Новой Страной.




Юрий Рерих был в меньшей степени склонен к политическим мечтаниям, но его надежда на Россию укреплялась скептицизмом по отношению к Западу. Блестящий знаток западной культуры, он не раз говорил своим ученикам, что Запад для него – мертвые руины прошлых достижений и что Европа с Америкой погрязли в материализме, потребительстве, глубокие духовные вопросы их жителей не волнуют.

Юрий привез не только научные архивы, но и большую коллекцию отцовских картин. Одной из целей его приезда было создание в Советском Союзе музея Рериха. Николай Рерих гремел в России до революции, но его послереволюционным восточным периодом в стране победившего соцреализма интересоваться было не принято.



Музей отца Юрию открыть так и не удалось – сопротивление чиновников культуры было не менее интенсивным, чем в научной среде. Начальник отдела изобразительных искусств и охраны памятников Министерства культуры Лебедев, которому поручили заняться выставкой Николая Рериха, написал, что «для советской общественности выставка этих работ пользы не принесет». Отчаянно сопротивлялся и Союз художников СССР. После многократных обращений Юрия Рериха к министру культуры Михайлову выставку все-таки открыли в апреле 1958 года в выставочном зале на Кузнецком Мосту. Люди по пять часов стояли в очереди на нее.


Своим советским соотечественникам – и тем, кто ему был рад, и тем, кто не был, – Юрий Рерих казался пришельцем из иной реальности. «Юрий Николаевич настолько был не похож на всех наших, – вспоминала историк Маргарита Воробьева-Десятовская, – он был человеком совершенно другого мира по своей интеллигентности, по своей выдержанности, по мягкости, с которой он обращался с людьми».



«Он был феноменальный джентльмен. Мы никогда таких людей не видели! Мы видели только хамов», – говорила филолог Елена Семека, бывшая секретарем Юрия Рериха.

Александр Пятигорский описывал своего учителя как человека трех культур: «Он принадлежал к русской элитной культуре, во-вторых, он воспринял традиции абсолютно элитной западной культуры. И в-третьих, его личность сформировалась на еще более элитной тибето-монгольской буддийской культуре». Затем Пятигорский шел дальше: «Говорят, он был человеком из другого мира. Ничего подобного. Я думаю, что в любом мире, и у нас, и на Западе – в равной мере – Юрий Николаевич был человеком особым. И эта особость его проявилась с первого момента».




Многие знакомые Юрия Рериха отмечали его воздействие на людей. «При встрече с ним всегда было такое ощущение, что общаешься с каким-то необыкновенным человеком, хотя он ни жестами, ни поведением, ни другим образом не старался проявить эти качества, которые вы уже чувствовали. Это – сдержанность, удивительное самообладание, владение всем своим существом. Вы чувствовали, что в присутствии этого человека вам становилось необыкновенно хорошо, и вы даже иногда не понимали причины этого», – вспоминала переводчица Мария Дроздова-Черноволенко.

Востоковед и переводчица Вилена Дылыкова говорит более определенно: «У Юрия Николаевича было особое биополе, и когда ты попадаешь в это биополе, то чувствуешь себя необыкновенно хорошо, комфортно, испытываешь чувство радости. Радость проходит через весь буддизм и всю религию Тибета, его культуру. Он излучал совершенно замечательные флюиды. От Юрия Николаевича никогда ничего отрицательного не было. Это была всегда очень положительная, очень светлая энергия».




Еще одной примечательной чертой Юрия Рериха была его простота в общении. «Все его обширные знания тонули в той душевной теплоте, в той деликатности, с которой он обращался к людям. Он был одинаково внимателен и участлив ко всем, с кем он соприкасался, и для него не имело значения, чем конкретно занимается данный человек, близкой ли к его интересам наукой или нет», – рассказывает биограф Рерихов Павел Беликов.


Конечно, Юрий родился в необычной семье – его с детства окружали живопись, философия, эзотерика, поиск законов Космоса. Его родители были способны в возрасте под 50 лет отправиться в рискованную высокогорную экспедицию. Своим детям Рерихи ничего не навязывали, скорее, наблюдали за их интересами и поддерживали на выбранном пути. Святослав, как и отец, стал художником. Юрий тоже мастерски рисовал, но с детства больше увлекался наукой и военным делом. В четыре года он удивил родных, сочинив не стихотворение даже, а целую поэму о путешествии на верблюдах. Родители недоумевали, почему мальчик выбрал такую странную для русского ребенка тему, но впоследствии оказалось, что маленький Юрий угадал свое будущее – долгие путешествия по степям и пустыням Азии.



В юности его учителями были выдающиеся ученые: монголовед Руднев и основатель российской египтологии профессор Тураев. После революции Рерихи оказались в Англии, и Юрий поступил на индоиранское отделение Лондонского университета, где учился у знаменитого востоковеда Дениссона Росса, который славился среди прочего тем, что говорил на 30 языках, а читал – на 50. То же самое можно сказать и о Юрии Рерихе. Спустя два года вместе с семьей он переехал в США, где изучал индийскую филологию в Гарварде. В 19 лет он уже сам давал уроки санскрита и персидского гарвардским преподавателям. Завершил свое официальное образование Юрий в парижской Сорбонне.

В 23 года он издал в Париже свою первую научную работу «Тибетская живопись», за которой последовали монографии «Звериный стиль у кочевников Северного Тибета», «Путешествие в сокровенную Азию» и другие. Среди трудов, которые сделали его одной из главных фигур мировой тибетологии, был перевод на английский язык многотомной тибетской «Синей летописи» (также известна как «Голубые анналы»).



Кроме того, он подготовил материал для уникального Тибето-русско-английского словаря с санскритскими параллелями в 11 томах, который уже после его смерти был доработан и издан его российскими последователями-востоковедами Юрием Парфионовичем и Виленой Дылыковой.


В 21 год Юрий стал переводчиком и ответственным за военную охрану Центральноазиатской экспедиции, затеянной его родителями. Это эпичное мероприятие растянулось на пять лет, до 1928 года, и охватило северные районы Индии, Тибет, Китай, Сибирь, Монголию и Алтай. Перипетиям, в которые попадали участники походов, могли бы позавидовать герои приключенческих романов. Рерихам и их русским помощникам удалось выжить там, где порой умирали, не выдерживая перегрузок, их местные проводники: на непривычной высоте, в голоде, в космическом холоде высокогорных снегов.




В 1927–1928 годах во время путешествия в Тибет из-за намеренной волокиты тибетских чиновников их отряду пришлось зимовать на плато Чантанг, в результате чего погибли 90 верблюдов из их каравана – почти все животные, имевшиеся в распоряжении. Температура во время зимовки доходила до минус 50 градусов по Цельсию, а жили Рерихи и их коллеги в палатках.

Экспедиция не раз попадала в конфликтные ситуации с участием местных жителей, из которых удавалось выходить благодаря военным навыкам Юрия и его знанию языков. Тибетцы, привыкшие недоверчиво относиться к белым пришельцам, бывали потрясены и обезоружены, когда видели перед собой русского, безукоризненно говорящего на их языке. Юрий также моментально схватывал все особенности региональных диалектов.




Уже в Москве Рериху, как и всем сотрудникам института, пришлось в обязательном порядке сдавать экзамен по гражданской обороне. Никто не представлял себе, зачем этот экзамен нужен и что на нем полагается отвечать. А Рерих потряс экзаменатора тем, что не только исчерпывающе ответил на вопросы, но и рассказал тому много нового о военной науке. По воспоминаниям лингвиста и переводчицы Татьяны Елизаренковой, специалист по гражданской обороне весь день не мог прийти в себя и все повторял: «Ну Рерих... Ну подумайте, вроде абстрактный ученый, а как много он знает».


Походы Рерихов, особенно их тибетская часть, породили ряд конспирологических теорий. Есть версия, что они проходили под патронатом советских спецслужб, заинтересованных в изучении этих труднодоступных территорий, на которые также претендовали Англия и Китай. Недаром в ходе экспедиции Рерихи заезжали в Москву.




Эзотерикам в руководстве СССР, возможно, показалась соблазнительной идея поиска Шамбалы, таинственной страны мудрецов, которой были одержимы Рерихи. Спустя несколько лет на поиски Шамбалы отправятся другие государственные оккультисты – на этот раз из Третьего рейха.

Николай Рерих в то время называл Ленина махатмой – одним из великих мудрецов Востока. При этом переселяться в советскую страну не спешил, предпочитая базироваться в США, где стал духовным наставником ряда влиятельных американцев, в том числе Генри Уоллеса, будущего вице-президента страны.




Тибетский поход Рерихов проходил под американским флагом и на деньги, собранные художником в США. Английская разведка была явно недовольна тем, что русские пробираются в Тибет, и старалась чинить им всевозможные препятствия. Для анализа материалов, собранных в Центральноазиатской экспедиции, Рерихи основали в Индии исследовательский институт «Урусвати», директором которого стал Юрий. Институт просуществовал более десяти лет, выпустил немало книг, но в годы Второй мировой закрылся из-за недостатка финансирования.


Научная деятельность Рериха была на виду, но существовала и другая сторона его жизни, которую он держал в тайне. Говорить о ней ученый избегал, и не только будучи в СССР. «Мы, восточные люди, не говорим о сокровенном вслух», – отвечал он, если кто-то малознакомый начинал при нем рассуждать о тонких материях.




Ближайшие ученики Рериха уверены, что он был буддистом, притом очень высокого посвящения. Именно это обстоятельство заставляло его молчать – на том уровне, где он находился, было слишком много тайн и ограничений. То, что не было видно простым людям, бросалось в глаза знающим: на церемонии бракосочетания дочери посла Малаласекары Юрий Рерих по иерархическому расположению стоял выше Хомбо-ламы Шарапова, тогдашнего главы бурятских буддистов.

С теми, кому он доверял, Рерих мог говорить намеками. Своей ученице Татьяне Елизаренковой он говорил о двух способах постижения реальности: научном и другом. Рассказывал о необъяснимых наукой вещах, свидетелем которых он был в Тибете и Индии: об оживлениях йогами мертвецов, прохождениях через стену, перемещениях во времени и пространстве и других феноменах, кажущихся европейцу невозможными.



Вместе с тем Рерих был человеком крещеным и внутренне расположенным к христианству. Как и его родители, он особо почитал святого Сергия Радонежского и любил бывать в Троице-Сергиевой лавре. Когда он умер, отпевали его по двум обрядам: православному и буддистскому. Что касается Агни-йоги и других учений, созданных его родителями, то, пережив увлечение ими в юности, Юрий впоследствии, видимо, выбрал иной путь.


В Москве Рерих писал статьи, вел занятия с учениками в секторе, ездил с лекциями в Ленинград, дважды посетил Монголию, где его принимали как своего и даже подарили ему лошадь. Не только блестящее знание языков и традиций, но даже монголоидные черты лица сближали Юрия с его любимыми жителями азиатских степей.



Рерих установил хорошие отношения со многими талантливыми учеными, например, с близким ему по духу Львом Гумилевым, в то время только что вернувшимся из лагерей. Он действовал энергично, хотя окружающие замечали, что по мере знакомства с советской действительностью энтузиазм и восторженность Рериха сменяются стоической обреченностью. Он решил возродить книжную серию Bibliotheca Buddica, закрытую в годы сталинских репрессий, и первым томом, изданным после перерыва, стал сборник изречений Будды Шакьямуни «Дхаммапада», переведенный с языка пали филологом Владимиром Топоровым.

Уже готовую книгу неожиданно зарубили на уровне президиума Академии наук. Академики не могли стерпеть издание религиозного текста, хотя и представляющего научную ценность. Безуспешные попытки снять запрет, похоже, сильно подорвали как веру Рериха в светлое будущее советской буддологии, так и его здоровье. Чтобы спасти книгу, он прибегнул к остроумному приему.



В типографии, куда еще не дошел приказ об аресте тиража, ему удалось выкупить несколько десятков экземпляров «Дхаммапады» и разослать ее своим высокопоставленным знакомым и видным зарубежным ученым. В результате через неделю в Институт востоковедения полетели поздравительные телеграммы из разных стран и посольств, в которых выражалась благодарность за издание столь ценной книги. После такой международной огласки запрещать книгу советские чиновники передумали.


«Его уход оказался катастрофой для всех его учеников», – говорила Дылыкова. Смерть Юрия Рериха стала совершенной неожиданностью, поскольку 57-летний ученый был полон здоровья и энергии. Правда, в последний месяц жизни Рериха можно было заметить если не в подавленном, то в невеселом настроении. Это связывали с борьбой, которую ему пришлось вести за издание «Дхаммапады».



Проведя полжизни в Гималаях, Рерих плохо адаптировался к Москве. Здесь он большую часть времени проводил, как типичный кабинетный ученый, – ни о каких ежедневных верховых поездках, к которым он привык в Индии, речи идти не могло. «Для него естественным состоянием было ездить верхом с оружием», – вспоминала Елизаренкова. Быть вегетарианцем в тропической стране было намного проще, чем в Москве 1950-х: на новой, непривычной пище и без привычных физических нагрузок Рерих пополнел, у него появилась одышка.

21 мая 1960 года он умер от инфаркта – по крайней мере, такова официальная версия. Неофициальных было несколько, в том числе отравление советскими спецслужбами – ее придерживался переводчик «Дхаммапады» Топоров. «Мы не потерпим вашего присутствия в нашем институте» – такую фразу услышал Рерих от своего руководства, после того как ему удалось «пробить» книгу изречений Будды.



В эзотерических кругах последователей учения Рерихов принято считать, что Юрия, как человека больших духовных способностей, срочно вызвали из нашего мира для работы на «иных планах бытия». Как бы то ни было, знавшие ученого чувствовали, что помимо внешней, видимой миру жизни он причастен к какой-то иной реальности, о которой он избегал подробно говорить. Поэтому и уход его оставил после себя неразрешимые вопросы.

Автор текста: Александр Зайцев