Язычество, двоеверие, христианство

Русские в такой степени сблизили свое
христианство с язычеством, что трудно было
бы сказать, что преобладало в образовавшейся
смеси – христианство ли, принявшее в себя
языческие начала, или язычество, поглотившее
христианское вероучение.
Кардинал д'Эли, XV век.

Написано немало книг о том, как много языческого осталось в так называемом «русском православии». Эта книга не про такие явления, не про языческие по сути обряды, совершавшиеся людьми, искренне полагавшими себя христианами, не про то, как крещеные русичи, включая «попов и книжников», резали петухов Перуну и Хорсу, и с легким сердцем величали православных мучеников Флора и Лавра «лошадиными Богами». Эта книга про тех, кто сознательно оставался верным Вере Предков в крещеной уже Руси. Тех, кто не испугался грозного предупреждения Владимира Отступника: «а кто не придет [креститься], будь богат, или нищ, или раб – будет мне враг». Тех, кто до последнего отказывался принять чужеземного бога.

Иначе говоря, не про двоеверцев, а про язычников.

Поэтому необходимо будет хорошо разобраться в крайне непростом вопросе – что такое язычество, что – двоеверие, а что – христианство. Как видим, это даже не один вопрос, а связка вопросов, более чем непростых. Но без ответа на них мы попросту запутаемся в теме.

Строго говоря, вряд ли были на Руси люди, называвшие себя язычниками – по крайней мере до конца ХХ века, когда, будто опята после слепого дождя, рассыпались по Русской земле общины людей, возрождающих Родную Веру. Сами предки не чувствовали необходимости как-то по-особенному себя называть. Человек русского рода – и вера у него русская, какая еще? В договоре Олега Вещего с Византией, что помещен в Повести временных лет под 912 годом, так и сказано – «русин или христианин». То есть одно из двух.

Впоследствии, во времена, про которые в основном пойдет речь в этой книге, появилась необходимость как-то определять себя, отделять от крещеных соотечественников. Наверно, появилось и самоназвание, только какое – нам уже не узнать. Точно можно сказать, что христианское «поганые» почитатели русских Богов к себе не прилагали. «Погаными» они стали называть иноплеменников. Возможно, хотя и маловероятно, что поздно, уже в московские времена, появившееся слово «язычники», как раз и было этим самоназванием, но доказательств этому нет.

Что же такое язычество? Уверен, что большинство читателей ответят на этот вопрос так: язычество – это поклонение множеству Богов, вместо одного, единого. Но, во-первых, кто объяснит мне, чем город Ижевск, в котором из трех больших церквей одна посвящена Богородице, другая – святому Александру Невскому, и лишь одна – Троице, триединому богу христиан (тоже само по себе неплохо – не то он единый, не то трое их), так уж принципиально отличается от какого-нибудь античного захолустья с храмами, соответственно, Девы Афины, Геркулеса и Зевса Олимпийского? А во-вторых, есть достаточно свидетельств, что о едином Божестве язычники имели ясное представление еще в те времена, когда Моисея, не говоря уж про Христа и Мухаммеда, не было даже в проекте. Например, в одном из гимнов Вед сказано – «есть лишь Один, которого мудрые называют Индрой, Агни и многими другими именами». Между прочим, в комментарии к Ведам упоминается расположение созвездий, относимое точной наукой астрономией ко временам за десять тысяч лет до рождества Иисуса. Излишне, наверно, напоминать, что в эти годы, по библейской хронологии, не был создан даже Адам!

Другие читатели – а возможно, и те же самые, могут заметить, что отличительным признаком язычества является поклонение идолам. Тут тоже все непросто, при желании можно списать на идолопоклонство (и списывали ведь!) и Черный камень Каабы, святыню ислама, и уж тем более бесчисленные кресты, иконы и мощи христианства. И не надо говорить, что язычники не делали разницы между изображением и предметом поклонения. Прекрасно они осознавали эту разницу, иначе каждый идол имел бы только свое имя и только свой круг поклонников. В то время, как те же греки отлично понимали, что статуя Афины в афинском акрополе и, скажем, в Спарте изображает одно и то же Божество, и вознесенные к ним молитвы дойдут по одному «адресу». Более того, греки уверенно писали, что египтяне поклоняются Аресу в виде сокола, а скифы – в образе меча – то есть даже в иноплеменных кумирах опознавали своих Олимпийцев, полагая, что по небу границы не проходят. То же было и у скандинавов, видевших в финской стране Биармии «капища Тора».

Основное качество язычников, отличающее их от тех, кто, собственно, и создал это определение, в том, что они почитают Природу, мир, не в принципе отличной от «Творца» тварью, а Божьим проявлением, если можно так выразиться, телом Божьим. В науке это воззрение называется «манифестационизм», от латинского «манифестацио» – проявлять, показывать. Собственно, это мнение большинства населения Земного шара, за исключением последователей трех вер, гордо отгородивших от себя остальное человечество презрительным словцом «язычники». Эти религии – иудаизм, христианство, ислам – называют иногда Авраамическими. Ибо все их последователи верят, что некогда единый бог, творец вселенной, поведал их (именно их) веру праотцу евреев и арабов Абрахаму – или, соответственно, Аврааму, Ибрагиму (любопытно, что на санскрите, языке Вед, Абрахм означает безбожник, нечестивец). Эти религии утверждают, что Бог отделен от мира, что мир есть его, в принципе от него отличная, «тварь», творение. Это представление называется «креационизмом», от латинского же «креацио» – творить. Соответственно, отдельный от мира бог имеет полное право выделить в сотворенном мире своих любимчиков, как автор – любимого героя, и усиленно «помогать» им. Отсюда возникает тема избранного народа. А единственная, в принципе внеположная «тварному» миру истина требует строгой фиксации в «Священных писаниях». Отсюда же, от отрицания языческого единства Бога и мира, отрицательное отношение к изображению Божества, «идолам», и отрицание более частных проявлений, «детей» и «внуков» Единого, младших Богов, т. е. «многобожия».

Христианство стоит здесь несколько наособицу, позволяя своим недоброжелательным «родственникам», в особенности из числа иудеев, обвинять христиан в «язычестве». Христиане верят, что Бог – воплощался, и этим чудесным фактом освящена плоть, освящен тварный мир. Именно поэтому среди языческих народов христианство прижилось больше, чем ислам, и, тем более, иудаизм. Но при всем том христианство есть авраамическая религия со всеми типичными ее признаками. Не зря Христос говорил об учении своих иудейских предшественников (и предков, в своей земной, человеческой составляющей): «не нарушить пришел я, но исполнить, ибо истинно говорю вам, доколе не прейдет земля и небо, не одна йота или не одна черта не прейдет из закона» (Мат 5:17-18). Мир так и остается «тварью», Бог – «Творцом», многобожие и идолопоклонство – грехом.

А вот определение того, что есть двоеверие – дело гораздо более сложное, и не зря в последнее время многие исследователи пытаются отменить этот термин, подменить его каким-то «народным христианством», «народным православием».

Честно говоря, пишущий эти строки совершенно не понимает, что такое «народное христианство». Язычники, как уже было сказано, чтят языческих Богов и творят Их волю, христиане живут или пытаются жить по заветам Христа (и у тех, и у других это не всегда получается, но тут уж другой разговор). Но вот о боге по имени «Народный Христос» автору ничего не известно.

Очевидно, говорящие о «народном христианстве» воспринимают любую религию, как чисто «культурное явление», человеческую выдумку. Христианство для них – некая собственность исповедующих его людей, дополнять и изменять его на свой вкус – их полное право. Я, мол, христианин, мне и решать – что христианство, а что нет. «Крестьяне были христианами, а не двоеверцами – их сословное самоназвание... говорит само за себя», каламбурит В.Я. Петрухин. Вот именно, «само за себя», и ни за что более. Тушинский вор говорил «сам за себя», что является царевичем Дмитрием, сыном Ивана Грозного. Такое у него было «самоназвание», или, как сейчас модно говорить, самоопределение.

Если отнестись к христианству, к религии вообще, чуть посерьезнее, то согласиться с такими доводами никак не возможно. Религия, religio – означает «связь». На одном конце «связи», понятно, человек, но вот принципиальнейший вопрос – Кто на другом? И если религиозные правила, обряды, заповеди не «выдумка тунеядцев-попов», а воля именно Того (или Тех), Кто «на том конце» связи-религии, то принадлежность к язычеству или христианству носит не субъективный, а объективный характер. По Чьей воле, по Чьим заветам ты живешь? Соответствуешь ли, имеешь ли право претендовать на имя представителя той или иной религии?

Поэтому термин «двоеверие», введенный сердитыми монахами русского средневековья для своих современников, нечем заменить. Потому что если верования и обычаи русской деревни до начала ХХ века включительно – христианство, значит, надо придумать какое-то другое название для того, чему учили и учат церковь, Библия и Христос.

Христианство говорит: «Бог – один». Об этом твердят многочисленные пророки, первая заповедь Моисея («не убий», кстати, шестая), первая строка символа веры православных – молитвы «Верую». Русский мужик простодушно называл Богами множество православных святых: «Егорий – Скотий Бог, Власий – коровий Бог, Василий Кесарийский – свиной Бог, Мамант – овечий Бог, Козьма да Демьян – куриные Боги, Зосима и Савватий – пчелиные Боги» (про «конских Богов» Флора и Лавра мы уже говорили), самым же чтимым из этих «Богов» был «мужицкий Бог, русский Бог» святой Никола. Доходило до очень устойчивого и распространенного мнения, что «когда Бог умрет (!!!), Никола Богом будет», до священников, не имевших понятия об Иисусе, и полагавших, что Бога зовут Николой. Англичанин Дженкинсон писал в середине XVI века: про русских людей: «Многие, большая часть бедняков, на вопрос «сколько Богов» – ответила бы «очень много», так как они считают всякий имеющийся у них образ за Бога».

Так и было, ибо в нарушение строжайших библейских запретов («Не сотвори себе кумира!») и церковных поучений, русские крестьяне не относились к своим образам, как к «книге для неграмотных» (Иоанн Дамаскин), а видели в них волшебных живых существ, которых зачастую и впрямь называли Богами. Образа «кормили», им делали подарки, для них – а то и для стоявших на перепутье крестов – шили особую одежку в подарок, а при неисполнении молитв могли и наказать кнутом. Наряду с этим продолжали чтить и настоящих идолов. В XVIII веке под Архангельском в лесу стоял почитавшийся крестьянами идол лешего, в 1920-е годы, в курятнике одного из подмосковных сел, этнографы нашли идол куриного Бога Боглаза, в северных деревнях на посиделках молились то глиняной «Масленице», то деревянной «тете Ане», которой кланялись с приговором, целовали в губы и наряжали.

Вопреки христианскому учению, строжайшим образом разграничивающему «Творца» и «тварь», русские крестьяне никак не воспринимали учения о сотворении мира. Популярнейший духовный стих «Голубиная книга», бывший для «большинства бедняков» – и не только их – основным источником сведений о мироустройстве, не знает слов «создан, сотворен». Все явления мира и общества «взялись», «стали», «пошли», наконец, «зачались» от лица, груди, очей, дыхания и пр. Бога. Мир, Природа не «тварь Божья», но Его тело. Точно также в записанном Глебом Успенским «Верую» в исполнении русского мужика бесследно выпадает всякий намек на Сотворение: «Верую во Единого Бога Отца(...) и в небо и в землю. Видимо-невидимо, слышимо-неслышимо...», вместо «сотворившего небо и замлю, видимым же всем творец и невидимым». У Достоевского монашенка – личность, отрекшаяся от мира для Христа, «живой мертвец»! – заявляет, что Богородица это земля, а в этнографических материалах есть суровый запрет на битье земли палками: «бьют саму Мать Пресвятую Богородицу», так что Федор Михайлович, очевидно, ничего не выдумывал. В заговорах древнее именование Земли сливается с новой святыней в неразличимое единство: «Мать Сырая Богородица!». Итак, Земля не мертвая, бездушная «тварь» – но Тело Божества.

Что было христианского в почитании крестьянами пророка Ильи или великомученицы Параскевы? Кого из их деревенских почитателей волновали земные дела древнееврейского фанатика и римской первохристианки, их служение «Богу Авраама, Исаака и Иакова»? да никого. Иной мужичок из какого-нибудь Ильинского прихода еще и обиделся бы смертно, скажи ему кто, что Илья-пророк был иудеем. Здесь и сейчас несся в огненной колеснице по небесам некто по имени Илья, гоня туда или сюда грозовые тучи, поражая громовыми стрелами нечисть, или неправедных, а то и просто непочтительных к нему людей. Здесь и сейчас некто по имени Параскева пряла людские судьбы, отверзала источники, наказывала нерадивых хозяек, помогала при родах, следила за почитанием ее дня – пятницы. Илью чтили забитым на Ильин день, в складчину откормленным бычком, и буйной пляской – «попляшу святому Илье!». Параскеве ставили деревянные изваяния на распутьях, у колодцев и родников, жертвовали клочки пряжи, волосы, полотенца. И место этих святых в жизни русской деревни, и их почитание не были христианскими. Христианскими были только их имена.

Но почитали и других – «Богу молись, а черта не гневи!». Я уже писал об идоле лешего. В XV веке лесного хозяина звали «лесным Богом», в XIX – возносили ему молитвы – именно молитвы, которые сами так и называли, отличая от заговоров! Почитали по-язычески, жертвами (водяному – топили коня, или улей, или черного петуха, или конский череп; лешему – оставляли в лесу коня или хотя бы масляный блин или яйцо; домовому – оставляли в подпечке плошку с молоком, иногда обметали углы смоченным в петушиной крови веником и ставили горшочек каши на его «именины»; банному – душили и зарывали под порог бани черную курицу [2]). Но, как святых чтили нехристианскими обрядами, так и на явно нехристианских существ распространяли обряды христианские. Домовой и леший с благодарностью принимали освященные в церкви пасхальные яйца, домовые на Пасху выходили христосоваться; и существовал особый обряд христосования с одним из самых склочных, взбалмошных и опасных обитателей мужицкого подворья – овинником. Белорусы вообще выходили на Пасху к ближайшему бурелому и сообщали «благую весть» о воскресении Христа Хозяевам полей, лесов, домов и вод, «с хозяюшкой, зь дзетками!». Водяной оборудовал себе логово по возможности в том омуте, над которым возвышалась церковь святого Ильи. Да что там омуты – в церкви, на колокольне, обитало загадочное и небезопасное существо «колокольный ман» (он же «колокольный мертвец»)!

Вообще, русские крещеные люди всю тысячу лет не очень верили в способность церковных, христианских обрядов и символов защищать от «нечисти». Первые примеры такого подхода мы встречаем в «Повести временных лет», автором которой был не какой-то полуграмотный мужик, а святой преподобный Нестор-летописец. Он пишет, как современник, что некий праведный монах видел, как по церкви Печерской обители во время службы гулял бес «в одежде ляха» и отвлекал монахов от богослужения. Только вдумайтесь – освященная земля, монастырь, церковь, служба, кадится ладан, кругом иконы, кресты, непрерывно возглашается «имя Божие», присутствуют несколько святых – и посреди всего этого преспокойно гуляет и делает свое черное дело нечистый! И в той же летописи, несколькими строками ниже, сообщается, что бесы ночью рыскали по Полоцку, истребляя всех, кто осмеливался выйти из дома. Те же полочане, что не покинули домов, уцелели. То есть церковь – не защита от бесов, а дом полочанина, подданного князя-оборотня Всеслава, с его языческими оберегами и «гарнизоном» домашних божков – защита!

Так же было и впоследствии – у Гоголя («Вий») нечистая сила беснуется в церкви, не обращая внимания на кресты и иконы, и Хома Брут спасается от нее не столько молитвой и крестом, сколько языческим обережным кругом. Такой несклонный к язычеству человек, как диакон Кураев, свидетельствует: выбирая между магией и церковью, герои русских сказок «предпочитают обращаться именно к магии. Молитва... считается недостаточной защитой. Например, в храмах (! – О.В.) от восставших покойников-колдунов защищаются начертанием круга, гвоздями и молотком, сковородкой, а не просто (?! – О.В.) мольбой к господу». В русских былинах Василий Буслаев безнаказанно кощунствует над христианскими святынями Новгорода, расправляется под глумливое «вот тебе яичко – Христос воскрес!» с крестным отцом, монахом, разбивает колокол собора святой Софии, голым купается в Иордан-реке, но гибнет, посягнув на святыни языческие – «бел-горюч камень» и мертвую голову. Русские мужики верили, что от досаждающей или угрожающей нечисти, если крестное знамение и молитва не помогают (!!!), надо избавляться... матерной бранью (происходящей от языческих заклятий).

То есть через тысячу лет проходит вера крещеных, искренне полагающих себя христианами русских людей в то, что языческие святыни, символы, обряды – сильнее! Об языческом происхождении всех этих оберегов они, конечно, не задумывались, а зачастую и просто не знали, но явно предпочитали их кресту и молитве.

И это еще не все – но и этого достаточно. Неужели все это – христианство? Повторюсь – чтобы согласиться с этим, нужно утратить всякое уважение к учению Христа и церкви, или выдумать для него какое-то другое название.

Но при том назвать все это язычеством тоже трудно. При всей языческой сущности исповедуемых русским крестьянином – и не только крестьянином – воззрений и совершаемых им обрядов он-то искренне считал себя православным христианином. Именно эти люди, чтившие домовых пасхальными яичками, а святых – плясками и жертвенными быками, случалось, умирали за свою веру, которую искренне считали христианской. Так было с одним солдатом, во время покорения Хивинского ханства попавшего в плен и отказавшегося спасти себе жизнь ценой принятия ислама. История эта описана в дневниках Достоевского.

Итак, назвать этих людей христианами – оказать неуважение христианству, язычниками – неуважение им. Иного определения, показывающего двойственную, двойную природу религии, которую исповедовала Русь несколько последних столетий, не подберешь – двоеверие! И современные радетели церковного, казенного православия совершенно напрасно тщатся записать себе «в актив» труды и подвиги русских «православных» двоеверцев – солдат, крестьян, зодчих, монахов, правителей, полководцев. Впоследствии мы подробно рассмотрим, что стало с православием и с Россией, когда церковь объявила, и, на свою голову, выиграла, войну «пережиткам язычества» в душе и жизни русского народа.

Сейчас хочется поговорить о другом. Многие авторы – особенно из числа публицистов – видят в русском двоеверии нечто уникальное, неповторимое, единственное в своем роде. «Неоязычники» похваляются – вот какое живучее наше, русское язычество, не чета иным-прочим. Православные – и, в особенности, православствующие – видят в этом повод еще раз похвалить русскую церковь – вот, мол, какая она добрая, терпимая, внимательная к национальным традициям и истокам, не то что злые-плохие католики. Наконец, западники-либералы нашли в этом очередной недостаток «отсталой» России, в который ее можно в очередной раз, компенсируя собственную неполноценность, сладострастно ткнуть носом: «Какие дураки эти глуповские мужики!». Особенно отличился этим некий Андрей Буровский в своей, в номинально-рекламном «соавторстве» с «королем русского боевика» А. Бушковым книжке «Россия, которой не было-2: Русская Атлантида». Целая глава в этой книге называется «Московское православие» и живописует все «ужасы» погрязшего в двоеверии русского народа, противопоставляя его европейцам, и, в частности, жителям западной Руси.

По чести сказать, прочтя книгу Буровского, мне стало – непривычное чувство! – обидно за русское православие. Придется выступить в новом для себя качестве его защитника и расставить все по своим местам. И не для того, чтобы спорить с Буровским. С Буровским спорить очень трудно.

Трудно спорить с человеком, гордо подписывающимся «кандидат исторических наук» и заявляющем, что князья-мученики Борис Ростовский и Глеб Муромский «жили в Галиче» (С 17), «задвигающим» Святослава Храброго из Х века в IX, делая его современником Кирилла и Мефодия, да еще и приписывая ему желание перенести столицу в сожженный еще его матерью Ольгой Искоростень, который к тому же отчего то расположен не на своем законном месте, на впадающей к западу от Киева в Припять речке Уж, а «на Дунае» (С 87).

Трудно спорить с человеком, подписывающимся «доктор философских наук» – и приписывающему христианам какую-то жуткую ересь в стиле «нью эйдж» о благодати, которая-де создавалась (!!!) «святыми людьми за тысячелетия и века» (С 307). А я-то, нехристь, в простоте своей полагал, что благодать от Бога исходит... Или вот еще удивительное открытие из религиозной области: «бесов видят как раз люди, упавшие ниже обычного человека; те, кто становится «достоин» лицезреть как раз тех, кого мы обычно не замечаем» (С 295). Значит, многочисленные рассказы о явлениях нечисти святым – свидетельство того, что святые «ниже обычного человека»? Я уж не напоминаю такому, прости господи, христианину, Кому являлся сатана в Новом Завете. С человеком, именующим себя «безнадежным клерикалом» (С 385), т.е. сторонником церкви и духовенства, и буквально в той же фразе утверждающим, что бог (!) помог мастеру Людогощинского креста обойти церковный запрет и сделать «надпись на кресте, хулящую официальную церковь» (никакой хулы на церковь в надписи на Людогощинском кресте нет, ну да оставим это на гипотетической совести Буровского). Утверждающим, что Новгород – опровержение мысли, «что православие не может освятить демократию, противоречит ей» (С 384), и через страницу простодушно радующимся, что «Новгород был рассадником ересей для всей Руси» (С 386). Да уж, как «клерикал» Буровский и впрямь безнадежен! Доктор философских наук мало что не видит прекрасно известную полуграмотным крестьянам позапрошлого века разницу между юродивым и бесноватой кликушей (С 299-300); он еще и утверждает, что юродивый – это-де строго «московитское явление, лишь позже распространившееся на всю многострадальную Россию». Словно в знаменитой книге Костомарова о «севернорусских народоправствах» не посвящена целая глава новгородским и псковским юродивым; словно не выходила в 1994 году в Москве замечательная книга С.А. Иванова «Византийское юродство»; словно Михаил Афанасьевич Булгаков, которого Буровский постоянно цитирует в эпиграфах, из пальца высосал в «Кабале святош» католического юродивого времен «короля-солнца», «полоумного во Христе» Варфоломея. Не знаешь, что это – фундаментальное невежество или столь же потрясающее лицемерие; в книге Буровского хватает и того, и другого. Ну чего стоит выдать такой пассаж – «довольно-таки опасно самим решать, какой способ исповедания христианства правильный, а какой – нет» (С 156), а потом на протяжении многих страниц этим и заниматься, попрекая «московитов» неправильностью их христианства.

Более же всего невозможно спорить с Буровским из-за откровенной раздвоенности его стандартов. Когда «московиты» считают европейские страны «нечистыми» (С 316-321) – это признак дикости и отсталости Московии, а когда европейцы называют Московию Тартарией, «Тартаром, страной чертей» (С 121) – это признак дикости и отсталости... Московии. Ну почему нужно скорбно драматизировать судьбу прячущихся в леса от закованных в железо «крестителей» эстонских и латышских язычников (С 156) и презрительно посмеиваться (С 292) над язычниками русскими, загнанными в чащобы ровно теми же самыми обстоятельствами?

Не для спора с Буровским, и не ради в общем-то безразличного пишущему эти строки престижа православной церкви, но просто ради истины обязан возразить. И основанием для возражения являются книги в основном западных авторов – «История языческой Европы» Н. Пенника и П. Джонс, «Феномен ужаса в Западной культуре» Жака Делюмо, изданный у нас под бульварным заголовком «Ужасы на Западе», знаменитая «Золотая ветвь» Джеймса Фрезера.

Одним из признаков тотальной отсталости московской церкви Буровский отчего-то считает то, что «католический мир пережил ожидание конца света в 1000 году... Православные на Руси ожидали конца света в 1492 году – в 7000 году от сотворения мира... Вот вам пример, когда на Руси в 1492 году происходило то же самое, что в Европе в 1000. А ведь 1492 год – это время открытия Америки [это-то тут при чем? Ну никак либералу не прожить без своей любимой страны – О. В.]. Время, предшествующее Реформации» (С 300-301).

Уж и не понять, отчего ожидание конца света есть признак средневековья и дикости. Может, тогда к таковым следует отнести веру в сам конец света? В Страшный Суд? В бога, наконец? Но ведь Буровский, кажется, хочет казаться христианином, и даже искренне считает себя таковым (еще один случай «самоопределения»). Но дело в фактической стороне вопроса. Умберто Эко, историк средневековой литературы, в своем знаменитом романе «Имя розы» щедро рассыпает приметы ежедневного ожидания конца света: «И вот наконец подходят антихристовы сроки...Какого зверя? А, Антихриста... Он скоро явится. Тысячелетие исполнилось и мы ждем зверя». Действие романа происходит в богатом альпийском монастыре XIV века.

Роман, пусть и написанный ученым-медиевистом, романом. Обратимся к научным данным. Вот что пишет Ж. Делюмо: «исторические исследования опровергают легенду об ужасах однотысячного года, которая была основана на немногочисленных текстах, причем составленных позже... Те страхи, которые испытывали европейцы в XIV-XVI вв., приписывались современникам Оттона II.

Историки единодушны в том, что в Европе, начиная с XIV века, нарастает и распространяется страх конца света. В обстановке общего пессимизма, как физического, так и морального, в 1508 году в Страсбургском соборе проповедник Гейлер обратился к народу с призывом «спасайся, кто может»... никогда еще не было так много верящих, что трубы Судного дня уже протрубили, как в период 1430-1530 гг.

Некоторые представители духовенства дошли до того, что организовывали публичные дискуссии на тему Страшного суда и о признаках его приближения, например, в Кельне в 1479 году».

Точно также несостоятельны любые другие обвинения «безнадежным клерикалом» московской церкви в «отсталости». Нас здесь более всего занимают те, что Буровский связывает с ужасной терпимостью к языческой «бесовщине». Он хочет, некстати приплетая к делу «сугубо московитский» культ юродивых, убедить читателя, что «московиты» жили по принципу «была бы сила, а наше дело поклоняться» (С 300). Но приверженцы такого взгляда обнаруживаются как раз в Европе! Делюмо пишет: «в 1566 г. одна добропорядочная женщина поставила одну свечу святому Михаилу, за его благодеяния, а другую дьяволу, чтобы он не причинял зло. В 1575 г. один прихожанин из Оденбаха (в протестантской Германии), собрав отменный урожай, заявил, что это дело рук дьявола. В следующем веке грозный ученый П. де Ноблец обнаружил в Бретани культ пожертвований Лукавому... Дьявол располагался в одном ряду с божествами, и его можно было умилостивить и сделать добрым. Ему делали подношения, а затем искупали содеянный грех в церкви. И наши дни так еще поступают горняки из Потози – они совершают культовый обряд Люциферу, подземному божеству, но периодически приносят покаяние в виде пышного крестного хода в честь Богородицы».

При всех гримасах и странностях отечественного двоеверия до культа Люцифера, кажется, никто в «Московии» не додумался.

Наряду с культом доброго дьявола на Западе существовал и культ... «злых святых». «Превосходным доказательством веры в злое могущество святых служит фонтан в Берри, посвященный Недоброму святому, которому поклоняются и у которого просят смерти для своего врага, любовного соперника или родственника с наследством... Начиная с XVI века в процессах над ведьмами, проповедях, катехизисах настойчиво подчеркивается различие между Богом и Сатаной, святыми и демонами, с тем, чтобы укоренить его в менталитете сельских жителей» (Ж. Делюмо). То есть до того в сознании «сельских жителей» – абсолютного большинства населения Средневековой Европы! – такого различия не было! Такое «христианство» кажется, по меньшей мере, не менее странным, чем вышеописанное «христианство» русской деревни.

Буровский, возможно, прав, говоря, что «даже на церковную атрибутику в русском православии переносятся представления язычников» (С 296). Мы уже говорили о странностях культа икон и придорожных крестов на Руси. Но в том-то и дело, что ничего исключительно «московитского» в этом нет. Фаминцын указывает, что чехи-католики в XIX веке рубили у церквей головы петухам в честь святого Вита и сбрасывали с церковной колокольни козла (! То есть несчастную скотину перед этим заволакивали в церковь!) в честь святого Якова. Здесь хотя бы идет речь о жертве христианскому святому, хоть и по языческому обряду. Но вот Пеннинк и Джонс пишут о Британии: «В 1589 году Джон Анстерс сообщает, что на церковном дворе в Клиноге, Ллейн, Уэльс, приносят в жертву волов – «одну половину Богу, другую – Бейно». Обычай этот умер лишь в 19 веке». Англичане принудили христианского бога делить жертву с кельтским Бейно, и не где-нибудь, а на церковном дворе! и это при том, что Британия была крещена на полтысячи лет раньше Руси.

Впрочем, британские церкви видали и не такое. Стаббс в 1583 году с негодованием описывал «языческую процессию», танцующую в церкви(!) во время проповеди (!!!). В аббатстве Бромм, Стаффордшир, поныне хранятся атрибут тех плясок – оленьи рога (как не вспомнить Новгород, где ритуальные «Перуновы палицы» хранились... в церкви Бориса и Глеба). Да что Британия, если в сердце католического мира, в папском государстве, танцы ряженых в честь Вакха отменил, по словам Делюмо, лишь Бенедикт XIV в... 1748 году!!!

По всей Европе христианство столь же причудливо сочеталось с древней верой. В Скандинавии бил источник «святого Тора», в Германии стояли колонны в честь Юпитера Христа, в Греции сельские священники в начале ХХ века не препятствовали почитанию прихожанами древних статуй, называя их «святой Дамитрой» – в святцах «отчего-то» не обозначенной. Иной раз и церковь, скрепя сердце, утверждала своим авторитетом такой «гибрид»: миллионы людей молятся древней кельтской Богине Бригите, «превратившейся» в одноименную святую.

Знаменитый Ричард Львиное Сердце, ссорясь с саксонскими баронами, бросил им в сердцах: мол, многие из вас не обратились к Христу, а те, что обращены, сделали это недавно и неискренне. Язычники, чтящие Богиню Диану, существовали в Бельгии до XVII века. Оставалась языческой Сардиния, еще в XI веке посылавшая миссионеров на христианский континент, и воинов – в исламскую Испанию. На плане итальянского городка Ассизи, родины знаменитого святого, составленном в его время, указан, как ни в чем не бывало, храм Минервы. На юге Италии еще в XVII веке крестьяне верили кто в сто, а кто в тысячу Богов. В XII веке в триста лет как крещеной Болгарии, на горе Афон, в нескольких шагах от знаменитого монастыря, «болгары, именуемые славяне», чтили каменное изваяние своей Богини. В житиях византийских святых тема диспута с язычниками остается актуальной вплоть до VIII века. Последний оплот античного язычества – город Майна с округой на полуострове Пелопоннес – пал в конце IX века, и отнюдь не перед проповедниками Христа, но перед византийской армией. Так было по всей Европе. Я не собираюсь переписывать здесь конспект трудов Делюмо и Пеннинка с Джонс. Те, кому приведенных сведений недостаточно, благоволят обратиться к их книгам.

Тем более не стоит видеть что-то неповторимо «московитское» в заселенности русской усадьбы всевозможными домовыми, дворовыми, амбарными, обдерихами, кикиморами, шишками и прочими существами того же рода, как то делает Буровский.

«С отношением западного христианина к нечисти очень легко ознакомиться, взяв в руки любую западную «фэнтези»; лучше всего Р. (? – О.В.) Толкиена или Пола Андерсона. Из этих книг легко выяснить, что чем дальше от жилья людей, тем больше вероятность встретиться с нечистой силой. Мысль же, что можно лежать в собственной кровати, а под тобой возится один... над тобой, на чердаке, второй... по огороду ступает мягкими лапами третий... такая мысль европейцу непонятно, да, пожалуй, и неприятна» (С 296).

Об «отношении западного христианина к нечисти», причем не банникам и дворовым, а собственно дьяволу, Люциферу, мы уже говорили. Что же до попытки Буровского привлечь в качестве свидетельств романы Толкиена – отнюдь не «Р.», а Дж., Джона [3] – и Андерсона, то она самоубийственно неудачна. Поневоле задумаешься – а сам-то Буровский их читал?

Главными героями эпопеи «Властелин колец» Толкиена выступают вообще не люди, а хоббиты. И вот что об этих существах пишет «сестра по разуму» Буровского, некая Е. Богушева, в своей книге «Чем бы дитя не тешилось»: «Герои Толкиена – очередная нелюдь, гномы, хоббиты. Как будто бы гномы – добрые существа. Как будто бы им присуще стремление к добру, как будто бы они могут ненавидеть то, что их породило». А вот в какую компанию помещает хоббитов средневековый британский автор Майкл Дэнхем: «боуги (буки, детские пугала – О.В.), портуны (амбарные – О.В.), гранты (оборотни – О.В.), хоббиты, хобгоблины (домовые, просто домовые, вопреки стараниям иных позднейших авторов сделать из них страшных чудищ – О.В.)».

Не более удачна попытка опереться на Пола Андерсона. В его романе «Буря в летнюю ночь» в альтернативной Англии рыцарям короля помогают выстоять против козней пуританского диктатора Кромвеля король эльфов Оберон со своей свитой. В решающем сражении против пуритан на стороне короля, наряду с призрачными монахами из католического аббатства, выступают «духи древних язычников», Дикая Охота кельтского Бога Гвина маб Нуда и выскакивающий из-за печи – в доме! в доме западного христианина! – домовой-гоблин.

Так что ни «двоеверие», ни очаги настоящего язычества, сохранявшиеся веками после крещения (о которых пойдет речь в этой книге), не являются какой-то исключительно русской диковиной. Не надо объяснять ее какими-то – не очень внятными – преимуществами русского язычества перед античным или западным. Не стоит и православной церкви приписывать какую-то особую терпимость к пережиткам язычества, по сравнению с нетерпимым-де католичеством, ни хвалить православие за это не стоит, ни бранить. Единственно – русское православие было на полтысячи лет моложе франкского или бриттского христианства, да никогда не имело собственной мощной управленческой и карательной системы, полагаясь на мощь христианского (а иной раз, как мы увидим, и нехристианского) государства. Не в терпимости тут дело. Это положение прекрасно отображено русским присловьем про бодливую корову...

Итак, во-первых, двоеверие БЫЛО. Во-вторых, всю историю русского христианства, русской церкви крещеные русские люди были скорее двоеверцами. Ситуацию Х-XV, а кое-где и XVIII веков следует воспринимать, не как «христиане против язычников», и уж тем более не как «христиане против двоеверцев», но исключительно как «двоеверцы против язычников», в лучшем – для церкви и христианства – случае «христиане во главе двоеверцев против язычников». Это уже много позже, через полтысячи лет после «крещения Руси» двоеверие – а не откровенное язычество – стало не союзником, а проблемой церкви. Она обрушилась на него – и, к своему несчастью, выиграла. Но об этом поговорим в послесловии. Нас сейчас интересует другая схватка – восьмивековая борьба христиан и союзных им двоеверцев против русского язычества, против тех, кто сознательно и последовательно исповедовал веру пращуров, отказываясь склоняться перед чужеземным богом.

[1] – Ничего постыдного или плохого в самом термине «язычество» нет, что бы ни утверждали нравственно и умственно ущербные персонажи вроде печально знаменитого Г. Климова и его почитателей. Язычество происходит от церковнославянского «языци», т.е. народы, кальки древнееврейского «гоим», что обозначает все народы, кроме «богоизбранного».

[2] – Забавно смотреть, как иные «неоязычники» блажат при входе в избу или баню «Слава домовому! Слава баннику!». Ребята, вы хоть поинтересуйтесь, что им самим от вас надо – ваши вопли, или что посущественней. Соловья, знаете, баснями не кормят…

[3] – совсем уж точно – Дж. Р.Р. Рональд Руел – семейные имена писателя, употреблявшиеся ближайшими родственниками; уж не относит ли себя к ним Буровский?