А заметили, что наше будущее куда-то про**алось?

Ну серьёзно, его просто нет.

Никакой высокой мечты в пресловутом общественном сознании не бродит, никакого полёта мятежной мысли через ледяные бесконечности враждебного космоса не наблюдается. Ничего такого.

Ну да, летает там эта международная космическая станция с горем пополам, скотчем подпоясанная, а для чего, зачем, какие-такие они там эксперименты ставят — чёрт их разберёт.

И всё как-то скучно, без искры.

Про Луну сейчас исключительно с целью доказать, были или нет там американцы вспоминают. А вот чтобы самим слетать да глянуть — такого нет. Друг на друга ссылаются — мол китайцы пусть летят, а нам от спиц светло! А нам от булавок светло! Мы тоже не полетим! Мы в тридцать пятом году собираться начнём. Или в шестидесятом!

На Марсе вроде какие-то роботы ползают, но тоже как-то не шибко захватывающе. Сфотографировали там два камня — нате, смотрите, это вот вам другой, неведомый мир. Восхищайтесь. А меня не восхищает, хоть ты тресни.
Ну преподобный Илоний, конечно, дай ему бог здоровьица, что-то там пыжится, но он один и на сколько его ещё хватит? Чай не железный ведь.

Нет, прогресс, конечно, есть. Глупо отрицать. Вот телефоны, например, регулярно становятся всё более дорогими и камеры в них уже миллиарды пикселей имеют, только что с этого толку, если ты всё равно этими сверхчувствительными объективами снимаешь исключительно скудный свой стол и не мене тоскливое собственное *бальце, отражённое в тусклом зеркале ванной на съёмной квартирке, находящейся в таких чёртовых далях, что вечерами там вообще лучше сделать вид, что не имеешь никакого телефона от греха подальше.

Ну медицина ещё научилась помимо сисичек вставлять ещё бабам в губы и скулы желеподобные наполнители, увеличивая обозначенные области ощутимо. Многим нравится такое, хотя если честно - не такого я ожидал от двадцать первого века.

Ну телевизионный приёмник теперь вызывающе плоск и высококонтрастен, хотя если начать излишне рьяно переключать его каналы, то оттуда такой восемьдесят первый год начинает хлестать густой струёй, что поневоле начинаешь опасаться — а не взорвётся ли от перегрева кинескоп и не накрыть ли его вязанной салфеточкой на всякий случай.

Нету какого-то щемящего душу ожидания, предвкушения скорых, непонятно каких, но определённо небывалых свершений тоже нету. И не только у нас, вообще везде. Не стоят ракеты на старте, не выходят отважные астронавты на орбиту.

Да и никто не хочет уже быть астронавтами-то. Дети слово «бластер» не знают. Адронный коллайдер чего там? Вот то-то же.

А роботы. Робот-пылесос видели? В моём представлении это Арнольд Шварценейгер на пике формы, у которого на левой руке кисть снимается и ставятся на неё там всяческие насадки — для пола или же, скажем, для мягкой мебели. А на правой — не снимается кисть и ей он кого угодно порвать может, если соответственную команду на пульте пальчиком нажмёшь. А тут — нелепая таблетка с воплем заползёт под кровать, наполовину засосёт забытый там носок (хорошо если носок, под кроватью всякое бывает) и всё — стоп машина. Отодвигай мебель, доставай, кожаный ублюдок, чудо технической мысли. Тьфу! Как тебе такое будущее, Азимов?

Двадцать лет нового века пролетело, а люди в основном заняты тем, что старательно выкапывают старинное дерьмо и, в зависимости от качества откопанного, либо едят, либо носят, либо требуют на основе анализа окаменелостей извлечённого кала сатисфакции за какие-то богом забытые несправедливости и обиды. Зачем им это — не понять.

Двадцать лет прошло, и на тебе, пожалуйста — супер-дискотеки восьмидесятых и повальная ностальгия по пломбиру и настоящей колбасе из мяса, по счастливому детству без интернета и по вот этому вот томатному соку из стеклянных конусов, и чтобы ещё рядом общественная тарелочка с мокрой солью стояла — солить эту жижу, для пущего вкуса.

Не такого я ждал от двадцать первого века.

Грустно от этого всего, ребята. Мёртвые астронавты Бредбери и Лема смотрят пустыми глазницами с орбиты на Землю, погрязшую в выяснениях, можно ли мужику жениться на мужике, и молчат.

В эфире только редкие помехи. В эфире тишина.