Было дело

А вот в футбол погонять перед обедом – это с удовольствием. Я вратарём был неплохим, за “Торпедо” пацаном играл, так что гол в маленькие – пять с половиной на два ворота – забить моложавому физруку даже престарелым пионерам было непросто. Популярности у меня ещё прибавилось, когда загулял я слегка и на зарядку два дня подряд не вышел. Мой сокурсник её проводил. Тут директор лагеря вызвал к себе и говорит:

- Ты, Петя, парень неплохой, но работа физрука тебе не под силу. В общем два варианта тебе предложить могу. Первый – ты пишешь заявление по собственному желанию, собираешь вещи и едешь домой. По второму варианту ты тоже увольняешься, но остаёшься в лагере, мы оформляем льготную путёвку, за которую не нужно платить, только год рождения тебе поменяем, будешь по документам на три года моложе. Скоро начинается первенство по футболу между шестью пионерскими лагерями, ты, как вратарь, пригодился бы нам очень.
- Это чего, опять пионером стать?

- Да, пионером.
- И со всеми ночевать, на зарядку ходить?
- Нет, палата за тобой остаётся. И курить можно, только постарайся не у всех на виду. На зарядку не надо. Тренируйся по собственному графику.
- Согласен... То есть – всегда готов!
- Ну, вот и договорились.

Матч за матчем мы выигрывали. Я брал все пенальти. Даже гол от ворот до ворот забил. Тут-то ко мне Ленка по вечерам захаживать стала. Ей почти шестнадцать было. И красивая очень. Как Хитяева из Тихого Дона. А когда мы чемпионами стали, даже за сиську разрешила подержать. Но не дала. Лишь свидание назначила в Москве, на станции метро Киевская. Она в лагере ещё на одну смену оставалась.

Я в тот день букет роз купил, шоколадные конфеты и большую бутылку портвейна три семёрки. Тройку надел с галстуком, рубашку с серебряными запонками и новые французские туфли у брата выпросил. По дороге выпил слегка для храбрости. Потом стоял в метро, ждал её. После получаса ожиданий подозревать начал, что не приедет Ленка, сел на мраморную лавочку, бутылку внутри портфеля открыл и потягиваю из горлышка, розами от ментов прикрываюсь. Надо бы дураку домой ехать, а я ей позвонить решил.
Когда гудки в трубке услышал, бросил со злости букет в урну и к метро зашагал. На душе гадко так. Мимо пацан проходит. Земель, говорю, выпить не хочешь? Давай, отвечает, пойдём вон в сквер и выпьем. Приходим, а там, на лавочке три корешка его сидят. Познакомились. Одного, кажись, Костя звали, а кличка “Кризис” была. Второй на “Арбуз” откликался. А двух других не помню как звали, сколько лет уж прошло!

Помню только, что все мои деньги пропили, отошли от вокзала куда-то, ночь уже наступила. Тут Костя-Кризис вдруг заорал зверским голосом и мне, сидячему, по морде ногой зах*ячил. И все, кого поил я этим вечером, примеру его последовали.
Очнулся на рассвете, в крови весь и синяках, а главное, на мне только носки, трусы и майка с галстуком. Всю одежду сняли. Каждая клетка тела болит, каждый нерв – стонет. Добрёл я до телефона, хочу “02” набрать, а не получается. И трубку в руках вроде держу, и диск вращаю, а не выходит и всё... Сел я на землю у будки, ладонями голову закрыл, и плачу. Не от боли. И не от обиды. От беспомощности своей.
А время часа четыре утра, светает вовсю. Вдруг, сквозь рыдания голос слышу:

- Ты что плачешь? Что случилось?
Мужик стоит передо мной и повязка дружинника на рукаве.
- Избили меня, и раздели, а мне домой в Быково надо, как я такой доберусь?
- Подожди, я позвоню.

Минут через двадцать машина ментовская подъехала, усадили меня и свезли в отделение. Там следак расспрашивать начал, с кем был, что пил, потом:
- Ты, может, клички, какие запомнил?
- Да, Костя-Кризис и Арбуз.
- Понятно. Ну и кампанию ты себе подыскал. А Колпаков был там, такой здоровый и постарше остальных? Он судимый, только что освободился.
- Не знаю, был один, в возрасте уже...
- Ладно, жди, глядишь, придумаем что-нибудь, пойди воды попей и умойся, весь в крови, мудило.

Сначала Арбуза привели, запонки у него обнаружили, одна, правда, сломана была. Когда били, я голову руками загораживал, вот ногой запонку и разбили.
Потом Кризиса доставили в моих брюках и жилетке. А уж после и Колпакова во французских туфлях. Только пиджак с рубашкой не нашли. И пацана, кому я с горя выпить предложил.
Арбуза, как несовершеннолетнего, судить не стали. А Колпакова и Кризиса посадили, надолго.

Суд также и мне вынес “частное определение”, в институт его направил, дескать, ваш студент, комсомолец Петя Шнякин, пьёт в общественных местах с уголовниками всякими. Необходимо вам меры принять. Но пока следствие велось, и суд состоялся, год прошёл потихоньку. Летом мне в стройотряд ехать, птицеферму колхозникам возводить.
Я по карте определил местонахождение лагеря – Красивка, Тамбовской области. Не так уж и далеко от места, где батяня родился. Ну, думаю, перед студенческой стройкой в отцовскую деревню заеду, тётку навещу, с братьями двоюродными увижусь. В дорогу мать собрала еду и вещи, отец денег дал, а я аккордеон с собой повёз, на селе музыку любят!
Но в поезде тоже повеселились. Весь вагон от водки и песен на ушах стоял, а под утро к станции Башмаково подъезжаем, проводница меня будит – вставай, Петя. Хороший ты парень, но пить тебе меньше надо. Я почему-то у неё в купе заночевал.

С утра прохладно, да и с похмелья колотит. Мелочь в кармане какая-то, но одну бутылку водки в чемоданчике сохранил. Она-то мне и пригодилась. Мужики на грузовике из деревни к станции молоко возили, перетёр я с ними, распили мы пузырь на троих и в деревню отцовскую поехали. Они в кабине, а я в кузове, среди порожних алюминиевых фляг.
До места доехал, тётка рада, яичницу с салом пожарила. Выпить, правда, только бражка. Я и перекусить толком не успел, как брат Степан с самогонкой ломится.
- Спасибо Петя, что приехал! Меня же председатель наш Пётр Николаевич на 15 суток определил, я только два дня отсидел – и на свободу!
- А за что ты сел-то?
- Запил я, на работу не выходил, а тут от него человек приходит, грозит, если завтра опять прогуляешь – пойдёшь на пятнадцать суток. Мне бы послушаться, но не сумел остановиться.
- А я здесь причём?
- Не знаю – говорит Степан, а сам так хитро смотрит, – ты же гость из Москвы, неудобно ему родственников твоих в тюрьме держать.
- Погоди, ведь сажает милиция, он-то тут с какого бока?
- С какого? Вся милиция у него в подчинении, как он прикажет, так и будет.
Вечерком подошёл к тётке, восемь рублей занять на дорогу до стройотряда.
- Откуда у меня восемь рублей, у меня пенсия – семнадцать! Где хочешь, там и бери. Нет у меня денег!
Погрустил я перед сном, потом подумал, да найдёт она бабки эти, может, попугать меня решила в назидание. А если нет? Мне что здесь навечно оставаться или домой пешком идти? Но быстро заснул, молодой, девятнадцать лет...
Утром будит меня:
- Вставай племянник!
- Что стряслось-то, дай поспать тёть Лен.
- Одевайся. Шофёр председателя за тобой приехал.
- А зачем я ему нужен?
- Вот ты у шофёра и спросишь.
Я надел серый костюм, но ноги пришлось обуть в резиновые сапоги – грязь непролазная. Волга ГАЗ-21 стояла на дороге метрах в пятидесяти от дома. На задних колёсах машины из-под чернозёмной грязи проблёскивали стальные цепи.
Я подошёл к водителю.
- Здравствуйте.

- Здравствуйте Пётр Яковлевич! С Вами товарищ председатель хотел познакомиться. Ждёт Вас в гостинице в центре.
Я опешил, откуда ему имя моё известно?
- А что ему со мной знакомиться?
- Это он мне не доложил. Сами узнаете. Ну, поехали...
И он открыл мне правую заднюю дверь.
Гостиница представляла собой невысокое одноэтажное здание из четырёх комнат. Постояльцев там никаких не было. В одной комнате, куда меня проводил шофёр, был накрыт стол. На столе наблюдались редкие закуски даже для жителей Столицы – колбаса-сервелат, два вида сыра, красная рыба. Конечно, салат столичный, винегрет и даже баночка красной икры. Из напитков был квас с изюмом в графинах и бутылка болгарской “Плиски”.
- Вы побудьте здесь, пожалуйста, Пётр Николаевич скоро будет.
Хотя на столе стояли пепельницы, закурить я не решился. Тут слышу:
- Здравствуй, Пётр Яковлевич. Какими судьбами к нам?
Какими судьбами к нему? На это я ответа пока не знал. Мужик смотрелся лет на сорок пять, был добротно одет в выглаженные брюки и серый шерстяной свитер. Тёмные волосы, смуглое лицо начальника, но глядел на меня приветливо.
- Я в гости к тётке приехал. По пути в стройотряд. Завтра ещё денёк погощу и к своим студентам поеду.
- А ты в медицинском учишься? На провизора?
Председатель резко перешёл на ты, но как-то просто, с отеческой улыбкой.
- Да, два курса закончил.

А сам думаю, ни фига себе, и это знает.
- Ты закусывай, не стесняйся. Коньячку давай по рюмочке. Как учёба идёт?
Я выпил стопку и начал спешно закусывать салатом, чтобы не повело со вчерашнего.
- Да всё нормально, учимся, экзамены сдаём. Обычная студенческая жизнь.
То, что я два раза завалил коллоидную химию, говорить ему не стал, вдруг огорчится.
- Знаешь, тёзка, выпьем-ка мы по второй, за твою успешную жизнь! Ты семьёй обзаводиться не надумал ещё?
- Да какая семья, Пётр Николаевич, мне же девятнадцать, рано пока.
- Ну, почему рано, я в семнадцать женился и доволен очень. Дочки растут. Воспитал их правильно, кстати, не хочешь посмотреть, как я живу?
- Можно, конечно...

- Вот и славно. Давай ещё по одной, и я Васю попрошу тебя назад отвести, а уж завтра в десять утра будь готов, ко мне милости просим.
Выпить мне страшно хотелось, но я решил – только две.
- Спасибо Вам, большое, но я воздержусь, боюсь, захмелею.
- Ну, как знаешь. Значит, завтра увидимся.

По приезде опять попытался взять у тётки взаймы. Моя просьба её взбесила:
- Я же тебе сказала – нет денег!
- А как же я до стройотряда доберусь?
- Не знаю! У председателя попроси.
Заснул не сразу... Вот я попал! Что теперь делать?

Без четверти десять подали машину, Вася-шофёр улыбался мне всё время, пока ехали. Потом рукой направо указал:
- Глядите, дом Петра Николаевича! Антенна – тридцать метров высоты. У него одного только телевизор работает, цветной.
И мечтательно зажмурился.
У крыльца большого дома, стоящего в полукилометре от деревни меня радушно встретили председатель с женой, а в одной из многих комнат за столом сидели две невзрачные девушки.
- Вот, дочки, знакомьтесь – Петя Шнякин, студент из Москвы. А это Валя и Нина. Нина тоже фармацевтом будет, в Пензе училище заканчивает. Давай, Петь, помой руки и за стол.
Посидели, перекусили, тут Пётр Николаевич предлагает:
- Петя, ты с Ниной пойди, прогуляйся, об учёбе поговорите. На улице жарко, сними пиджак, повесь на стул, не стесняйся.
На кой чёрт ему пиджак мой сдался? Неудобно как-то всё получается. Что он мне её сосватать хочет? Дочка у него не красавица, конечно. Застенчивая девица, даже голос дрожит, когда отвечает на мои вопросы. Влюбилась, наверно... Поговорили недолго и назад вернулись. Председатель взглядом меня ласкает и в сторону отзывает:
- Давай на улицу выйдем покурить. У нас в доме курить не принято.
- Пойдёмте.
Я закурил, а он – некурящий. Просто ему вопрос важный со мной решить надо было:
- Ну, что, как тебе Нина?

- Замечательная девушка, скромная...
- Петя, ты знаешь, я вокруг да около не люблю ходить.
И взгляд его стал каким-то тяжёлым и невесёлым.
- Понравился ты мне, да и отца твоего знаю, хороший мужик. Нине ты тоже глянулся. Значит так. Я человек не бедный. Поженитесь, квартиру вам куплю в Люберцах, трёхкомнатную. Тебе – машину. Волгу - ГАЗ-24. Ну и с продуктами помогать буду, мёд, свинину, колбасу. Деньгами там... В аптеке работать вместе будете, ты – заведующим, она – рецептаром. Я устрою всё. Связи есть. Как ты на это смотришь?
Бля, он же меня покупает! Как же ему ответить? Правду сказать? Мужика обижу.
- Пётр Николаевич, Вы мне тоже понравились. И дочка ваша. Я, в принципе, не против. Только такие вещи в один миг не решаются. Мне с отцом обсудить всё надо.
- А я не тороплю... Домой со стройки вернёшься, с родителями поговори, согласятся, позвонишь мне.
- Да, конечно.

Провожали меня всей семьёй, я пожал на прощанье Нине руку. Она была тёплая и влажная от пота. Я сел в машину, а Пётр Николаевич через открытое окно тихо проговорил:
- Там, в пиджаке, в верхнем кармане, телефон тебе оставил, звони.
Только в доме у тётки решил проверить пиджак, в кармане я обнаружил записанный на бумажке телефон. И пять хрустящих червонцев – пятьдесят рублей!

До стройотряда добирался долго, но интересно. Когда с тёткой прощался, она протянула мне носовой платок, перетянутый двумя узелками:
- Здесь две трёшки и два рубля мелочью.
- Спасибо, тётя Лена, мне уже не надо.
- Где же ты деньги взял, врал, что ли?
- Нет, не врал, у председателя попросил!

Сейчас уж не помню, как ехал, в голову приходят названия посёлков и городков – Поим, Кирсанов, Инжавино…. До деревни Красивка добрался, куда идти? Где он студенческий лагерь? У меня чемоданчик с одеждой и водкой, аккордеон ещё. Далеко не уйдёшь. И людей вокруг нет, спросить некого. А солнце припекает, жажда мучит, водой бы хоть кто напоил.
Гляжу, по дороге трактор с длиннющим прицепом х*ячит, пыль от него в воздухе висит, не опускается. Я водилу торможу, спрашиваю:
- Отец, а где тут у вас студенты в палатках живут?
- Студенты? Так это в другую сторону.
- В какую, другую?

- Ну, я еду щас примерно оттуда. Тут четыре километра через лес, к реке Вороне.
- Погоди отец. Четыре километра? Так я же не дойду. Видишь, вещи у меня. Лучше так, мы водки выпьем, а ты меня в прицеп посадишь и к студентам отвезёшь. Лады?
- Согласен. Только зачем в прицеп? Давай в кабину.
- Не, я как выпью, петь захочу, видишь, музыка у меня с собой.
А сам представляю, вот ребята обрадуются, когда я к ним с водкой под песни на тракторе заявлюсь! Прикольно!
Так и приехал. Смотрю, палаток много, а народу нет. Вдруг Генка Газарян откуда-то выбегает, дружок мой, меня с прицепа стаскивает и ругается:
- Петь, ты что, ох*ел? Пьяный приехал! У нас тут сухой закон. Ты же на два дня опоздал, тебя из отряда выгонят, потом из института! Хорошо на работе все, а меня дежурным оставили. Быстро ко мне в палатку и спать.
- Подожди ты со своим – спать! У меня четыре пузыря в чемодане, давай хоть по сто пятьдесят на сон грядущий.
- Что?! Давай сюда водку!

Я открыл чемодан, отдал бутылки, и он умчался в лес хоронить спиртное. Назад прибегает, встревоженный и шепчет:
- Тут о тебе только и болтают. Про частное определение из суда. Им отписались, что тебе выговор объявили. А суд в институт пишет в обратку, что наказание недостаточное. Не равноценно проступку советского студента. Говорят, в отряде комсомольское собрание скоро состоится, тебя разбирать будут, из комсомола попереть могут, а ты опоздал, пьяный, вон, приехал. Давай спи и из палатки до темноты носа не высовывай. У нас каждый вечер костёр, вот тогда и подойдёшь ко всем.

Перед тем, как заснуть, я задумался, да, невесело оно как-то получается. Проснулся от звуков гитары и пения у костра – «Скоро осень, за окнами август...». Я достал из футляра аккордеон, вышел из палатки и направился на свет костра, подыгрывая гитаристу. Ребята встретили радостно, а командир отряда, Владимир Андреевич, доцент кафедры физколлоидной химии, сухо произнёс:
- Пойдём, Шнякин, поговорить нужно.
Я знал, что мужик он не плохой, но всё равно заволновался. Мы отошли к большому деревянному столу под навесом, где бойцы отряда принимали пищу. На столе тускло светила керосиновая лампа.
- Ты что опоздал-то?
- Я в деревне у отца был, думал быстро доберусь, не получилось...
- А ты знаешь, что дело твоё на собрании разбирать будем?
- Слышал, а что всё так серьёзно?
- Да. Им простого выговора мало.
- Что, из комсомола выгнать могут?
- Ну, это вряд ли. А там, кто его знает. Ты вот что. Тебя ребята любят, не захотят они, конечно... Но ты их уговори, чтобы за выговор с занесением в личное дело проголосовали. Тогда постараемся всё уладить. И чтобы ниже травы тут ходил. И тише воды. Распелся, гляжу, опять. Кстати, послезавтра торжественное открытие лагеря, флаг будем поднимать, начальство районное прибудет. Ты на аккордеоне какой-нибудь гимн сыграть можешь?
- Нет, Владимир Андреевич. Я Северного могу, Высоцкого, русские народные песни...
- Да придумай что-нибудь, флаг под музыку – хорошо, не под гитару же!
- Может, « дан приказ ему на запад, ей в другую сторону», подойдёт?
- А что, про комсомольцев песня. Только петь не нужно. Ты играешь-то хорошо?
- Аккордами в основном. В ля-миноре. Я школу-то давно, в тринадцать лет закончил, а раньше играл здорово.
- Вот и давай вспоминай, репетируй. Два дня на работу можешь не ходить, но чтобы отыграл без ошибки. Ты коллоидную химию уже два раза завалил?
- Да.
- Ну, вот и помни об этом.

Открытие лагеря прошло успешно. И работали мы ударно. Стены птицефермы кирпичами выложили, и пол цементом залили. А вот закрытие...
Довольное нашей работой деревенское начальство перед торжественным закрытием лагеря подогнало бочку жигулёвского пива, а из крытого грузовика ещё и водкой потихоньку подторговывали. Я, конечно, нах*ярился, стоять ровно не могу, шатает.
Меня как Андреич увидел, аж пятнами весь пошёл.
- Ты что же, бл*ть, делаешь? Тебе же играть через двадцать минут! А ты пьяный в жопу! Ты, что, мудак, про экзамен забыл?
- Всё нормально будет. Я щас! Я мигом!

Выписывая замысловатые петли, побежал вниз к реке Вороне. Она узенькая в тех краях, а на дне камушки острые лежат. Разделся я и в воду нырнул, чтобы протрезветь. Но не рассчитал. Ободрал ладони о камни. Мелко, бл*ть, даже у русла.
Назад в лагерь по тропинке поднимаюсь, подорожником раны закрываю, но кровь всё равно сочится сильно.
К командиру подхожу, волосы мокрые, руки в крови. Он вобще чуть не ёбнулся. Я его успокаиваю:
- Владимир Андреич, не бойтесь, я на свадьбах и не такой пьяный играл! Я на стул сяду, а вы двух ребят попросите передо мной встать, чтобы меня не видно было, и опускайте флаг.

Сижу, играю, без ошибок, а кровь на белые клавиши капает. Тут мне Гражданская Война и вспомнилась. И я запел – «уходили комсомо-о-льцы на гражданскую войну»! Командир бледный уже весь. А начальников трое приехало, мужики все. Тоже, видать, водочки вмазали, и подпевать мне стали.
В общем, успешно мероприятие провели. Как играть закончил, Андреич ко мне подлетает:
- Петя, беги, прячься куда-нибудь... бл*ть, палатки уже сняли, иди к реке, сиди на берегу, мы тебя найдём потом.
- А тройку поставите?
- Поставлю.
И улыбнулся.