Двое суток в больнице

19 апреля, около 7-и утра.


Поскольку доставили меня на «скорой» ранним утром, и времени на выбор приличной платной больницы просто не было, то привезли меня в обычную совковую богадельню на 2500 койкомест.
Доковылял до приемного отделения, где сонный похмельный врач выдал мне баночку и направление на анализ крови. В коридоре тусовались ужасного вида санитары, а на кушетке возле ординаторской спал бомж.
Минут через двадцать с результатами анализа, пустой баночкой в кармане (ну не смог!) и данными первичного осмотра, я был пешком направлен в отделение хирургии, которое находилось в соседнем корпусе (метров триста от «приемного»). Эта прогулка надолго запомнится мне, поскольку ходить я уже почти не мог. Согнувшись пополам, дотащился до третьего этажа и отдал направление дежурной сестре, которая вопреки моим опасениям оказалась на месте. Она усадила меня на банкетку и тут же куда-то умчалась.
Я оглядел помещение: грязный пол, люминесцентные лампы - через одну, поникшие фикусы, дух недалекого туалета, журчание воды, драные казенные стулья и банкетки, тяжелая духота и торчащий, как надгробие, облезлый холодильник «Зил» с надписью: «Продукты положить. В пакет написать". Зачем, думаю, надо писать в пакет? И для чего все это потом еще хранить в холодильнике? И если такая процедура существует для справления малой нужды, как же обстоит дело с большой?

Вывод:
Если у тебя есть хоть малейшая возможность и время устроиться в хорошую больницу, обязательно сделай это любым способом. Ехать в районную можно только в безвыходной ситуации. А вообще, да здравствует платная медицина!

19 апреля, около 9-и утра.

Вскоре сестра вернулась и привела с собой взлохмаченного, но приветливого молодого доктора. Он спросил, чем я болел или болею, принимаю ли постоянно какие-нибудь лекарства, употребляю ли наркотики, нет ли у меня аллергии; пальпировал методом Щеткина, поставил все тот же диагноз: «флегманозный аппендицит»; высказался в духе: «резать к чертовой матери, не дожидаясь перитонитов», и ушел довольный.
Я подписал согласие на операцию, уточнив: «по удалению аппендикса» (на всякий случай).
Две санитарки в формальных белых халатах подкатили громыхающую железную каталку и повезли меня в операционную, которая, конечно же, была где-то на другом этаже, в самом дальнем коридоре.
Сама операционная оказалась на удивление культурной и оснащенной – по крайней мере, на мой дилетантский взгляд: сразу вспомнился забавный американский сериал «ER».
Каждый человек, наверное, испытывает животный, генетический ужас в подобных помещениях, но у меня он отчасти перекрывался страхом склеить ласты от перитонита, поэтому я не роптал.
В изголовье появился анестезиолог; операционная сестра воткнула капельницу и подключила всякие приборы для измерения пульса и давления. Подкатили аппарат искуственного дыхания, объяснив, что это на всякий случай. Здесь кто-то из врачей сказал фразу, которая показалась мне интересной: «Пациенты никогда не умирают от операции и от наркоза. Пациенты умирают ВО ВРЕМЯ операции или ВО ВРЕМЯ наркоза». Вошел тот самый приветливый хирург и, чтобы подбодрить меня, сразу же пошутил, что все пройдет хорошо, поскольку он только на днях с отличием окончил ветеринарный факультет МСХА им. Тимирязева. В итоге он только ассистировал, а оперировала меня строгая седовласая женщина по имени Нина Михайловна, которая появилась в операционной последней.
Наркоз ввели в вену – как будто нажали «выкл».
Позже я узнал, что мне вкололи. Сказали, что калипсол...

19-е апреля, светло. Первое включение.

Частично очнулся - постепенно и сумбурно. Осознал, что нахожусь, вроде бы, в больничной палате. Сосредоточиться и сфокусировать зрение оказалось невозможно. Из хаоса и кружения взгляд вырвал лишь капельницу, соединенную прозрачной трубочкой с моим запястьем, и какую-то белую туманную фигуру в отдалении. Фигура сообщила, что пить и есть пока нельзя, а завтра и в ближайшие дни можно только йогурты, кефир и минеральную воду без газа. Но мне в тот момент это все было совершенно до лампады. Боли не чувствовал, хотя понимал, что все еще впереди. Чтобы не терять времени, я принялся ощупывать свой выбритый санитаркой живот на предмет последствий операции. Осознал, что торможу отчаянно. Нащупав повязку на правом боку и ничего кроме, я вырубился еще часа на два.

Вывод:

Если ты имеешь возможность и смелость делать операцию под местным обезболиванием, то так и поступай. Общий наркоз – неприятная вещь.

19-е апреля, светло. Второе включение.


Пришел в себя. Могу лежать только на спине. Рана от операции болит по-черному, особенно, когда пытаюсь пошевелиться. Общее состояние – хуже некуда. Попросил какого-то мужика вызвать сестру. Через полчаса она пришла и нехотя сделала мне укол димедрола с анальгином. Получшело. Огляделся: липкая тумбочка, одеяло с квадратным штампом, крашенные стены, развороченный пульт «вызов сестры» под левой рукой, духота, как в казарме, голоса. Под подушкой нахожу телефон (наверное, положил туда сам во время первого включения). Звоню домой и прошу принести минералки на завтра и три «франклина», ибо четко понимаю, что бесплатная страховая медицина мне никак не канает.
Через пару часов пришел врач меня проведать. Как чувствуете себя, спрашивает. Я даже не знаю, как ответить, чтоб не обидеть человека. И только я приготовился провести дня три, не вставая с койки, как врач приказал подняться и пройтись. Спаек, говорит, чтобы не было. Долго и мучительно я сползал с кровати, ибо ее конструкция совершенно не приспособлена для этого: никаких ручек, чтобы схватиться, да еще в плечо упирается присохшая к полу тумбочка. Поднялся. Постоял. Неожиданно почувствовал, что не так уж мне и хреново, хотя ходить, конечно, трудновато.
Отдельно стоило бы живописать таинство натягивания штанов, но, не вдаваясь в подробности, скажу лишь, что надевать их с разрезанным пузом - это занятие, требующее практики, сноровки и богатого матерного лексикона.

По запаху добрел до туалета, который оказался по совместительству еще и курилкой. Присмотрелся к контингенту: пожелтевший мужик с катетером в носу, перебинтованный поперек туловища здоровяк, замогильного вида дед с тремя трубками из разных дырок... Еще один дедок ополаскивал в раковине судно. Все четверо воняли потом, мочой и прокуренными трениками. Я представил, что же творится в сортире по утрам, когда все эти деды и старухи просыпаются и устремляются опустошать свои судна, банки, мочевые пузыри и прямые кишки. Подумал, что надо будет встать на полчаса раньше официальной побудки, чтобы успеть сделать свои дела первым.
В запертой изнутри кабинке кто-то надрывно блевал баритоном. Из коридора заглянула сестра: "Кто это у меня там блюет?! Сидоров? Вот придурок! Тебе же нечем блевать-то! А ну-ка быстро в палату!"
Кабинка открылась, и в тамбур вывалился молодой парень лет 20-и - весь в крови. Постоял немного, зашел во вторую кабинку и стал блевать там. Мужики переглянулись: "Прободная язва, бля..."
Докурив, я с отвращением поглядел на осклизлый унитаз, густо заляпанный кровью Сидорова, и решил пока что потерпеть. А что делать? Проклятое интеллигентское воспитание - не могу пописать в окровавленный унитаз! Парадокс!
Изгадив вторую кабинку, Сидоров тем временем принялся блевать в раковину.
Эх, думаю, скорее бы родители привезли триста долларов...
Покончив с раковиной, Сидоров отер губы и почему-то обратился ко мне:
- М-мы неделю п-пили с друзьями... Язва отк-крылась... - сказал он, как будто извиняясь за заблеванную сантехнику. При этом он сделал ударение на слове "неделю", очевидно, надеясь, что я воскликну: "Вау!", но я лишь скептически усмехнулся: "Всего?"
Тут мой собеседник принялся жаловаться на неожиданную язву, вот так не вовремя случившуюся, злился на себя, говорил, что на мобильном всего 5 долларов осталось, что скоро сессия, что больница - говно, что быстрее бы отсюда свалить...
А вечером этот парень умер ВО ВРЕМЯ операции...
Несколько часов назад он строил планы на будущее, возмущался некачественной водкой...
Лет в 14 я неожиданно поверил в человеческую смертность. Теперь, 15 лет спустя, вертя в руках забытую на подоконнике больничного сральника Сидоровым зажигалку, я поверил в неожиданную, дурацкую, нелепую человеческую смертность.

Вывод:

Memento Mori.

19-е апреля, день и вечер. Карта вин.

Начиная с полудня, беспрерывно пищал телефон. Звонили друзья, подруги, одноклассники, знакомые: "Где ты? Как ты? Когда приехать? Что привезти?"
Я объяснял, что все нормально, жрать и пить пока нельзя, а завтра и в ближайшие дни можно будет только йогурты, кефир и минералку. Все стали приезжать и привозить перечисленные продукты. В результате у меня скопилось такое количество йогуртов, что их было просто негде хранить, и пришлось мне кормить ими всё хирургическое отделение. Пятнадцать литров минеральной воды "Vittel", несколько упаковок йогуртов, литры кефира, десять рулонов туалетной бумаги... Наконец-то приехали родители и привезли деньги, которые я тут же разделил на порции и в течение дня раздал врачам и медсестрам. С этого момента мое лечение пошло заметно бодрее. Забегали санитарки, засуетились врачи, появились лекарства, чистое белье и ключ от сестринского туалета. После ужина появилась сестра с "картой вин":

- Есть трамал, пирамидол... У врача можно выписать морфин, если понадобится...

Я заказал пирамидол и первую часть ночи отдохнул на удивление хорошо, хотя спать на спине совершенно не привык.
Но была еще и вторая часть ночи...

Вывод:

Если тебя положили в муниципальную больницу, обязательно заплати медсестрам и врачам. Это увеличит твои шансы на быстрое и качественное выздоровление на порядок.
Обычно хватает 200-300 долларов США. Отдельно стоит отблагодарить хирурга, делавшего операцию и анестезиолога - по 50 на брата вполне хватит, но это уже личное дело каждого.

19-20 апреля, ночь. Эконом-класс.

Каждый знает, что "больному показан полный покой, свежий воздух и интенсивное лечение". Последнее можно добыть за деньги, как я уже написал выше, второе частично достижимо только в теплое время года во время прогулки по больничному парку, напоминающему свалку, а вот первое невозможно вообще. Дело в том, что мест в палатах, конечно же, хватало не на всех, поэтому некоторые больные, вопреки всему предпочитающие бесплатную медицину, лежали в коридоре. Конечно, здесь же находились беспокойные, неформатные и неходячие, т.е. абсолютно и бесповоротно лежачие пациенты.
В три ночи я проснулся от диких воплей, доносившихся из-за двери. Вопили отчаянно и не по-русски. Действие пирамидола еще не закончилось, поэтому я кое-как поднялся с кровати и выглянул посмотреть, уж не вознамерились ли доктора сделать кому-нибудь операцию без наркоза. Оказалось, что менты привезли чурку-наркомана - не то таджика, не то туркмена. Его привязали бинтами к железной койке и попытались осмотреть. Что у него болит, выяснить не удалось, но верещал и бился он как раненый шакал. Все это продолжалось около часа, пока дикаря не угомонили уколом седатика. Только я опять лег и стал засыпать, как пришла в движение старушка, которая по рассказам больных и сестер безмолвно лежала в коридоре уже месяц. Она минут пятнадцать громогласно призывала сестру, пока та не явилась. Бабка сообщила, что ей срочно нужно пописать. Когда сестра стала подставлять судно, обнаружилось, что старушка уже пописала, а заодно и покакала прямо под себя. Пока ее поднимали с койки, чтобы сменить постель, бабушка пописала еще раз. А вечно спящий дед, лежавший у окна, составил ей компанию, даже не просыпаясь.
Пока творился весь этот ужас, я повстречал в коридоре унылого мента, которого приставили к связанному чурке, чтобы тот не сбежал. Мент был целым капитаном. Мы с ним разговорились про депортацию и незаконных эмигрантов. Оказалось, что депортируют чурку из России за счет государства, и что пока он не выздоровеет, менты будут посменно сутками дежурить в больнице - таков Закон. Я не берусь сейчас оценивать политику государства в отношении незаконных эмигрантов, но она явно более прогрессивна по сравнению с тем же самым здравоохранением, если покой бешеной обезьяны стережет капитан милиции.

20 апреля, утро. Моечная.


Как и было задумано, я окончательно пробудился в 7-30 утра и, держась за стену, отправился в туалет, по дороге размышляя, что не кисло бы еще и ополоснуться под душем. Обитатели больницы на счастье еще спали. Пройдя полпути, я остановился передохнуть напротив двери какой-то палаты. Вдруг дверь открылась, и две санитарки в сером выкатили в коридор каталку с трупаном. Возвращаясь в свою палату после вчерашней первой вылазки в туалет, через приоткрытую дверь этой палаты, я мельком видел, что на крайней койке на боку неподвижно лежит некий дед. Из-под штанов у него торчала прозрачная трубка, которая другим концом была вставлена в трехлитровую банку, стоящую возле кровати. Из деда по трубке стекала какая-то ужасного вида коричневатая жидкость. Дед, как я уже сказал, совершенно не шевелился, и дела его были явно плохи. Но это было вчера. Сегодня ему уже было все равно.
Короче, по банке я его и узнал: санитарки поставили её в ногах каталки.
Я доплелся до сортира, а они повезли труп куда-то в другую сторону. Я подумал, что в морг. Вдохнув бодрящий запах хлорамина и пописав в чистый унитаз, я вспомнил, что во время вчерашнего рейда, видел дверь с надписью - не то "Помоечная", не то "Помывочная". Наверное, там у них душ, и можно будет помыть хотя бы голову, подумал я.


Действительно, искомая дверь оказалась в двух шагах от туалета. Распахнув ее, я обнаружил, там тот самый труп, который везли по коридору параллельным курсом. Может, я бы как-нибудь протиснулся между каталкой и стеной, но побоялся потревожить ужасную банку. Позвал санитарку и сказал, что, конечно, могу помыться и с ним, но без него будет гораздо лучше. Кряхтя и причитая, мол, вот молодежь пошла - с трупом помыться не могут, тетка стала выкатывать его обратно. Напружиненная дверь зацепила банку, коротая тут же грохнулась на пол и разбилась. Вся эта кошмарная жижа, которая натекла с деда еще при жизни, а частично, может быть, и после, растеклась по полу. Я поспешил спрятаться в "Моечной", которая, кстати говоря, оказалась просто удивительной. Я даже на какое-то время забыл про мерзкое происшествие с банкой.


У стены стояли два совершенно непонятных девайса. Один - похожий на биде, но с краником, направленным вниз. А в другом явно угадывался унитаз, но над очком была привернута стальная решетка, а на уровне груди - смеситель. Какие места, и каким образом нужно мыть при помощи этих устройств, я так и не смог понять, но в итоге с огромным трудом ухитрился вымыть голову над той хреновиной, что, по моему мнению, в прошлой жизни была унитазом.

Пока я мылся, пробил час, и к туалету потянулись косяки вялых дедов и бабок с суднами. Те, у которых зрение получше, те еще обходили трупную лужу посреди коридора, ну а которые ни фига не видели (подавляющее большинство) с чавканьем разносили её по всему отделению. Кто-то поскользнулся и выронил судно...
Только в десять утра пришла уборщица...

20 апреля, утро и день.

В это же время начался обход. В палату бодро вошел врач в сопровождении целой толпы студентов и студенток. Пришлось натянуть одеяло под горло, чтобы не шокировать молодежь своими трусами в шотландскую клеточку. Оказалось, что наше хирургическое отделение - это действующая кафедра одного из медицинских институтов, где готовят будущих хирургов. Все расположились дугой возле моей койки и врач начал объяснять студентам, что, мол, перед вами больной такой-то, вторые сутки после операции, состояние хорошее, температура нормальная. Студенты слушали, и что-то записывали в блокноты.
После обхода их разделили попарно и каждой паре выделили по одному лежачему старику. Учитывая, что, судя по расписанию, с апреля у студентов начинался практический курс анатомии, я подумал, что таким образом их "знакомят" с будущим материалом: сегодня покатал на коляске - через неделю первым взялся за трепан.
Потом прикатили завтрак: противная каша, чай без сахара и лилипутский бутербродик с маслом. Глядя на все это изобилие, я скромно закусил кефиром с булкой.
Пришла симпатичная сестра, раздала таблетки, сделала нам уколы и уточнила, что из наркоты я хотел бы получить вечером.
Поболтал с соседями по палате. Ах, эти милые и простые больничные разговоры: лекарства, цвет мочи, температура, перевязка, снятие швов. Кстати, это совсем не больно...
В этот день телефон опять не умолкал, но я прекратил все посещения: мне от них особой пользы не было, а приходящие ко мне люди только расстраивались...


Где еще мужики могут отрешиться от всего и поделиться радостью о первом робком стуле после операции, не опасаясь насмешливых взглядов!
Где еще чувствуется такая общность проблем и одинаковость наблюдений у людей разных возрастов и положений!
Где еще можно испытать очистительный катарсис, приступ человеколюбия и сочувствия к незнакомой тетке с вырезанной грыжей!
Где еще ты можешь наравных и с неподдельным интересом общаться с умирающей старушкой, чувствуя к ней искреннюю теплоту!
Конечно, в нашей убогой, грязной, вонючей и нищей больнице!
Я бесконечно восхищен профессионализмом врачей, которые умудряются в таких условиях лечить!
Я бесконечно восхищен оптимизмом и стойкостью больных, которые умудряются в таких условиях выздоравливать!


Вечером получил пирамидол и лег спать.
Я провел в этой больнице еще несколько дней и выписался домой - к чистому унитазу, удобной кровати, белой постели, вкусной еде...

Здоровья вам! :)

(с) Лас, 2003