На uCrazy 17 лет 8 месяцев
Опьянение
В Магниторойск я прибыл часа в три ночи. Едва не развалившийся в дороге «Форд» высветил единственной фарой свежевыкрашенную доску почета с загадочной флюоресцирующей надписью «Они нарыли для пулеметостроения», скрипнул непрокаченными тормозами, и остановился напротив двухэтажного барака из беленого известкой бруса. Водитель ткнул пальцем в белеющую стену – «Гостиница», пересчитал мятые пятидесятирублевки, и, с нетерпением дождавшись, когда я вылезу из душного «универсала», рванул в сторону Питера. Стало совсем темно.
После пятиминутного стука по деревянной двери где-то в глубине гостиницы зажегся свет, а в проеме показалась испитая сорока или пятидесятилетняя (кто их, пропойц, разберет?) рожа, определенная мной, как кастелянша. Вежливо дыша перегаром, рожа поинтересовалась:
- Чего, вам, жидам, по ночам не спится? *баться пришел?
- Русский, я. На половину эстонец, правда. Но к иудеям отношения не имею. Специалист-технолог. Из Москвы – соврал я, чтоб подчеркнуть свою важность – Мне не *баться, простите. Мне у вас забронировано.
- В Москве – все жиды – безапелляционно заявила рожа – Тем более - специалисты.
- Да, я в Москве только год живу. Сам сибиряк. Из Красноярска. Место мне нужно. Номер. Вот паспорт.
Пухлая, забрызганная пергаментными пятнышками рука резко выхватила мой паспорт, и вместе с рожей, исчезла за дверью. Я услышал скрип закрываемой щеколды.
- Эй, бл*дь, паспорт отдайте! В номер пустите!!!
- х*ярь отсюда, пока милицию не вызвали. Гостиница в квартале по улице.
- А это, бля, что тогда?
- Министерство, культуры, *бтвоюмать!!! – за дверью весело заржали.
- Да отдай ты ему паспорт. Отдай. Может, правда специалист, какой. Потом проблем не оберешься – забубнил кто-то по-мужски низко. Вон – с сумкой. Не всем же, по*баться. И нормальные люди бывают.
- Точно не по*баться? – в дверном проеме снова появилась рожа.
- Да, нет. Вы не так поняли. Мне гостиница нужна.
- Если по*баться – 200 рублей. Галку щас разбужу. У нее хоть и жопа вместо лица, но сосет хорошо – Галка! Вставай! Муж к тебе на ночь просится. Подмойся, пойди! Гыыыыы…
- Иду, тетя Варя – глухо откликнулся кто-то внутри.
- Да нет, же. Вы не так поняли. Я - командировочный. На завод ваш приехал. Мне в гостинице место бронировали. Паспорт посмотрите. Там билеты на самолет до Питера.
Вновь скрипнула щеколда и за дверью зашуршали бумагами. Через минуту рожа появилась вновь.
- А... Точно специалист. Ну… извини. Думала, на халяву решил... Галка, иди спи… Держи паспорт. Гостиница вниз по улице. Кирпичная трехэтажка. А если бабу захочешь – ночью ко мне дуй. Я твою ряху запомнила. Тут у нас… это… женское общежитие. Ошибся ты, значит…
***
ММЗОКЗИАТ
Магниторойский магниторойный завод ордена трудового Красного Знамени имени академика Темирязева – седьмое по величине в стране и пятьдесят четвертое по величине в мире магнитодобывающее производство. Путем шахтной добычи и разжелезефикации производит высокоприлипные твердые и порошковые магниты для пулеметостроительной отрасли России. Еще в середине девятнадцатого века великий русский магнитолог Руперт фон Бальцов обнаружил близ деревни Пичугино богатые магнитные россыпи. До революции магнит в Пичугинском уезде добывался кустарным методом для продажи исключительно за границу. Для слабой же, пулеметостроительной отрасли Российской империи, магниты покупались в Ирландии и Гренландии.
После Великой Октябрьской Революции положение вещей в корне изменилось. Еще в январе 1918 года, в речи перед ветеранами III Интернационала Владимир Ильич Ленин, высказался о необходимости увеличения добычи природного магнита для нужд пулеметостроения и вахтенных гильзовиков молодой Советской Республики. В 1937 году в Пичугино был заложен первый камень в фундамент будущего завода.
Первую тонну, так необходимого, выскоприлипного магнита завод дал стране в 1943 году. Через два года вокруг завода вырос город-сад – Магниторойск, славный своими яблоками и церковью Святопередвиженца Фоки. На сегодняшний день объем добычи высокоприлипного магнита вырос до 120000 тон в год. Наш магнит покупают в Финляндии, Португалии и Люксембурге.
Магниторойские магниты марки с-22 и р-543 уступают по своим пулетолкательным качествам иностранным и магнитомойским, однако, по выскоприлипности их можно сравнить только с магнитами производимыми в городе Бичуганы, Красноярского края.
***
Дирекция магниторойского магниторойного ордена трудового красного знамени завода имени академика Темирязева располагалась в трех километрах от городка. По причине отсутствия в городе такси и вменяемых автобусов, топать, пришлось, пешком. Вдоль цементной тропинки, сопровождающей совершенно пустую асфальтовую дорогу, тянулись толстые теплопроводные трубы. Местами охотники за «цветметом» сорвали металлические листы с турбопровода – желтела ветхая теплоизоляция, осыпающаяся на грязный бетон. Из-за этого, и еще, наверное, из-за опавших листьев дорога приобрела ярко-канареечный оттенок. Я подумал: «Вот дорога из желтого кирпича. Там, в конце сидит великий волшебник Гудвин, которого я попытаюсь переизбрать на второй срок. По легенде его место должен будет занять Страшила. Где бы поссать?»
- Иэй! Не сси зтесь! – оборвал откуда-то сверху мое маленькое утренние удовольствие чей-то акцент. Я стряхнул капли (одна тварь все-таки спряталась где-то в глубине и пропитала мои поношенные джинсы), застегнул ширинку и посмотрел вверх. На трубе сидел пожилой, лет шестидесяти, мужик в кожаных джинсах и коричневой короткой дубленке. С длинными белесыми волосами, абсолютно седой бородой он смахивал на спившегося неухоженного Апполона:
- Не сси стесь. Я гриппы сопирать. Не сси. Фак ю мама ол найт элонг. А то я тепе показать, что есть зис из зе энд.
- Поздно дед. Да и грибов там нет – ответил я ему умиротворенно, закурил и пошел дальше.
Чуть поодаль, на обочине пыльной, покрытой паутиной трещин дороги на огромной корзине с яблоками сидела жирная бабка в пуховом платке и с остервенением жрала желтоватые плоды. Искусственные, опутанные ржавыми проволочками челюсти ее, перемалывали одну за другой спелые «антоновки», по подбородку текла слюна. Когда яблоко превращалось в огрызок, бабка запускала морщинистую руку под юбку, вытаскивала очередное яблоко, и со злостью кошки, урвавшей кусок мяса, вцеплялась в него этми своими пластмассовыми зубами.
- Вы что, бабушка, оголодали?
- Ой! – напуганная старушенция, не по возрасту резво, вскочила на ноги, выхватила из корзинки плод и сунула мне его под нос – будешь яблочко, молодой человек?
- Да нет, спасибо. Я с утра ничего не могу есть. Гастрит. Вам может денег на колбаску выделить? – я полез в карман за лопатником.
- Что-ты?! Ничего не надо.
- А то, я смотрю, вы с таким аппетитом кушаете, что аж, за ушами трещит.
- Да… Это… Я... Ну… Блокадница. С 1942-ого, с эвакуации наесться не могу. Привычка. Страмная.
- Да, кушайте, бабуль. Кушайте. Ничего страшного – попытался я замять конфуз – а что это за дед у вас на трубе сидит? Туда – ниже по дороге? Иностранец какой-то?
- Ааааа... Это Джим. Американец. Он давно тут у нас по лесам ошивается. На дачах живет. Вот когда у Игореши моего Виталька родился, в семьдесят первом, он тут и нарисовался. Ходит дурман-грибы, мухоморы, всякие, жрет. Песенки, какие-то, дурацкие, поет. Дурачок, получается, наш, местный. Он у них в Америке говорят, чем-то вроде Кабзона был. А потом помер. Про него и в газетах писали, что помер. А папа у него – генерал, что ли, какой-то американский… Врут, конечно. А сам, значит сюда вот и… Грибы, говорит у нас хорошие. Вот и жрет, их, балбесина. Поганки все эти дурманские. А потом по трубам лазит, голый, ящерицу все, какую-то ищет. Я, говорит – король ящерица. Я, говорит, там умер, что бы здесь переродиться. И все индейцев каких-то мертвых вспоминает. Тридцать лет живет – так толком по-русски и не научился. Все какие-то фики да факи. Американская молитва, одним словом. К нему еще негр из Тихвина как-то приезжал, с гитарой. Это, значит, наш полудурок американский – Джим, а тот, значит – Джимми. Да, один черт их разберет. Нажрались, обои, и давай напротив райкома песни орать не по-русски. И гитара какая-то дурацкая, у негра этого усатого, не играет, а как кот драный орет. И почему-то одет он как гусар – все пузо в веревках. Потом подрались. Так негр, говорил, что Лашеза какого-то пёр. И что Джиму нашему полудурошному на этом Пьере и место. Одно слов, страмота, поганая. И орал, что не негр он вовсе, а, как птичка – чирок. Понаехали, басурманы, в общем, продохнуть, нельзя – выдала исчерпывающую информацию бабка и опять принялась за яблоки.
***
Вместо обольстительной секретарши, с глубоким декольте, загорелыми ляжками и огромными зелеными глазами, с которой я еще по дороге в Магниторойск решил вступить в беспощадную половую связь, в приемной директора завода меня встретил неопределенного возраста старик в протертом до дыр полосатом костюме и фуражке пограничника на абсолютно лысом, забрызганном пигментными пятнами черепе.
- Ты, кто?
- Я менеджер по рекламе. К руководству вашему. Мне назначено.
- Погоди-ка, погоди-ка – старик протер толстые линзы очков, кряхтя встал, опираясь на треснувшую клюку подошел ко мне, и дыша лекарством из беззубого рта уткнулся сморщенным носом ко мне в лицо – ты не Никиты, ли, Кузьменко праправнук?
- Ээээ… Хм… Ну… Да. Это… - удивился я – мамин дед – Никита Кузьменко, был…
- Эт его в тридцать восьмом расстреляли? Кузьмич по батюшке?
- Да… Кузьмич… – я старался выглядеть как можно менее ох*евшим.
- О! Це! Да! – так я ж твоего прадедку знал! В Преображенском полке он служил, не так ли? – по детски радуясь произведенному на меня впечатлению, затараторил дед – в Царском селе, да? Потом в Сибирь убег? Портреты Николашки кровавого в подполье прятал, за то и грохнули его, так ли?
- Откуда вы знаете?
- Уууууууу… так мой батя с им не одну чашку говна в свое время выхлебали. А ты – смотрю на него похож чем-то.
- А вы прадеда видели?
- Да какой там видел. Отец рассказывал маленько. Просто у меня память на людей хорошая. За то тут и держат. Ты описторхозом не болеешь?
- Не болею.
- Да не бреши. Болеешь.
- Мне к начальству вашему можно? – я открыл дверь в кабинет, и протиснулся внутрь.
- День добрый. Брячеслав – я протянул руку пожилому мужчине, развалившемуся в кожаном кресла – я из агентства «Русский Брейнфаск». По поводу выборов.
- Гитлер, Степан – мужик, видно был из бывших работяг, руку сжал железной хваткой – Будем работать.
- Хахахахахахаха – я как можно искренне посмеялся над тупой шуткой руководителя – а как же настоящая фамилия ваша? Хахахахаха…
- В том то и дело, что это настоящая фамилия – мужик горестно вздохнул и бросил на стол паспорт.
«Гитлер Степан Адольфович, дата рождения 13 мая 1943 года. Место рождения: село Вульфеншанце Ольштанской области. Польская Народная Республика»
- Однофамильцы?
- Да нет. Родственники – мужик еще горестнее вздохнул - Не спрашивай, как и почему. Долгая и неприятная история. Не люблю рассказывать. Чай будешь? Германыч, чаю принеси нам!
Мы надолго засели с директором в кабинете.
***
Аналитическая записка
«В связи с негативным оттенком звучания фамилии кандидата во время проведения активной фазы избирательной кампании следует отказаться от упоминания фамилии кандидата в СМИ, и на агитационно-пропагандистских материалах.»
«Так же, несмотря на социальную значимость проблемы газификации района не стоит увязывать решение проблемы газификации с кандидатом. Следует избегать следующих предвыборных слоганов: «Гитлер – газ в каждый дом» «Гитлер – добро и порядок», «Степан Гитлер – мы дарим тепло людям», «Когда все говорят – Гитлер делает!», «Гитлер – кандидат от пенсионеров».
«При конкурентном позиционировании противников, с целью упредить «черные» материалы конкурентных штабов противников с использованием негативного оттенка фамилии нашего кандидата, предлагаю использовать историческую тематику, опосредованную с известностью среди электората фамилии нашего кандидата, связанную с достижением его историческим прототипом различных известных среди электората исторических достижений. Пример: «Вот вам, сволочи, и 41-й год», «Шеповалова ждет Блиц-Криг», «Кругалев ты прогуливаешь Освенцим».
***
Прошли дни. За две недели до голосования антирейтинг Степана Адольфовича достигал уже 76 процентов.
К этому времени я вполне осознал, что вместо 6 тысяч обещанных американских рублей, придется получить горбатый п*здюль без билета и сопутствующего питания. Просмотрев последнюю «социологию», я пришел к выводу, что пора открывать карты перед кандидатом.
- Степан Адольфович. Жопа. Совсем жопа. Социолог выяснил, что электорат с большей любовью к собачьему говну относится, чем к кандидату Гитлеру.
- А не п*здИт ли твой социолог?
- Не п*здит. К сожалению… Михалыч ему пальцы газовым ключем поломал. Все равно, клянется, что истинные данные.
- И что там у меня? На три? На два процента отстаем от фаворитов?
- Ну… если отрицательное значение брать – даже опережаем. У Шеповалова – 43, а у нас - 75 в минусе. Если сложить – больше сотни получается. А вычесть – так 22 процента чистой форы.
- А если не в минусе?
- Если не в минусе, то мы можем за не х*й делать, сделать вас антимэром, Антимагниторойска.
- Может тебе с Михалычем поговорить, пиарщик ёбаный?
- Ну… Давайте хотя бы дня голосования дождемся. Там видно будет…
Степан Адольфович ненадолго ушел в мысли. Пожевал губами спутанную бороду. Хмыкнул, прочистил медвежьим рыком горло. Резко встал и зашагал по просторному кабинету из стороны в сторону:
- Есть у меня, Слава, идея. Опасно. Наказуемо, но вдруг выгорит? Вдруг выгорит? А? – Степан Адольфович вперил в меня безумный от внутренней решительности взгляд – Точняк, поможет, Славка! Поможет! Пошли. Поехали. Мою «Волгу» возьмем. Я за рулем. Иди - садись. Хотя, что ехать? Пешком дойдем. Щас, только фонарик возьмем – кандидат вытащил из своего стола шахтерский фонарик. Гитлер накинул куртку и подталкивая меня в спину, вышел из кабинета.
***
Мы стояли у обвалившегося входа в поросшую мхом и травой землянку. Адольфович вытащил запрятанную под травой лопату и откидал с порога комья земли.
- Заходи – кандидат ткнул пальцем в деревянную почерневшую дверь, и щелкнул фонариком. Из-за двери пахнуло подвальной сыростью. Вглубь землянки уходил залитый стоялой водой бетонный туннель. Светя фонариком, Адольфыч нашел тумблер, хрустнул им, и вглубь туннеля убежала гирлянда из тусклых лампочек.
- Пошли, не бойся. Там – МАШИНА. Она нам поможет.
- Какая машина?
- Пойдет. Сам увидишь. МАШИНА.
За двухметровой сейфовой дверью открывался просторный грязный, зал с полутемным искусственным освещением. В центре зала, сложенного из отсыревших бетонных плит стояла огромная шумная округлая печь из прокаленного кирпича, вся утыканная датчиками и циферблатами. Из самого центра печи во все стороны расходились толстые разноцветные кабеля, исчезавшие в дырах просверленных в стенах. К самому потолку вела внушительных размеров ветхая стремянка, на самой верхней ступеньке которой, стоял пожилой мужик в грязной пропотевшей робе и списывал показания с огромного циферблата. Внизу, у топки, закрытой заслонкой из толстого стекла на стопке книг сидел второй работник, в такой же засаленной робе и с буденовкой на голове. Все пространство вокруг печи было заставлено толстенными старыми книгами, стопками пожелтевших газет и глянцевых журналов.
- Миша, какой там по нравственности показатель? – орал, задирая вверх голову, человек в буденовке.
- 5 и 2, Сергеич! – Достоевского добавь. Даля. И Тургенева подбрось немного. Только смотри, не переборщи с Федором Михайловичем, тем более с Далем. А то антисемитизм подымается. Да и народности не перехватить бы край – отвечал верхний.
- А что там по духовным потребностям?
- 17, до 18 подбирается. Датчик, падла, поменять бы. Врет, паскуда. Судя по температуре там уже двадцать. Ты весь том Толстова запихал что ли?
- Да, нет. Только 50 страниц. Патриотизму добавить?
- Добавь. Добавь. Симонова маленько сунь. Полкнижечки. Никакой только окопной прозы. И духовности добавь. Библии остались?
- Нет библий. Не завезли.
- Ну тогда «Российской газеты» и «Православного вестника» п*здани. Да так, чтобы закипело. Газет вообще побольше суй. Идейность – главное.
- Что это? Еретиков сжигаете? Фашизмус какой-то, что ли, товарищ Гитлер? – заорал я на ухо кандидату.
- Наоборот! Это – МАШИНА. Она то, нам и поможет!
***
МАШИНА ПО ВЫРАБОТКЕ НАЦИОНАЛЬНОЙ ИДЕИ. МВНИ(м)-56Р ГОСТ 4657, многофункциональная.
Год разработки – 1956
Предназначена для выработки и передачи национальной идеи среди русскоговорящего населения Союза Советских Социалистических Республик.
Изготовлена специально для Ленинградской области. С интеллигентским фильтром. Число обслуживаемых – 20 000 человек.
Перерабатывает вербальную и текстовую идею в чистую идеологическую энергию посредством вербаметрических реагентов.
Топливо – бензин, дрова. Современная и классическая литература, периодические издания, аудионосители, вербаметрические элементы Ташкентского вербаметрического завода имени Орджоникидзе.
Способ передачи – беспроводная.
Обратная связь – отсутствует.
Оснащена бескислородным аморальным датчиком.
Переработка идеологии происходит посредством выделения и смешения философско-политических идей в пататетическо-патриотическую энергетику.
Обращаться осторожно!
«При работе не стой под идейным потоком!»
«Снять крышку нравственного фильтра при переработке партийных документов!»
«При повышении уровня пафоса гасить малыми дозами диссидентской прозы»
«Шпенглера не подавать!»
«Оператор! Помни! Толстой во время военных конфликтов – опасен!»
***
- Вот так она и работает. Мы туда Толстого с Достоевским, да речи правительственные. А она нам оттудова – чистую национальную идею. Идея же – по проводам по телевизорам и радиоприемником – к народу. В виде энергии. Без цвета и без запаха. На том, Россия, мать и держится...
- А материал откуда?
- А макулатуру, как думаешь, зачем принимают? Чушь вам на уши про переработку бумаги все вешают. Все сюда идет.
- И что? По всей стране так?
- Да нет. После 1991-ого позакрывали почти везде. У нас, вот, осталась. От министерства Печати мы работаем. А ведь еще при КГБ начинали.
- И что, вы Степан Адольфович предлагаете с этим делать?
- А идея у меня, значит, Слава такова…
***
В субботу, за день до голосования, мы с Адольфычем стаскали в машинно-идейное отделение всю выпущенную нами за прошедшие месяцы макулатуру. Листовки, плакаты, три тиража газеты «Гитлер – наше будущее», брошюры четырех видов в глянцевом исполнении, видеокассеты с сюжетом, где Степан Адольфович открывает выставку скульптур детей-имбецылов и х*еву тучу газет с заказными хвалебными материалами. Сверху на эту груду, на всякий пожарный, положили распечатанную из Интернета «Майн Кампф». Операторам было выделено по десять тысяч рублей и ящик какого-то дорогущего коньяка с китайским названием на этикетке. Пили они тут же, занюхивая обжигающий глотку напиток пожелтевшими материалами двадцать седьмого съезда КПСС. Когда оба в унисон захрапели, мы принялись за дело.
Управились мы часов за двенадцать. Аккурат к 8 часам дня голосования. Все пропагандистские бумажки, газетные тиражи и видеозаписи растворились в урчащей топке МАШИНЫ. Под конец, обессиленный Степан Адольфович переключил аппарат на голосовой режим и часа два задвигал в проржавевший рупор, что-то вроде «Народ я с вами, подымим экономику района, обеспечу безбедную жизнь пенсионерам…Гитлер. Гитлер. Гитлер».
Когда он окончательно наболтался, мы допили коньяк, спели вдвоем «С чего начинается Родина», и, закрыв заглушку идеявыпускателя, улеглись спать. Теперь по нашим предположениям электорат должен был проголосовать только за одного кандидата. Гитлера Степана Адольфовича 1943-го года рождения…
***
Эрудиту на заметку
Приватизация по-немецки
В 1944 году окончательно стало ясно, что государственное финансирование проекта «Окончательное решение еврейского вопроса» не оправдало себя. Издержки государственной казны, так необходимой фронту были все масштабней, прибыль от ликвидаторов – все меньше.
По гестаповской докладной записке от декабря 1943 года, все слои руководителей ликвидационной промышленности от генерального директора ГУП «Аушвиц» до мелкого начальника крематория в «Треблинке», как ржавчина проела коррупция. Доходило до того, что за золотой зуб или чемодан дореволюционных российских ассигнаций от ликвидационной повинности освобождались целые семьи сионистского происхождения. Сотни специалистов-ликвидаторов месяцами недополучали заработную плату. Нередко, при жестком дефиците средств, оклад рабочим выдавали продуктами производства – кожаными абажурами, мылом, волосами для париков, костной мукой или пеплом. Сотни тысяч заработанных предприятиями марок оседали в карманах коррупционеров. Само существование ликвидационной отрасли к началу 1944 года было под вопросом. Вот, например, что в марте 1944 года в интервью «Гитлерюгендской правде» говорил внешний управляющий ГУП «Маутхаузен»:
- Ситуация на производстве критическая. Рурская угледобывающая компания недопоставила уголь за последние четыре месяца. В итоге – сотни тон полуфабрикатной продукции гниют на территории предприятия. А какой газ поставляет «Газгерм»? Вы этот «циклон» нюхали? У меня жена, извините за отвлечение от темы, им тараканов травить попробовала. Хоть бы один сдох! А мы ведь не с тараканами тут дело имеем, а с людьми! Не думают о людях, совершенно. Единственный выход из сложившейся ситуации – настоящий рачительный хозяин. При государственном финансировании нашу отрасль придется похоронить.
Ситуацию спас никому тогда неизвестный протеже Рейнхарда Гейдриха молодой, но энергичный оберштрумбаннфюрер Адольф Эйхман. Именно он, прыгнув через голову начальства, положил на главный стол имперской канцелярии проект «приватизации ликвидационных учреждений Германии». По плану Эйхмана все лагеря смерти и приравненные к ним предлагалось путем ваучеризации и акционирования ренациолизировать. При этом по первоначальному варианту 51% акций лагерей смерти должен был остаться у государства. Однко, после обсуждений на самом высшем уровне решено было полностью акционировать предприятия. Акции были распространены, как среди сотрудников предприятий, так и открытым способом – любой рядовой берлинец мог купить частичку Треблинки или Аушвица. К весне 1945 года все лагеря смерти были преобразованы в ОАО и ЗАО. Сразу же производительность и доходность ликвидационных компаний увеличилась практически втрое. Так, к примеру одно ЗАО «Собибор» в апреле 1945 года выдал на гора 4500000 тон свежих золотых зубов для нужд военной промышленности. К сожалению, довести удачный эксперимент до конца не удалось - после 9 мая активы всех предприятий были переведены в Южную Америку…
***
Когда я с трудом продрал свои похмельные глаза, в машинном отделении никого не было. Надо торопиться к кандидату. По времени, голосование вот-вот должно закончится. Я похмелился остатками какого-то «Ксо», сполоснул лицо водой из ведра, и собрался уже было выбираться на свежий воздух, как взгляд мой задержался на металлическом шкафу. На крашенной красной краской дверце висела табличка: «Негодное к употреблению. Не использовать не в коем случае». Замок на шкафу отсутствовал. Решив повременить еще часок с предвыборной деятельностью, я открыл дверь. Книги.
Кафка. Данливи. Миллер. Селин. Кьеркьегор. Ницше. Шопенгауэр. Шпенглер. Пруст. Буковски. Берроуз. Мисима. Лем. Воннегут. Бродский. Виан. Грасс. Гинзбург. Керуак. Кизи. Витгенштейн… я пробегал глазами по корешкам… Блейк. Малларме. Лотреамон. Камю. Рэмбо. Бодлер. Олдрдж. Хаксли. Оруэлл. Жид. Ерофеев. Павич. Барков. Платон. Аристотель… известные и неизвестные авторы.
«А почему бы и не попробовать? Один хер, мы уже в народ и без того говна напихали.» - подумал я и сунул первую книгу из шкафа в топку. «Бойня» Луи Селина весело затрепетала страницами за толстым стеклом заслонки…
***
Судя по моим часам, снаружи бункера был уже понедельник. И причем, довольно основательный, такой, понедельник. Часа, эдак, четыре пополудни. Это значит, что голосование не только окончилось, но и уже его (голосования) голоса подсчитаны. То есть будущее, в котором еще только вчера было два варианта дальнейшей судьбы, стало уже предельно настоящим. Первый оптимистичный вариант включал в себя 6000 долларов за проделанную работу и скорейшую отправку домой. Второй – Михалыча с тисками, плоскогубцами, воронкой и нагретым до кипения оловом.
***
Я, щуря глаза, высунул небритую рожу из-за толстой металлической двери землянки. Никого. Осторожно, чтобы не шуметь, прикрыл дверь. На улице еще яростно жарило августовское солнце. Ни ветерка. Сел на землю, навалившись боком на дерево. В траве бешенным треском взрывались ополоумевшие цикады. По коре, иссыхающей от марева сосны, тонкой струйкой текла янтарная смола. В небе, дрожа от напряжения, мерзко звенели струны ЛЭП. Ничего не изменилось.
Где-то тут, по словам Адольфыча, почти в двух шагах от землянки, должен был протекать ручей. В горле пересохло. Я спустился по узкой тропинке в перелесок, вот и ручей. Достал из-за пазухи фляжку, допил коньяк и наполнил ее мутной ледяной водой. Сделал глоток. Прополоскал рот. Что за странный солоноватый привкус? Говно, а не вода. Я сплюнул, прополоскал фляжку и наклонился, чтобы набрать ее в очередной раз. И тут же сблеванул коньяком в ручей - чуть выше по течению, обнимая руками повалившийся ствол дерева, лежал безголовый Степан Адольфович Гитлер. Из обрубка шеи его в ручей одна за другой капали тягучие бурые капли. В шаге от тела валялась голова, из белеющей трахеи Степана Гитлера выглядывал свернутый в трубочку титульный лист «Бойни» Луи-Фердинанда Селина. Меня вырвало еще раз.
***
Я, задыхаясь, и регулярно сблевывая, бежал по пышущей жаром дороге от заводоуправления к городу. Вечерело. Обычно заполненная в эти часы дорога была абсолютно пуста. Бля, куда все делись? Там Гитлера, без пяти минут главу района грохнули, а всем на это по херу.
У поворота в дачный поселок, отсвечивая сине-белой мигалкой, стояла гаишная «шестерка». Я остановился и, стерев рукавом с подбородка капли пота и блевотины, пошел к машине.
- Пацаны! Там Гитлера кто-то убил! Помогите!
В ответ тишина.
Я обошел «шестерку». Привалившись спиной к грязному борту автомобиля сжимая в руке табельный «Макаров», сидел мертвый служитель порядка. От края до края его бледной шеи, неровной второй улыбкой шел багровый разрез. Я блеванул еще раз. Присел рядом. Достал из кармана серой ментовской рубашки забрызганную пачку сигарет. Закурил. Блеванул. Разжал мертвые пальцы. Обойма «Макарова» была пуста. На земле блестели стрелянные гильзы.
Метрах в пяти от машины лежал второй милиционер. Некто, обладающий неимоверной силой, вбил ему голову второй том полного собрания сочинений Патрика Данливи (Москва. ДетГиз. 1983). Кровь, струйкой стекающая по месиву, бывшему, когда-то человеческим лицом, перелистывала страницы книги. Его пистолет тоже был пуст.
По видимому, убитый был гораздо лучшим стрелком, чем его товарищ. Чуть поодаль от трупа, на обочине лежал еще один человек, в жилете дорожного рабочего. Голова его была прострелена навылет, и как на подушке покоилась на маленькой кучке вытекших мозгов. Рядом валялось проржавевшее кайло, с клоком седых волос, высохшей кровью приклеенных к рукоятке. Еще дальше – обнимая волосатыми руками землю, лежала мертвая женщина. В ее теле было, как минимум пять пулевых отверстий. Завершал картину мальчик лет семи-девяти, в джинсовых шортиках, белой, в бурых пятнах крови майке, бейсболке с мультяшным «Смешариком» и кожаных сандалиях. Мальчику милиционер мастерски прострелил правый глаз, но меня привлекло другое – изо рта мертвого ребенка торчал человеческий палец.
***
Рация не работала. Сотовый телефон мне отключили за неуплату.
***
- Успокойся, ара, попэй вот, коняка. Нэчэво так орат. Радуса, что с табой всэ в порядкэ – меня держал за плечи толстый кавказец – Нэ ори, главноэ. Главноэ нэ оры. А то опять придут, зомбэ, у а мэна патронав концаеса.
- Там, мертвые, все, бл*дь. Там мертвых, бл*дь, х*ева куча. Там, бл*дь, сотни, бл*дь, мертвых. Там, бл*дь, Апокалипсис Сегодня. Там они, бл*дь, Гитлера убили.
- Апокалэпсис-Шмакопалэпсис, нэ ори, ты, а то опять эти мэртвякы прэдут.
Мы сидели за столом небольшой придорожной шашлычной. Уже стемнело. Электричества не было, лицо говорившего освещалось толстой парафиновой свечей. За соседним столом, пристально и напряженно наблюдая за улицей через выбитое окно, сидела пожилая женщина. Руки она сложила на коротком обрезе охотничьей двустволки. Рядом с ружьем маленьким частоколом были составлены красные гильзы патронов.
- Жалко, что у меня крупной дроби мало. Они ведь дроби очень боятся – повернула она ко мне свое дородное лицо – Клавдия Петровна – приятно познакомиться. Преподаватель русского и литературы.
- Брячеслав – ответил я на ее приветствие – журналист.
- Какое красивое старинное русское имя. Вы, наверное, не местный журналист? Из Питера?
- Ну, в общем, да. Я вообще из Красноярска. Приехал, к вам по выборам кое-кому помочь.
- А кому же это? Шеповалову, что ли? Или Кругалеву?
- Да, нет. Не им. Гитлеру.
- О! Степан Адольфович – прекрасный человек. Он и школе нашей помогает, и детскому садику. В прошлом году видеоаппаратуру хорошую купил. Телевизор плазменный, ДВД и домашний кинотеатр в кабинет истории.
- А какой марки оборудование?
- «Беленгерг», а что?
- На самом деле – дерьмовая марка. Это русские делают под Ярославлем, а потом иностранный лейбл ставят. Как и «Пёрст», и «Помпсон».
- А что тогда нормальная?
- У меня «Суни» дома стоит. Вот это нормальная техника. Дорогая, но точно не ваше говно.
- И чем же она, извините, лучше?
- х*ясе, Клавдия Петровна, сравнили х*й с пальцем. Или там – фирма с гарантией и сорокалетним стажем. Или – там х*йня, неизвестно по чьей спизженной технологии сделанная, корявыми гасарбайтерами собранная.
- Ну, не знаю. Нам не до жиру в школе, главное, что работает. И детям очень нравится.
- Ну и что вы там им показываете? Фильмы бибисишные? Где один п*здеж? Где американцы с англичанами в войне победили, а наши 2000000 немок изнасиловали?
- Мы только то, что минобразование разрешило – то и показываем.
- Да ваш минобр давно уже «демшизам» и Соросам всяким продался. Реформу, бля, 10 лет свою все никак не могут, а сами лезут учебники выпускать.
- Я простая учительница и не одобряю полностью всей реформы. Но, что простите, я одна могу сделать?
- Да все вы спрашиваете, «что я могу сделать?» Учить нормально! А не херню всякую показывать.
- Простите, но я считаю, например, что «Нацизм», хоть и на БиБиСи снят – очень неплохое образовательное кино. Дети видят, чем страшна ксенофобия…
- Ага. Но только русские в нем – говно.
- Вы, молодой человек слишком быстро избавились от старых стереотипов, и уже пытаетесь насадить новые. Вот, Сталин, что же, это, по вашему, хорошо?
- Нет, конечно. Но зачем бросаться в крайности. Он много и хорошего сделал.
- Вы не жили в те годы...
- Я много читал о том времени.
- Брячеслав, кажется, они идут. Прячьтесь под стол. Вахтанг, приготовьте ваши чудесные шампура.
***
Еще Павлом Петровичем Первым, российским императором, в ходе нечеловеческих опытов над собой было доказано, что капитальный переизбыток ума вызывает у его владельца излишнюю агрессивность. По гипотезе ПППРИ, ставшей впоследствии теорией, в человеческом мозгу существует некая точка мозгового умопреломления, после которой, в ходе интеллектуального развития начинается процесс обратного превращения человека разумного в человека безумного. Можно назвать это неким образовательным Уроборосом. Развитие разума по Павлу Петровичу Первому происходит по круговому принципу, начиная с определенной точки (чистого разума – в младенчестве) на окружности и, с постепенным увеличением интеллекта, приближаясь к этой точке с другого конца окружности. Если развитие интеллекта, заново проходит данную точку, в мозгу, практически моментально, происходит процесс интеллектуального обезумлевания, так называемый интеллектЛЕСС, сопровождаемый у 99,9999% индивидуумов невыясненной вспышкой агрессии, направленной вовне. Таким образом, становится окончательно ясным происхождение выражений «Горе от ума», или «умный – по горшкам дежурный». Человечество встает перед неразрешимой проблемой – опасности сверхразвитого разума, тянущегося по кругу к абсолютному безумию и немотивированной агрессии.
Опасность данного процесса для человечества весьма велика. Дело в том, что с развитием современной цивилизации, растет уровень образованности практически всех индивидуумов, а значит, недалеко то, время, когда практически все человечество подойдет к той самой точке Павла Первого, и встанет перед лицом неизбежной смерти в виде повсеместного обезумлевания.
Но, кажется, у человечества все-таки есть выход. Заключается он в так называемом «парадоксе Лермонтова», открытом Михаилом Юрьевичем в 1841-ом году. Дело в том, что чрезвычайно развитый интеллектуально индивидуум, за некоторое время до прохождения пути развития своего разума через точку Павла Первого в 9 случаев из 10 осознает неотвратимое приближение своего безумия. Но остановить этот процесс уже невозможно – перекрыть поток поступающей извне информации человек уже не в силах. Единственный выход из сложившейся ситуации – самоубийство путем имитации случайной смерти, наглядный пример которого – судьба Михаила Лермонтова, который, как известно, сбросился со скалы в Алупке через четыре года после своего гениального открытия. Сходны судьбы и других величайших людей, прошедших через «Парадокс Лермонтова» - Энштейна, Эйзенштейна и Витгенштейна.
Проблема парадокса заключается в том, что проявляется он только при постепенном, методичном, так сказать, эволюционном развитии разума в направлении точки Павла Первого. При быстротечном, ускоренном, так сказать революционном развитии интеллекта, момент парадокса проходит незамеченным.
***
Первый шампур я воткнул в горло обезумевшему библиотекарю, второй – метнул в трехлетнюю девочку, вгрызшуюся в ногу учительницы Клавдии. Рядом, спиной прижавшись к моей спине, топориком для разделки мяса отмахивался от наступавших зомби израненный Вахтанг. С Клавдией Петровной, похоже, все было кончено – обезумевшие магниторойцы погребли ее под собой и кусали, царапали, рвали на куски.
Слава Богу, у нас было еще достаточно шашлычных шампуров, которые действовали на зомби удивительным способом. Они входили в зомбаков, как в масло, с шипением и дымом, проделывая огромные отверстия в телах и головах. Из этих дыр вылезали крупные дождевые черви, размером с кулак, сворачивались в клубок и, падая на землю, таяли на глазах. Вскоре, вокруг нас с Вахтангом образовалась уже целая гора обезображенных тел, но безумцы не уменьшали своего напора…
Вот упал Вахтанг, зажимая волосатыми прокуренными пальцами, прокушенную шею. Вот, языки пламени стали лизать покосившуюся шашлычную. Вот я метнул последний шампур в очередную тварь… Конец. п*здец, даже… Красные глаза зомби все ближе. Мамка. Мамочка. Прости меня. Я был так несправедлив к тебе всю свою короткую жизнь. Я не думал, что у тебя болит сердце из-за каждого моего опрометчивого шага. Не знал, что каждый выпитый мной глоток спиртного, каждое позднее возвращение домой, каждая ссора с тобой – все это только добавляет морщин на твоем добром лице. Боже, как же я был глуп. Как глуп… И ты, Максим, помнишь, ли ты, Максим, как тогда, жарким летом 1985-ого, мы с тобой ходили на стройку (ту, где нынче «Водоканал») и искали старые аккумуляторы, чтобы из их свинцовых пластин выплавить битки для чик. И ты, кот Афонька, прости. Прости мне тот фиолетовый фломастер…
***
- Все кончилось. Брячеслав. Там у тебя все кончилось. Плюнь. Размажь. Теперь все по-новому. Все по-другому. Теперь тебе надо вспоминать. Все вспоминать.
- Чё вспоминать?
- Ну, помнишь, как ты своему коту ухо пассатижами зажал, так, что оно позеленело в пятом классе?
- Ну… помню.
- А как у Леши Плюшкина часы отобрал, «Монтана» и в пруд кинул? Помнишь, скотина? Ю. Кто вы? Где вы? Откуда вы это знаете? Что это за белый свет кругом?
- А дрочить ты во сколько лет начал?
- В десять… Но это же не грех!!!
- А вот, х*й тебе! Грех!!! И материться тоже грех!!! В гиену его! ОГОГОГО!!!
- Но ты же материшься!
- А мне на все по х*й!!!
***
- Живой?
- Вроде живой. А ведь три минуты в клинической смерти был… – на меня сверху смотрел Миша, один из работников бункера. Рядом стоял незнакомый мужчина в врачебном халате, с утюжками дефибриллятора в руках.
- Где я?
- В бункере. Жирный такой. Насилу тебя утащили из шашлычной.
- Так это все глюк был?
- Что?
- Ну, зомби всякие.
- Не хрена себе глюк. Половина Ленинградской области обезумила. Ты на хрена, идиот, всяких Бродских с Кьеркьегорами в МАШИНУ напихал? К нам теперь НАТО войска вводит.
- А я то, причем?
- Про точку Павла Первого слышал? Ты через МАШИНУ всем магниторойцам интеллект за полтора часа повысил до максимума, долбо*б. Менты, разве что, да гастарбайтеры в порядке только остались.
- А они почему?
- А ни те не другие на русском не думают. И учителя литературы еще.
- Ладно. Лежи на полу. Щас, нас бомбить будут… Тут должно быть безопасно…
Я устроился поудобнее и закрыл глаза…
***
Обещанный бублик получит тот, кто найдет в тексте четырех гномиков. Шерше ля фам и финита ля комедия.
- В Москве – все жиды – безапелляционно заявила рожа – Тем более - специалисты.
- Да, я в Москве только год живу. Сам сибиряк. Из Красноярска. Место мне нужно. Номер. Вот паспорт.
Пухлая, забрызганная пергаментными пятнышками рука резко выхватила мой паспорт, и вместе с рожей, исчезла за дверью. Я услышал скрип закрываемой щеколды.
- Эй, бл*дь, паспорт отдайте! В номер пустите!!!
- х*ярь отсюда, пока милицию не вызвали. Гостиница в квартале по улице.
- А это, бля, что тогда?
- Министерство, культуры, *бтвоюмать!!! – за дверью весело заржали.
- Да отдай ты ему паспорт. Отдай. Может, правда специалист, какой. Потом проблем не оберешься – забубнил кто-то по-мужски низко. Вон – с сумкой. Не всем же, по*баться. И нормальные люди бывают.
- Точно не по*баться? – в дверном проеме снова появилась рожа.
- Да, нет. Вы не так поняли. Мне гостиница нужна.
- Если по*баться – 200 рублей. Галку щас разбужу. У нее хоть и жопа вместо лица, но сосет хорошо – Галка! Вставай! Муж к тебе на ночь просится. Подмойся, пойди! Гыыыыы…
- Иду, тетя Варя – глухо откликнулся кто-то внутри.
- Да нет, же. Вы не так поняли. Я - командировочный. На завод ваш приехал. Мне в гостинице место бронировали. Паспорт посмотрите. Там билеты на самолет до Питера.
Вновь скрипнула щеколда и за дверью зашуршали бумагами. Через минуту рожа появилась вновь.
- А... Точно специалист. Ну… извини. Думала, на халяву решил... Галка, иди спи… Держи паспорт. Гостиница вниз по улице. Кирпичная трехэтажка. А если бабу захочешь – ночью ко мне дуй. Я твою ряху запомнила. Тут у нас… это… женское общежитие. Ошибся ты, значит…
***
ММЗОКЗИАТ
Магниторойский магниторойный завод ордена трудового Красного Знамени имени академика Темирязева – седьмое по величине в стране и пятьдесят четвертое по величине в мире магнитодобывающее производство. Путем шахтной добычи и разжелезефикации производит высокоприлипные твердые и порошковые магниты для пулеметостроительной отрасли России. Еще в середине девятнадцатого века великий русский магнитолог Руперт фон Бальцов обнаружил близ деревни Пичугино богатые магнитные россыпи. До революции магнит в Пичугинском уезде добывался кустарным методом для продажи исключительно за границу. Для слабой же, пулеметостроительной отрасли Российской империи, магниты покупались в Ирландии и Гренландии.
После Великой Октябрьской Революции положение вещей в корне изменилось. Еще в январе 1918 года, в речи перед ветеранами III Интернационала Владимир Ильич Ленин, высказался о необходимости увеличения добычи природного магнита для нужд пулеметостроения и вахтенных гильзовиков молодой Советской Республики. В 1937 году в Пичугино был заложен первый камень в фундамент будущего завода.
Первую тонну, так необходимого, выскоприлипного магнита завод дал стране в 1943 году. Через два года вокруг завода вырос город-сад – Магниторойск, славный своими яблоками и церковью Святопередвиженца Фоки. На сегодняшний день объем добычи высокоприлипного магнита вырос до 120000 тон в год. Наш магнит покупают в Финляндии, Португалии и Люксембурге.
Магниторойские магниты марки с-22 и р-543 уступают по своим пулетолкательным качествам иностранным и магнитомойским, однако, по выскоприлипности их можно сравнить только с магнитами производимыми в городе Бичуганы, Красноярского края.
***
Дирекция магниторойского магниторойного ордена трудового красного знамени завода имени академика Темирязева располагалась в трех километрах от городка. По причине отсутствия в городе такси и вменяемых автобусов, топать, пришлось, пешком. Вдоль цементной тропинки, сопровождающей совершенно пустую асфальтовую дорогу, тянулись толстые теплопроводные трубы. Местами охотники за «цветметом» сорвали металлические листы с турбопровода – желтела ветхая теплоизоляция, осыпающаяся на грязный бетон. Из-за этого, и еще, наверное, из-за опавших листьев дорога приобрела ярко-канареечный оттенок. Я подумал: «Вот дорога из желтого кирпича. Там, в конце сидит великий волшебник Гудвин, которого я попытаюсь переизбрать на второй срок. По легенде его место должен будет занять Страшила. Где бы поссать?»
- Иэй! Не сси зтесь! – оборвал откуда-то сверху мое маленькое утренние удовольствие чей-то акцент. Я стряхнул капли (одна тварь все-таки спряталась где-то в глубине и пропитала мои поношенные джинсы), застегнул ширинку и посмотрел вверх. На трубе сидел пожилой, лет шестидесяти, мужик в кожаных джинсах и коричневой короткой дубленке. С длинными белесыми волосами, абсолютно седой бородой он смахивал на спившегося неухоженного Апполона:
- Не сси стесь. Я гриппы сопирать. Не сси. Фак ю мама ол найт элонг. А то я тепе показать, что есть зис из зе энд.
- Поздно дед. Да и грибов там нет – ответил я ему умиротворенно, закурил и пошел дальше.
Чуть поодаль, на обочине пыльной, покрытой паутиной трещин дороги на огромной корзине с яблоками сидела жирная бабка в пуховом платке и с остервенением жрала желтоватые плоды. Искусственные, опутанные ржавыми проволочками челюсти ее, перемалывали одну за другой спелые «антоновки», по подбородку текла слюна. Когда яблоко превращалось в огрызок, бабка запускала морщинистую руку под юбку, вытаскивала очередное яблоко, и со злостью кошки, урвавшей кусок мяса, вцеплялась в него этми своими пластмассовыми зубами.
- Вы что, бабушка, оголодали?
- Ой! – напуганная старушенция, не по возрасту резво, вскочила на ноги, выхватила из корзинки плод и сунула мне его под нос – будешь яблочко, молодой человек?
- Да нет, спасибо. Я с утра ничего не могу есть. Гастрит. Вам может денег на колбаску выделить? – я полез в карман за лопатником.
- Что-ты?! Ничего не надо.
- А то, я смотрю, вы с таким аппетитом кушаете, что аж, за ушами трещит.
- Да… Это… Я... Ну… Блокадница. С 1942-ого, с эвакуации наесться не могу. Привычка. Страмная.
- Да, кушайте, бабуль. Кушайте. Ничего страшного – попытался я замять конфуз – а что это за дед у вас на трубе сидит? Туда – ниже по дороге? Иностранец какой-то?
- Ааааа... Это Джим. Американец. Он давно тут у нас по лесам ошивается. На дачах живет. Вот когда у Игореши моего Виталька родился, в семьдесят первом, он тут и нарисовался. Ходит дурман-грибы, мухоморы, всякие, жрет. Песенки, какие-то, дурацкие, поет. Дурачок, получается, наш, местный. Он у них в Америке говорят, чем-то вроде Кабзона был. А потом помер. Про него и в газетах писали, что помер. А папа у него – генерал, что ли, какой-то американский… Врут, конечно. А сам, значит сюда вот и… Грибы, говорит у нас хорошие. Вот и жрет, их, балбесина. Поганки все эти дурманские. А потом по трубам лазит, голый, ящерицу все, какую-то ищет. Я, говорит – король ящерица. Я, говорит, там умер, что бы здесь переродиться. И все индейцев каких-то мертвых вспоминает. Тридцать лет живет – так толком по-русски и не научился. Все какие-то фики да факи. Американская молитва, одним словом. К нему еще негр из Тихвина как-то приезжал, с гитарой. Это, значит, наш полудурок американский – Джим, а тот, значит – Джимми. Да, один черт их разберет. Нажрались, обои, и давай напротив райкома песни орать не по-русски. И гитара какая-то дурацкая, у негра этого усатого, не играет, а как кот драный орет. И почему-то одет он как гусар – все пузо в веревках. Потом подрались. Так негр, говорил, что Лашеза какого-то пёр. И что Джиму нашему полудурошному на этом Пьере и место. Одно слов, страмота, поганая. И орал, что не негр он вовсе, а, как птичка – чирок. Понаехали, басурманы, в общем, продохнуть, нельзя – выдала исчерпывающую информацию бабка и опять принялась за яблоки.
***
Вместо обольстительной секретарши, с глубоким декольте, загорелыми ляжками и огромными зелеными глазами, с которой я еще по дороге в Магниторойск решил вступить в беспощадную половую связь, в приемной директора завода меня встретил неопределенного возраста старик в протертом до дыр полосатом костюме и фуражке пограничника на абсолютно лысом, забрызганном пигментными пятнами черепе.
- Ты, кто?
- Я менеджер по рекламе. К руководству вашему. Мне назначено.
- Погоди-ка, погоди-ка – старик протер толстые линзы очков, кряхтя встал, опираясь на треснувшую клюку подошел ко мне, и дыша лекарством из беззубого рта уткнулся сморщенным носом ко мне в лицо – ты не Никиты, ли, Кузьменко праправнук?
- Ээээ… Хм… Ну… Да. Это… - удивился я – мамин дед – Никита Кузьменко, был…
- Эт его в тридцать восьмом расстреляли? Кузьмич по батюшке?
- Да… Кузьмич… – я старался выглядеть как можно менее ох*евшим.
- О! Це! Да! – так я ж твоего прадедку знал! В Преображенском полке он служил, не так ли? – по детски радуясь произведенному на меня впечатлению, затараторил дед – в Царском селе, да? Потом в Сибирь убег? Портреты Николашки кровавого в подполье прятал, за то и грохнули его, так ли?
- Откуда вы знаете?
- Уууууууу… так мой батя с им не одну чашку говна в свое время выхлебали. А ты – смотрю на него похож чем-то.
- А вы прадеда видели?
- Да какой там видел. Отец рассказывал маленько. Просто у меня память на людей хорошая. За то тут и держат. Ты описторхозом не болеешь?
- Не болею.
- Да не бреши. Болеешь.
- Мне к начальству вашему можно? – я открыл дверь в кабинет, и протиснулся внутрь.
- День добрый. Брячеслав – я протянул руку пожилому мужчине, развалившемуся в кожаном кресла – я из агентства «Русский Брейнфаск». По поводу выборов.
- Гитлер, Степан – мужик, видно был из бывших работяг, руку сжал железной хваткой – Будем работать.
- Хахахахахахаха – я как можно искренне посмеялся над тупой шуткой руководителя – а как же настоящая фамилия ваша? Хахахахаха…
- В том то и дело, что это настоящая фамилия – мужик горестно вздохнул и бросил на стол паспорт.
«Гитлер Степан Адольфович, дата рождения 13 мая 1943 года. Место рождения: село Вульфеншанце Ольштанской области. Польская Народная Республика»
- Однофамильцы?
- Да нет. Родственники – мужик еще горестнее вздохнул - Не спрашивай, как и почему. Долгая и неприятная история. Не люблю рассказывать. Чай будешь? Германыч, чаю принеси нам!
Мы надолго засели с директором в кабинете.
***
Аналитическая записка
«В связи с негативным оттенком звучания фамилии кандидата во время проведения активной фазы избирательной кампании следует отказаться от упоминания фамилии кандидата в СМИ, и на агитационно-пропагандистских материалах.»
«Так же, несмотря на социальную значимость проблемы газификации района не стоит увязывать решение проблемы газификации с кандидатом. Следует избегать следующих предвыборных слоганов: «Гитлер – газ в каждый дом» «Гитлер – добро и порядок», «Степан Гитлер – мы дарим тепло людям», «Когда все говорят – Гитлер делает!», «Гитлер – кандидат от пенсионеров».
«При конкурентном позиционировании противников, с целью упредить «черные» материалы конкурентных штабов противников с использованием негативного оттенка фамилии нашего кандидата, предлагаю использовать историческую тематику, опосредованную с известностью среди электората фамилии нашего кандидата, связанную с достижением его историческим прототипом различных известных среди электората исторических достижений. Пример: «Вот вам, сволочи, и 41-й год», «Шеповалова ждет Блиц-Криг», «Кругалев ты прогуливаешь Освенцим».
***
Прошли дни. За две недели до голосования антирейтинг Степана Адольфовича достигал уже 76 процентов.
К этому времени я вполне осознал, что вместо 6 тысяч обещанных американских рублей, придется получить горбатый п*здюль без билета и сопутствующего питания. Просмотрев последнюю «социологию», я пришел к выводу, что пора открывать карты перед кандидатом.
- Степан Адольфович. Жопа. Совсем жопа. Социолог выяснил, что электорат с большей любовью к собачьему говну относится, чем к кандидату Гитлеру.
- А не п*здИт ли твой социолог?
- Не п*здит. К сожалению… Михалыч ему пальцы газовым ключем поломал. Все равно, клянется, что истинные данные.
- И что там у меня? На три? На два процента отстаем от фаворитов?
- Ну… если отрицательное значение брать – даже опережаем. У Шеповалова – 43, а у нас - 75 в минусе. Если сложить – больше сотни получается. А вычесть – так 22 процента чистой форы.
- А если не в минусе?
- Если не в минусе, то мы можем за не х*й делать, сделать вас антимэром, Антимагниторойска.
- Может тебе с Михалычем поговорить, пиарщик ёбаный?
- Ну… Давайте хотя бы дня голосования дождемся. Там видно будет…
Степан Адольфович ненадолго ушел в мысли. Пожевал губами спутанную бороду. Хмыкнул, прочистил медвежьим рыком горло. Резко встал и зашагал по просторному кабинету из стороны в сторону:
- Есть у меня, Слава, идея. Опасно. Наказуемо, но вдруг выгорит? Вдруг выгорит? А? – Степан Адольфович вперил в меня безумный от внутренней решительности взгляд – Точняк, поможет, Славка! Поможет! Пошли. Поехали. Мою «Волгу» возьмем. Я за рулем. Иди - садись. Хотя, что ехать? Пешком дойдем. Щас, только фонарик возьмем – кандидат вытащил из своего стола шахтерский фонарик. Гитлер накинул куртку и подталкивая меня в спину, вышел из кабинета.
***
Мы стояли у обвалившегося входа в поросшую мхом и травой землянку. Адольфович вытащил запрятанную под травой лопату и откидал с порога комья земли.
- Заходи – кандидат ткнул пальцем в деревянную почерневшую дверь, и щелкнул фонариком. Из-за двери пахнуло подвальной сыростью. Вглубь землянки уходил залитый стоялой водой бетонный туннель. Светя фонариком, Адольфыч нашел тумблер, хрустнул им, и вглубь туннеля убежала гирлянда из тусклых лампочек.
- Пошли, не бойся. Там – МАШИНА. Она нам поможет.
- Какая машина?
- Пойдет. Сам увидишь. МАШИНА.
За двухметровой сейфовой дверью открывался просторный грязный, зал с полутемным искусственным освещением. В центре зала, сложенного из отсыревших бетонных плит стояла огромная шумная округлая печь из прокаленного кирпича, вся утыканная датчиками и циферблатами. Из самого центра печи во все стороны расходились толстые разноцветные кабеля, исчезавшие в дырах просверленных в стенах. К самому потолку вела внушительных размеров ветхая стремянка, на самой верхней ступеньке которой, стоял пожилой мужик в грязной пропотевшей робе и списывал показания с огромного циферблата. Внизу, у топки, закрытой заслонкой из толстого стекла на стопке книг сидел второй работник, в такой же засаленной робе и с буденовкой на голове. Все пространство вокруг печи было заставлено толстенными старыми книгами, стопками пожелтевших газет и глянцевых журналов.
- Миша, какой там по нравственности показатель? – орал, задирая вверх голову, человек в буденовке.
- 5 и 2, Сергеич! – Достоевского добавь. Даля. И Тургенева подбрось немного. Только смотри, не переборщи с Федором Михайловичем, тем более с Далем. А то антисемитизм подымается. Да и народности не перехватить бы край – отвечал верхний.
- А что там по духовным потребностям?
- 17, до 18 подбирается. Датчик, падла, поменять бы. Врет, паскуда. Судя по температуре там уже двадцать. Ты весь том Толстова запихал что ли?
- Да, нет. Только 50 страниц. Патриотизму добавить?
- Добавь. Добавь. Симонова маленько сунь. Полкнижечки. Никакой только окопной прозы. И духовности добавь. Библии остались?
- Нет библий. Не завезли.
- Ну тогда «Российской газеты» и «Православного вестника» п*здани. Да так, чтобы закипело. Газет вообще побольше суй. Идейность – главное.
- Что это? Еретиков сжигаете? Фашизмус какой-то, что ли, товарищ Гитлер? – заорал я на ухо кандидату.
- Наоборот! Это – МАШИНА. Она то, нам и поможет!
***
МАШИНА ПО ВЫРАБОТКЕ НАЦИОНАЛЬНОЙ ИДЕИ. МВНИ(м)-56Р ГОСТ 4657, многофункциональная.
Год разработки – 1956
Предназначена для выработки и передачи национальной идеи среди русскоговорящего населения Союза Советских Социалистических Республик.
Изготовлена специально для Ленинградской области. С интеллигентским фильтром. Число обслуживаемых – 20 000 человек.
Перерабатывает вербальную и текстовую идею в чистую идеологическую энергию посредством вербаметрических реагентов.
Топливо – бензин, дрова. Современная и классическая литература, периодические издания, аудионосители, вербаметрические элементы Ташкентского вербаметрического завода имени Орджоникидзе.
Способ передачи – беспроводная.
Обратная связь – отсутствует.
Оснащена бескислородным аморальным датчиком.
Переработка идеологии происходит посредством выделения и смешения философско-политических идей в пататетическо-патриотическую энергетику.
Обращаться осторожно!
«При работе не стой под идейным потоком!»
«Снять крышку нравственного фильтра при переработке партийных документов!»
«При повышении уровня пафоса гасить малыми дозами диссидентской прозы»
«Шпенглера не подавать!»
«Оператор! Помни! Толстой во время военных конфликтов – опасен!»
***
- Вот так она и работает. Мы туда Толстого с Достоевским, да речи правительственные. А она нам оттудова – чистую национальную идею. Идея же – по проводам по телевизорам и радиоприемником – к народу. В виде энергии. Без цвета и без запаха. На том, Россия, мать и держится...
- А материал откуда?
- А макулатуру, как думаешь, зачем принимают? Чушь вам на уши про переработку бумаги все вешают. Все сюда идет.
- И что? По всей стране так?
- Да нет. После 1991-ого позакрывали почти везде. У нас, вот, осталась. От министерства Печати мы работаем. А ведь еще при КГБ начинали.
- И что, вы Степан Адольфович предлагаете с этим делать?
- А идея у меня, значит, Слава такова…
***
В субботу, за день до голосования, мы с Адольфычем стаскали в машинно-идейное отделение всю выпущенную нами за прошедшие месяцы макулатуру. Листовки, плакаты, три тиража газеты «Гитлер – наше будущее», брошюры четырех видов в глянцевом исполнении, видеокассеты с сюжетом, где Степан Адольфович открывает выставку скульптур детей-имбецылов и х*еву тучу газет с заказными хвалебными материалами. Сверху на эту груду, на всякий пожарный, положили распечатанную из Интернета «Майн Кампф». Операторам было выделено по десять тысяч рублей и ящик какого-то дорогущего коньяка с китайским названием на этикетке. Пили они тут же, занюхивая обжигающий глотку напиток пожелтевшими материалами двадцать седьмого съезда КПСС. Когда оба в унисон захрапели, мы принялись за дело.
Управились мы часов за двенадцать. Аккурат к 8 часам дня голосования. Все пропагандистские бумажки, газетные тиражи и видеозаписи растворились в урчащей топке МАШИНЫ. Под конец, обессиленный Степан Адольфович переключил аппарат на голосовой режим и часа два задвигал в проржавевший рупор, что-то вроде «Народ я с вами, подымим экономику района, обеспечу безбедную жизнь пенсионерам…Гитлер. Гитлер. Гитлер».
Когда он окончательно наболтался, мы допили коньяк, спели вдвоем «С чего начинается Родина», и, закрыв заглушку идеявыпускателя, улеглись спать. Теперь по нашим предположениям электорат должен был проголосовать только за одного кандидата. Гитлера Степана Адольфовича 1943-го года рождения…
***
Эрудиту на заметку
Приватизация по-немецки
В 1944 году окончательно стало ясно, что государственное финансирование проекта «Окончательное решение еврейского вопроса» не оправдало себя. Издержки государственной казны, так необходимой фронту были все масштабней, прибыль от ликвидаторов – все меньше.
По гестаповской докладной записке от декабря 1943 года, все слои руководителей ликвидационной промышленности от генерального директора ГУП «Аушвиц» до мелкого начальника крематория в «Треблинке», как ржавчина проела коррупция. Доходило до того, что за золотой зуб или чемодан дореволюционных российских ассигнаций от ликвидационной повинности освобождались целые семьи сионистского происхождения. Сотни специалистов-ликвидаторов месяцами недополучали заработную плату. Нередко, при жестком дефиците средств, оклад рабочим выдавали продуктами производства – кожаными абажурами, мылом, волосами для париков, костной мукой или пеплом. Сотни тысяч заработанных предприятиями марок оседали в карманах коррупционеров. Само существование ликвидационной отрасли к началу 1944 года было под вопросом. Вот, например, что в марте 1944 года в интервью «Гитлерюгендской правде» говорил внешний управляющий ГУП «Маутхаузен»:
- Ситуация на производстве критическая. Рурская угледобывающая компания недопоставила уголь за последние четыре месяца. В итоге – сотни тон полуфабрикатной продукции гниют на территории предприятия. А какой газ поставляет «Газгерм»? Вы этот «циклон» нюхали? У меня жена, извините за отвлечение от темы, им тараканов травить попробовала. Хоть бы один сдох! А мы ведь не с тараканами тут дело имеем, а с людьми! Не думают о людях, совершенно. Единственный выход из сложившейся ситуации – настоящий рачительный хозяин. При государственном финансировании нашу отрасль придется похоронить.
Ситуацию спас никому тогда неизвестный протеже Рейнхарда Гейдриха молодой, но энергичный оберштрумбаннфюрер Адольф Эйхман. Именно он, прыгнув через голову начальства, положил на главный стол имперской канцелярии проект «приватизации ликвидационных учреждений Германии». По плану Эйхмана все лагеря смерти и приравненные к ним предлагалось путем ваучеризации и акционирования ренациолизировать. При этом по первоначальному варианту 51% акций лагерей смерти должен был остаться у государства. Однко, после обсуждений на самом высшем уровне решено было полностью акционировать предприятия. Акции были распространены, как среди сотрудников предприятий, так и открытым способом – любой рядовой берлинец мог купить частичку Треблинки или Аушвица. К весне 1945 года все лагеря смерти были преобразованы в ОАО и ЗАО. Сразу же производительность и доходность ликвидационных компаний увеличилась практически втрое. Так, к примеру одно ЗАО «Собибор» в апреле 1945 года выдал на гора 4500000 тон свежих золотых зубов для нужд военной промышленности. К сожалению, довести удачный эксперимент до конца не удалось - после 9 мая активы всех предприятий были переведены в Южную Америку…
***
Когда я с трудом продрал свои похмельные глаза, в машинном отделении никого не было. Надо торопиться к кандидату. По времени, голосование вот-вот должно закончится. Я похмелился остатками какого-то «Ксо», сполоснул лицо водой из ведра, и собрался уже было выбираться на свежий воздух, как взгляд мой задержался на металлическом шкафу. На крашенной красной краской дверце висела табличка: «Негодное к употреблению. Не использовать не в коем случае». Замок на шкафу отсутствовал. Решив повременить еще часок с предвыборной деятельностью, я открыл дверь. Книги.
Кафка. Данливи. Миллер. Селин. Кьеркьегор. Ницше. Шопенгауэр. Шпенглер. Пруст. Буковски. Берроуз. Мисима. Лем. Воннегут. Бродский. Виан. Грасс. Гинзбург. Керуак. Кизи. Витгенштейн… я пробегал глазами по корешкам… Блейк. Малларме. Лотреамон. Камю. Рэмбо. Бодлер. Олдрдж. Хаксли. Оруэлл. Жид. Ерофеев. Павич. Барков. Платон. Аристотель… известные и неизвестные авторы.
«А почему бы и не попробовать? Один хер, мы уже в народ и без того говна напихали.» - подумал я и сунул первую книгу из шкафа в топку. «Бойня» Луи Селина весело затрепетала страницами за толстым стеклом заслонки…
***
Судя по моим часам, снаружи бункера был уже понедельник. И причем, довольно основательный, такой, понедельник. Часа, эдак, четыре пополудни. Это значит, что голосование не только окончилось, но и уже его (голосования) голоса подсчитаны. То есть будущее, в котором еще только вчера было два варианта дальнейшей судьбы, стало уже предельно настоящим. Первый оптимистичный вариант включал в себя 6000 долларов за проделанную работу и скорейшую отправку домой. Второй – Михалыча с тисками, плоскогубцами, воронкой и нагретым до кипения оловом.
***
Я, щуря глаза, высунул небритую рожу из-за толстой металлической двери землянки. Никого. Осторожно, чтобы не шуметь, прикрыл дверь. На улице еще яростно жарило августовское солнце. Ни ветерка. Сел на землю, навалившись боком на дерево. В траве бешенным треском взрывались ополоумевшие цикады. По коре, иссыхающей от марева сосны, тонкой струйкой текла янтарная смола. В небе, дрожа от напряжения, мерзко звенели струны ЛЭП. Ничего не изменилось.
Где-то тут, по словам Адольфыча, почти в двух шагах от землянки, должен был протекать ручей. В горле пересохло. Я спустился по узкой тропинке в перелесок, вот и ручей. Достал из-за пазухи фляжку, допил коньяк и наполнил ее мутной ледяной водой. Сделал глоток. Прополоскал рот. Что за странный солоноватый привкус? Говно, а не вода. Я сплюнул, прополоскал фляжку и наклонился, чтобы набрать ее в очередной раз. И тут же сблеванул коньяком в ручей - чуть выше по течению, обнимая руками повалившийся ствол дерева, лежал безголовый Степан Адольфович Гитлер. Из обрубка шеи его в ручей одна за другой капали тягучие бурые капли. В шаге от тела валялась голова, из белеющей трахеи Степана Гитлера выглядывал свернутый в трубочку титульный лист «Бойни» Луи-Фердинанда Селина. Меня вырвало еще раз.
***
Я, задыхаясь, и регулярно сблевывая, бежал по пышущей жаром дороге от заводоуправления к городу. Вечерело. Обычно заполненная в эти часы дорога была абсолютно пуста. Бля, куда все делись? Там Гитлера, без пяти минут главу района грохнули, а всем на это по херу.
У поворота в дачный поселок, отсвечивая сине-белой мигалкой, стояла гаишная «шестерка». Я остановился и, стерев рукавом с подбородка капли пота и блевотины, пошел к машине.
- Пацаны! Там Гитлера кто-то убил! Помогите!
В ответ тишина.
Я обошел «шестерку». Привалившись спиной к грязному борту автомобиля сжимая в руке табельный «Макаров», сидел мертвый служитель порядка. От края до края его бледной шеи, неровной второй улыбкой шел багровый разрез. Я блеванул еще раз. Присел рядом. Достал из кармана серой ментовской рубашки забрызганную пачку сигарет. Закурил. Блеванул. Разжал мертвые пальцы. Обойма «Макарова» была пуста. На земле блестели стрелянные гильзы.
Метрах в пяти от машины лежал второй милиционер. Некто, обладающий неимоверной силой, вбил ему голову второй том полного собрания сочинений Патрика Данливи (Москва. ДетГиз. 1983). Кровь, струйкой стекающая по месиву, бывшему, когда-то человеческим лицом, перелистывала страницы книги. Его пистолет тоже был пуст.
По видимому, убитый был гораздо лучшим стрелком, чем его товарищ. Чуть поодаль от трупа, на обочине лежал еще один человек, в жилете дорожного рабочего. Голова его была прострелена навылет, и как на подушке покоилась на маленькой кучке вытекших мозгов. Рядом валялось проржавевшее кайло, с клоком седых волос, высохшей кровью приклеенных к рукоятке. Еще дальше – обнимая волосатыми руками землю, лежала мертвая женщина. В ее теле было, как минимум пять пулевых отверстий. Завершал картину мальчик лет семи-девяти, в джинсовых шортиках, белой, в бурых пятнах крови майке, бейсболке с мультяшным «Смешариком» и кожаных сандалиях. Мальчику милиционер мастерски прострелил правый глаз, но меня привлекло другое – изо рта мертвого ребенка торчал человеческий палец.
***
Рация не работала. Сотовый телефон мне отключили за неуплату.
***
- Успокойся, ара, попэй вот, коняка. Нэчэво так орат. Радуса, что с табой всэ в порядкэ – меня держал за плечи толстый кавказец – Нэ ори, главноэ. Главноэ нэ оры. А то опять придут, зомбэ, у а мэна патронав концаеса.
- Там, мертвые, все, бл*дь. Там мертвых, бл*дь, х*ева куча. Там, бл*дь, сотни, бл*дь, мертвых. Там, бл*дь, Апокалипсис Сегодня. Там они, бл*дь, Гитлера убили.
- Апокалэпсис-Шмакопалэпсис, нэ ори, ты, а то опять эти мэртвякы прэдут.
Мы сидели за столом небольшой придорожной шашлычной. Уже стемнело. Электричества не было, лицо говорившего освещалось толстой парафиновой свечей. За соседним столом, пристально и напряженно наблюдая за улицей через выбитое окно, сидела пожилая женщина. Руки она сложила на коротком обрезе охотничьей двустволки. Рядом с ружьем маленьким частоколом были составлены красные гильзы патронов.
- Жалко, что у меня крупной дроби мало. Они ведь дроби очень боятся – повернула она ко мне свое дородное лицо – Клавдия Петровна – приятно познакомиться. Преподаватель русского и литературы.
- Брячеслав – ответил я на ее приветствие – журналист.
- Какое красивое старинное русское имя. Вы, наверное, не местный журналист? Из Питера?
- Ну, в общем, да. Я вообще из Красноярска. Приехал, к вам по выборам кое-кому помочь.
- А кому же это? Шеповалову, что ли? Или Кругалеву?
- Да, нет. Не им. Гитлеру.
- О! Степан Адольфович – прекрасный человек. Он и школе нашей помогает, и детскому садику. В прошлом году видеоаппаратуру хорошую купил. Телевизор плазменный, ДВД и домашний кинотеатр в кабинет истории.
- А какой марки оборудование?
- «Беленгерг», а что?
- На самом деле – дерьмовая марка. Это русские делают под Ярославлем, а потом иностранный лейбл ставят. Как и «Пёрст», и «Помпсон».
- А что тогда нормальная?
- У меня «Суни» дома стоит. Вот это нормальная техника. Дорогая, но точно не ваше говно.
- И чем же она, извините, лучше?
- х*ясе, Клавдия Петровна, сравнили х*й с пальцем. Или там – фирма с гарантией и сорокалетним стажем. Или – там х*йня, неизвестно по чьей спизженной технологии сделанная, корявыми гасарбайтерами собранная.
- Ну, не знаю. Нам не до жиру в школе, главное, что работает. И детям очень нравится.
- Ну и что вы там им показываете? Фильмы бибисишные? Где один п*здеж? Где американцы с англичанами в войне победили, а наши 2000000 немок изнасиловали?
- Мы только то, что минобразование разрешило – то и показываем.
- Да ваш минобр давно уже «демшизам» и Соросам всяким продался. Реформу, бля, 10 лет свою все никак не могут, а сами лезут учебники выпускать.
- Я простая учительница и не одобряю полностью всей реформы. Но, что простите, я одна могу сделать?
- Да все вы спрашиваете, «что я могу сделать?» Учить нормально! А не херню всякую показывать.
- Простите, но я считаю, например, что «Нацизм», хоть и на БиБиСи снят – очень неплохое образовательное кино. Дети видят, чем страшна ксенофобия…
- Ага. Но только русские в нем – говно.
- Вы, молодой человек слишком быстро избавились от старых стереотипов, и уже пытаетесь насадить новые. Вот, Сталин, что же, это, по вашему, хорошо?
- Нет, конечно. Но зачем бросаться в крайности. Он много и хорошего сделал.
- Вы не жили в те годы...
- Я много читал о том времени.
- Брячеслав, кажется, они идут. Прячьтесь под стол. Вахтанг, приготовьте ваши чудесные шампура.
***
Еще Павлом Петровичем Первым, российским императором, в ходе нечеловеческих опытов над собой было доказано, что капитальный переизбыток ума вызывает у его владельца излишнюю агрессивность. По гипотезе ПППРИ, ставшей впоследствии теорией, в человеческом мозгу существует некая точка мозгового умопреломления, после которой, в ходе интеллектуального развития начинается процесс обратного превращения человека разумного в человека безумного. Можно назвать это неким образовательным Уроборосом. Развитие разума по Павлу Петровичу Первому происходит по круговому принципу, начиная с определенной точки (чистого разума – в младенчестве) на окружности и, с постепенным увеличением интеллекта, приближаясь к этой точке с другого конца окружности. Если развитие интеллекта, заново проходит данную точку, в мозгу, практически моментально, происходит процесс интеллектуального обезумлевания, так называемый интеллектЛЕСС, сопровождаемый у 99,9999% индивидуумов невыясненной вспышкой агрессии, направленной вовне. Таким образом, становится окончательно ясным происхождение выражений «Горе от ума», или «умный – по горшкам дежурный». Человечество встает перед неразрешимой проблемой – опасности сверхразвитого разума, тянущегося по кругу к абсолютному безумию и немотивированной агрессии.
Опасность данного процесса для человечества весьма велика. Дело в том, что с развитием современной цивилизации, растет уровень образованности практически всех индивидуумов, а значит, недалеко то, время, когда практически все человечество подойдет к той самой точке Павла Первого, и встанет перед лицом неизбежной смерти в виде повсеместного обезумлевания.
Но, кажется, у человечества все-таки есть выход. Заключается он в так называемом «парадоксе Лермонтова», открытом Михаилом Юрьевичем в 1841-ом году. Дело в том, что чрезвычайно развитый интеллектуально индивидуум, за некоторое время до прохождения пути развития своего разума через точку Павла Первого в 9 случаев из 10 осознает неотвратимое приближение своего безумия. Но остановить этот процесс уже невозможно – перекрыть поток поступающей извне информации человек уже не в силах. Единственный выход из сложившейся ситуации – самоубийство путем имитации случайной смерти, наглядный пример которого – судьба Михаила Лермонтова, который, как известно, сбросился со скалы в Алупке через четыре года после своего гениального открытия. Сходны судьбы и других величайших людей, прошедших через «Парадокс Лермонтова» - Энштейна, Эйзенштейна и Витгенштейна.
Проблема парадокса заключается в том, что проявляется он только при постепенном, методичном, так сказать, эволюционном развитии разума в направлении точки Павла Первого. При быстротечном, ускоренном, так сказать революционном развитии интеллекта, момент парадокса проходит незамеченным.
***
Первый шампур я воткнул в горло обезумевшему библиотекарю, второй – метнул в трехлетнюю девочку, вгрызшуюся в ногу учительницы Клавдии. Рядом, спиной прижавшись к моей спине, топориком для разделки мяса отмахивался от наступавших зомби израненный Вахтанг. С Клавдией Петровной, похоже, все было кончено – обезумевшие магниторойцы погребли ее под собой и кусали, царапали, рвали на куски.
Слава Богу, у нас было еще достаточно шашлычных шампуров, которые действовали на зомби удивительным способом. Они входили в зомбаков, как в масло, с шипением и дымом, проделывая огромные отверстия в телах и головах. Из этих дыр вылезали крупные дождевые черви, размером с кулак, сворачивались в клубок и, падая на землю, таяли на глазах. Вскоре, вокруг нас с Вахтангом образовалась уже целая гора обезображенных тел, но безумцы не уменьшали своего напора…
Вот упал Вахтанг, зажимая волосатыми прокуренными пальцами, прокушенную шею. Вот, языки пламени стали лизать покосившуюся шашлычную. Вот я метнул последний шампур в очередную тварь… Конец. п*здец, даже… Красные глаза зомби все ближе. Мамка. Мамочка. Прости меня. Я был так несправедлив к тебе всю свою короткую жизнь. Я не думал, что у тебя болит сердце из-за каждого моего опрометчивого шага. Не знал, что каждый выпитый мной глоток спиртного, каждое позднее возвращение домой, каждая ссора с тобой – все это только добавляет морщин на твоем добром лице. Боже, как же я был глуп. Как глуп… И ты, Максим, помнишь, ли ты, Максим, как тогда, жарким летом 1985-ого, мы с тобой ходили на стройку (ту, где нынче «Водоканал») и искали старые аккумуляторы, чтобы из их свинцовых пластин выплавить битки для чик. И ты, кот Афонька, прости. Прости мне тот фиолетовый фломастер…
***
- Все кончилось. Брячеслав. Там у тебя все кончилось. Плюнь. Размажь. Теперь все по-новому. Все по-другому. Теперь тебе надо вспоминать. Все вспоминать.
- Чё вспоминать?
- Ну, помнишь, как ты своему коту ухо пассатижами зажал, так, что оно позеленело в пятом классе?
- Ну… помню.
- А как у Леши Плюшкина часы отобрал, «Монтана» и в пруд кинул? Помнишь, скотина? Ю. Кто вы? Где вы? Откуда вы это знаете? Что это за белый свет кругом?
- А дрочить ты во сколько лет начал?
- В десять… Но это же не грех!!!
- А вот, х*й тебе! Грех!!! И материться тоже грех!!! В гиену его! ОГОГОГО!!!
- Но ты же материшься!
- А мне на все по х*й!!!
***
- Живой?
- Вроде живой. А ведь три минуты в клинической смерти был… – на меня сверху смотрел Миша, один из работников бункера. Рядом стоял незнакомый мужчина в врачебном халате, с утюжками дефибриллятора в руках.
- Где я?
- В бункере. Жирный такой. Насилу тебя утащили из шашлычной.
- Так это все глюк был?
- Что?
- Ну, зомби всякие.
- Не хрена себе глюк. Половина Ленинградской области обезумила. Ты на хрена, идиот, всяких Бродских с Кьеркьегорами в МАШИНУ напихал? К нам теперь НАТО войска вводит.
- А я то, причем?
- Про точку Павла Первого слышал? Ты через МАШИНУ всем магниторойцам интеллект за полтора часа повысил до максимума, долбо*б. Менты, разве что, да гастарбайтеры в порядке только остались.
- А они почему?
- А ни те не другие на русском не думают. И учителя литературы еще.
- Ладно. Лежи на полу. Щас, нас бомбить будут… Тут должно быть безопасно…
Я устроился поудобнее и закрыл глаза…
***
Обещанный бублик получит тот, кто найдет в тексте четырех гномиков. Шерше ля фам и финита ля комедия.
Комментарии10
