Дочка охотника!

Но, даже принимая во внимание крутой нрав местных жителей, Молчун далеко обогнал всех в нелюдимости и замкнутости. Сухая злоба хищника сжигала Молчуна изнутри и выплёскивалась на каждого кому непосчастливилось оказаться с ним рядом. У него не было ни родственников ни жены ни друзей.

Его прогнали бы из деревни если бы нашлись такие кто не побоялся, хоть и не в одиночку, кинуть ему вызов. Он был самым искусным охотником и, пропадая иногда в лесах по неделям, мог приволочь преогромный тюк отменных шкур за которые еврей из города за озером давал самую высокую цену.

Однажды, перед самой зимой, когда наполненные водой следы от лошадиных копыт к утру покрываются уже инеем, Молчун нашёл Иону. В то утро он уже второй день шёл за рысью, но выбравшийся из западни подраненный зверь, оставляя на кустах капли крови, забирался всё выше и выше.

Иона лежала под кустом дикого ореха и плакала. Конечно тогда она ещё не была Ионой, да и пронзительные скрипучие крики не походили на полноценный плач.

Молчун никогда не видел таких крошечных младенцев. Он не понял сколько ей от роду - месяц, два или полгода, но просто взял завёрнутое в цветастую тряпку тельце и повернул назад в деревню.

Происхождение девочки так навсегда и осталась загадкой. В конце концов её стали считать брошенной случайно заблудившимися цыганами, но набожные старухи шамкали о неземном происхождении и угрожающе показывали кривыми морщинистыми пальцами на небо.

Так или иначе, но Молчун наотрез отказался отдать девочку или отвезти её в город за озером в больницу. Пока она нуждалась в материнском молоке он хорошо платил кормилицам, а потом стал сам растить её в своём крепком, но неуютном доме стоявшем на отшибе возле самого леса.

Прошло два года. Иона превратилась в маленького худого чертёнка. Она без устали могла носиться по двору испуская нечеловеческие возгласы, но стоило её приёмному отцу показаться на крыльце как она с криками радости бросалась к нему и повисала уцепившись за грубые полотняные штаны.

Вообще ребёнок рос под стать Молчуну. Тёмненькая, с глазами угольками горевшими диковатым огоньком, Иона не признавала никого кроме отца. Почтальон заходивший раз в месяц в деревню как-то попытался погладить девочку по голове, но чуть не остался без пальца. Он хотел было выругаться, но вовремя поймал взгляд Молчуна и успел закрыть рот потому, что иначе потери могли оказаться более существенными чем какой-то палец.

Прошёл ещё год. Иона и Молчун представляли собой интересную пару. Они существовали только друг для друга не обращая никакого внимания на жизнь вокруг. Девочка оставалась такой же нелюдимой и дикой как и обожаемый ею отец. Она ни разу не изъявила желания поиграть с другими детьми и довольствовалась компанией бурого пса Молчуна. Сначала тот был не очень- то доволен когда маленькие пальчики рвали и терзали его шкуру, но постепенно смирился.

Иона могла по долгу лежать чёрной - как ночь в горах - головкой на коленях отца когда тот набивал патроны сидя за грубым столом около дома или, забравшись к нему на плечи, перебирать его спутанные волосы никогда не видавшие расчёски. В такие моменты лицо старого затворника разглаживалось, широченные плечи расслабленно опускались, а глаза вместо звериной злобы лучились теплотой и любовью и если бы кто из односельчан увидел его в такие минуты то точно никогда не поверил этому и никогда не рассказал другим чтобы его не подняли на смех.

Так прошло ещё два года. Молчун удачно охотился, а Иона ждала его дома. Наверно ей было уже лет шесть, но производила она впечатление более развитого ребёнка. Девочка почти целиком сама вела немудрёное хозяйство ни разу не согласившись на предложенную соседями помощь.

Иона не была ни весёлым ни приветливым ребёнком. Редко выходила за пределы большого двора. Не отвечала на приветствия односельчан буде последним случалось проходить мимо, да и вообще постепенно превращалась в маленькую копию Молчуна.

Зато когда отец, уставший и пропахший потом, лесом и зверем мужик возвращался она как будто вся зажигалась каким-то внутренним ярким солнечным светом и бросалась к нему на шею, молча зарывалась в колючую бороду растущую во все стороны и замирала. А Молчун подхватывал её на руку, широкую как скамейка, и в крошечных его тёмных глазках блестело счастье.

Эта сцена была скрыта от посторонних глаз, да и кому могло взбрести в голову заглядывать в маленькое окно глубоко сидящее в стене из столетних вязов.

А весной Иона умерла. Она совсем недолго проболела. Может дня два или три. Лихорадка вмиг иссушила худенькое тельце и она ушла так же неожиданно как и появилась. По тому как себя вёл Молчун никто бы не догадался, что он чувствует и чувствует ли он вообще. Молчун он и есть Молчун. Он собственноручно сколотил маленький гробик, положил его в лодку и поплыл в город.

Город лежал за озером которое было почти правильной круглой формы, большое, чистое и глубокое. Переплыть его на вёслах обычно занимало около двух часов. Когда лодка Молчуна достигла середины он бросил вёсла, посмотрел на спокойное личико дочери, достал старый, но надёжный и прекрасно смазанный пристрелянный револьвер и вставил дуло в рот.

Над водой звуки разносятся хорошо. Сельчане, кому случилось оказаться в тот вечер на берегу, отчётливо слышали выстрел.



Они всегда звали меня Молчуном. Уроды. Да и о чём с ними говорить. Леса они не чувствуют, зверя боятся. А городские...ненавижу. Если бы не тупая мода городских сучек носить вещи из меха так я бы ни разу ногой не ступил в ихний поганый город. Тоже мне город - бар да водокачка. Тьфу на них. Я люблю жить в лесу. Я его понимаю. Мне никто никогда не был нужен. Людишки создания бесполезные, гнусные по своей природе и чем от них дальше - тем оно и спокойней.

Вот моя девочка - это совсем другое. Когда я её нашёл то поверил, что сам бог, в которого я не верю, взял от меня кусочек души, в существование которой я кстати тоже не верю, и вдохнул её в этого малыша. Я сразу понял зачем все эти годы я жил в доме построенным моим дедом, зачем ходил и бил зверя сдавая потом не торгуясь шкуры жадному еврею. Всё это было лишь ради того чтобы счастливое провидение в определённый день направило меня под тот куст где мы встретились с Ионой. Как я её любил. Разве эти уроды разменивающие свои чувства на всё по немногу могут понять, что это такое НАСТОЯЩЕЕ ЧУВСТВО. Да никогда !

Когда моя девонька ушла я сразу понял, что и мне пора собираться. Не оставаться же мне без неё. Такая дурость не могла придти мне в голову. Что мне делать в этом чуждом мире уродов. Да провались они в тартары. Жалко, что в бога я никогда не верил, а то бы я всё высказал этой мрази, что засела на небе за облаками. Но нет, никого там нет...а то разве бы маленькие девочки уходили бы в никуда от своих отцов ? Ясно, что никого там нет и не было никогда.

Ну смастерил я своей дочурке последний её деревянный домик и поплыли мы.

Доплыли до середины где я ещё мальчишкой рыбачил, тут думаю и будет в самый раз. Ну взял револьвер, ещё отцовский, вставил дуло в рот и думаю - сейчас, потерпи, чуть - чуть осталось - сейчас опять Иону увидишь. И уже палец курок чувствует. Гладкий курок прямо сейчас сам нажмётся и меня с девочкой моей соединит...

...И уже почти нажал...и вдруг...открывает дочечка моя глазки и смотрит на меня как всегда смотрела когда проснётся и видит, что я за ней наблюдаю. Ну бросился я к ней, плачу как дитя малое, честное слово. А она меня ручками своими тёплыми обняла и по голове гладит и прижимается и сердечко у неё в грудке тук-тук-тук-тук...И так хорошо мне стало, как никогда не было до этого. Ни о чём я задумываться не стал...как так получилось. Просто сидел с ней обнявшись в лодочке и всё...А что ещё надо то ?

Ну посидели мы немножко молча. Говорить нам не надо было - мы всё равно с девочкой моей как одно целое, ну и погрёб я к берегу.

Вот сижу на вёслах, гребу, а Иона на меня смотрит и лучики у неё из глаз прямо так и стреляют мне в душу и тепло и спокойствие такое от этих лучиков словно опять я в материнскую утробу попал. Хорошо одним словом как в раю. В который я не верую.

Гребу я вообщем час...а может и поболе...а берег-то и не приближается. Что за чудеса ! Ну посидел я немного и решил...не задумываться. Вот одна моя половина вопрошает - где это видано - не может такого быть, а другая как бы и свой голос подаёт - не думай, зачем...разве тебе сейчас плохо ? А мне так замечательно, что так и жаждешь что бы это ?замечательно? никогда не кончилось.

И вот сидим мы так друг против друга, смотрим друг другу в глаза и ничего нам больше не надо.

А солнце уже заходить стало. Иона ко мне перебралась, под руку мне подсунулась и носиком так засопела как всегда бывало когда по хозяйству намается...а я на звёзды смотрел, смотрел да и тоже заснул - пригрелся рядом с моим ребятёночком ненаглядным.

А утром, как солнце только показалось, я опять за вёсла и грести пробую...Аж взопрел весь, а Иона смеётся и лодка наша на одном месте стоит. Так целый день мы и простояли на месте. И что удивительней всего ни есть ни пить ни нужду справить так и не захотелось. Ни мне ни ей...Я слыхал такое возможно. Аптекарь в городе как-то рассказывал, что тело наше когда переживает сильно - то и от еды и от питья отказываться будет.
Какое-то время.

По моим подсчётам, a человек я малограмотный, прошло уже около трёх недель, а может и месяц. Каждый день мы просыпаемся в нашей лодочке на том же месте где и всегда. Дочурка перебирается на заднюю скамейку из под моей подмышки и сидит там болтая ножками. И глазками на меня зырк-зырк. Нам пока ни разу не захотелось ни покушать ни поговорить...да и зачем ? Разве нам чего-то не хватает ? Я гребу на одном месте, а Иона смотрит на меня и смеётся счастливым смехом. И так изо дня в день. Единственно, что меня немного волнует - что мы будем делать когда наступят холода...

Но с другой стороны я почему-то уверен, что холода никогда больше не наступят.