Дочки-матери

Это была она. Это все равно была она – не смотря ни на что: ни на прошедшие годы, ни на все, что было, ни на то, что рухнуло и распалось в пыль. Отвечать на сказанное последовательно, по порядку – и сбиться со своим непременным «у тебя все хорошо?», и пропади пропадом все порядки… И конечно же, виновата будет Она. Всегда и во всем. Такого, чтоб виноват оказался Он, она никогда бы не допустила.

…Тогда, в самом начале, он курил гашиш. Каждый вечер. Строго. Он был – «убежденный растаман». И она начала курить вместе с ним. Говорила, что ей нравится. Он радовался – вот она, родная душа!

Она была актриса. Это сейчас понятно: плевать ей было на гашиш, ей нужен был – он. Всегда. Рядом. И если ему каждый вечер надо было укутываться в облако бреда, что ж – она шла за ним. Без слова, без упрека, без нравоучений, упаси бог – он бы этого не потерпел. Самовлюбленный, самодовольный, самодостаточный болван. Готовый усраться за свою самодостаточность. Но – хороший, очень хороший парень, этого не отнять. Которого нельзя было обидеть. С которым хотелось быть рядом всегда. Любой ценой.

…Она смотрела все боевики со Шварценеггером, и не по одному разу.
… Его друзья, даже самые конченые отморозки, могли прийти к ним в дом в любое время – пешие, конные, пьяные, сраные – вкусно похавать и лечь спать, а при желании и тормознуться на недельку-другую.
Гаш – детство, а «медленный» – круто? Не вопрос, любимый. Мы же вместе.
«Медленный» дорог, а долги зашкаливают, а кредиторы обещают отстрелить башку? Только не волнуйся. Продадим мою квартиру – подумаешь! Купим чего попроще за МКАДом. А на разницу и медленного тебе возьмем, и долги отдадим, и вылечимся потом… может, ребенка родим… у меня, кстати, третий месяц месячных нет… ты как..? Нет, правда – рад?! Я – такая счастливая… так я завтра к доктору схожу, чтоб все точно..?

…Доктор сказал: у меня просто «уснули» женские органы. Неудивительно, мы ж больше года с тобой плотно сидим… Ну и ладно, тебе же проще будет, сейчас некстати… а потом МЫ С ТОБОЙ вылечимся, да же ведь?
…Два суицида. Неудачных. Не приняла земля.

А поднимать на ноги завязавшего торчка, дистрофика – без работы, без здоровья, без жилья, без желания жить – кому ж было, как не ей?
И потом, когда пришла пора отпускать его, окрепшего, навсегда – даже это она сумела сделать красиво. Устроила все так, чтобы самой оказаться виновной в расставании. Чтобы он, белый и пушистый, самый-самый, единственный, смысл ее жизни – шагал в свою новую жизнь, навстречу новым бабам, с не омраченной ничем совестью.

Так и правда – за что ему сейчас просить прощения?
(Знала ли она тогда, что учит – и научит – его, как надо любить? Едва ли. Она так жила, так дышала – и все. Он и сам понял это лишь недавно).
- У меня все замечательно.
- А в этой… в личной? (не утерпела).
- В личной – особенно хорошо. У меня любовь (маленькая месть за непрошенное любопытство). Такая же красивая, как была у нас с тобой. Только… (хотел сказать «лучше», но быстро сообразил – это потому, что он сам теперь стал лучше – мудрее, терпеливее, добрее. А это ведь ее – бывшей – заслуга. Хвастаться этим было бы жестоко).
Заминка вышла крошечной. Кто-нибудь другой – и не заметил бы.
- Только… теперь роли поменялись, да же ведь?

…Ну конечно! Ведь она слышит музыку, которую слышит он. Она прекрасно помнит, при каких обстоятельствах звучала прежде эта музыка. И, как обычно, читает его мысли – и работает на опережение, на выстрел вперед.
Жизнь – театр. Репертуар спектаклей жестко ограничен, так же как и набор ролей. И даже самый везучий, участвуя в этой пьесе, не сможет вечно играть героев-любовников: рано ли, поздно ли, но придется примерить и одежды Покинутого, и халат Ревнивца. Карусель вращается, и чьи-то трагедии повторяются в виде собственного фарса. Что, в общем, справедливо.

Он вдруг понял, за что она просила прощения. В театре нельзя – любить так сильно и так искренне. Это слишком красиво: зритель привыкает к хай-классу. И потом, сравнивая и сопоставляя (всегда – в минус), начинает чувствовать отвращение к театру, к актерам. И – непреодолимое желание уйти – в одиночество, в воспоминания, хотя пьеса еще не закончилась…
Опять она выкрутилась! Опять он – белый и пушистый. Несчастненький… Сейчас еще сочувствовать начнет… Неисповедимы пути женской мести. С-сука.
- Ладно… Рад, что у тебя все хорошо. Услышимся.
- И я рада, что у тебя все хорошо. А будет плохо – звони. Целую.

…Прозвенела ли в ее голосе тонкая струнка удовлетворения? Вряд ли. А хоть бы и так – чему удивляться? Нет, она не желала ему ничего плохого – это он знал точно. Но человек слаб, и ему свойственно ждать награды за сильные движения своей души. За годы беззаветной, бескорыстной, не ждущей ответа любви – ну, хотя бы несколько секунд в конце пустякового телефонного разговора – можно? Переверни шахматную доску, на миг ощути себя в шкуре игрока, который добровольно пожертвовал все свои пешки, и – в робкой надежде ждет следующего хода беспощадного, прекрасного, небрежного, увлеченного лишь своими победами партнера… С-сука…

…Молчаливый кавказец, любитель «Ретро ФМ», уже выруливал к дому. К дому, где ждала (а может, и не особо ждала) та, при одной мысли о которой на глаза наплывала предательская дымка нежности. Самовлюбленная, самодовольная, самодостаточная дурочка. Готовая усраться за свою самодостаточность. Но – хорошая, очень хорошая, этого не отнять. Которую нельзя было обидеть. С которой хотелось быть рядом всегда. Любой ценой.
- Завтра ветер переменится, завтра прошлому взамен
Он придет, он будет добрый, ласковый – ветер перемен…
Все песни лгут. Вот и эта певица – противоречила сама себе.
А ему так хотелось бы верить именно в эти, две последние строчки.
Но даже и они скрывали в себе двойной коварный подтекст.