Футбол мне никогда не нравился

Мать стала частым гостем школы, куда её вызывали для бесед.

— Лариса Петровна, у Сережи огромные проблемы с успеваемостью. Контрольная по математике – два, русский – два. А домашнее он и вовсе не делает, — распекала классная маму.

— Тебя мама одевает, обувает, кормит? – вмешивался социальный педагог. – Вижу, одевает. А ты что? В сущности своей у тебя одна единственная обязанность – учиться. А ты что? Вот, Лариса Петровна, посмотрите – его тетрадь. Сереж, я тему объясняла сегодня? А задание давала? Ну. А ты чего. Ничего не написано. Ну. И так весь месяц, полюбуйтесь.

Я прятал глаза, сбивчиво извинялся, а потом, как это водится, обещал все исправить.

Но вместо этого стал прогуливать школу.

А через месяц меня поймали на краже. Слоняясь октябрьским утром, мы с компанией оказались в магазинчике, где с витрины на нас дразняще смотрел дорогой шоколад. Казалось бы, украсть шоколадку – такой пустяк. Можно было и глаза закрыть. Но глаза никто не закрыл.

— Сергей. Это Пра-во-на-ру-ше-ни-е. Понимаешь? Ты преступил закон. Ты, можно сказать, преступник! Понимаешь? И тут уже ни я, ни мама тебе не помогут. Теперь твое наблюдательное дело будет храниться в ми-ли-ци-и. А мама будет платить штраф, — повторяла социальный педагог на учебном совете..

— А тебе что, еды дома не хватает? Мама тебя не кормит? Ты почему такое себе вообще позволяешь? – вторил сотрудник ПДН, приглашенный на беседу.

— Сережа! А я ведь говорила, – причитала мать.— Ну что теперь делать? Виктория Михайловна, ну что теперь делать?

— А ничего. В сущности, теперь он уже все сделал. Теперь будете стоять на учете. В ми-ли-ци-и. Городской учет. А дела там хранятся по семьдесят лет. Я правильно говорю? Теперь обещаниями не отделаешься.

На учет меня действительно поставили. И не успел я порадоваться новому статусу – учетники самые крутые и отпетые – как меня потащили к продавщице. Извиняться. Но самое страшное и неотвратимое наказание ждало впереди.

Отныне я должен был посещать футбольную секцию при школе. Руководитель секции, он же учитель физкультуры с угрожающей фамилией Стальной и не менее угрожающим прозвищем Сталин, слыл чуть ли не людоедом. Поговаривали, что Вадим Юрьевич прошел все мыслимые и не мыслимые горячие точки и теперь у него иногда клинило голову. Впрочем, проверять никто не рисковал. Хватало высеченного профиля физрука, гортанных обрывистых фраз, наводящих ужас, и режущего слух свистка. А сама секция служила чем-то вроде наказания для провинившихся. Сюда как в ссылку отправляли всех прогульщиков и нарушителей дисциплины.

Футбол мне никогда не нравился. И эта нелюбовь усугублялась тем, что прокуренные к двенадцати годам легкие (к тому моменту курил я уже как два года) напрочь отказывались правильно функционировать во время долгих и утомительных пробежек.

Я задыхался и все время старался отлынить от тренировок, но грозный физрук неустанно следил за тем, чтобы все выкладывались на полную.

— Ссаный футбол. Ненавижу, — цедил я сквозь зубы мантру после каждой тренировки. И однажды попался.

— Да? А что же ты тогда навидишь? – громыхнуло над головой. В дверном проеме высилась грозная фигура. – Ну, Орлов. Что навидишь-то?

— Вадим Юрич, да я…это я… — я старательно подбирал слова, но мысли в голове путались, связывали язык

— Может, сигаретки покурить? Или школу прое…прогулять? Понтануть перед сверстниками? Ну, что? Взрослый, да?

Вопросы физрука барабанили по затылку, обрушивали потолок на плечи. Раздевалка разом сузилась и опустела.

— Раз взрослый, то давай и поговорим по-взрослому. Хочешь?

— Нет! – выпалил я.

— Орлов, взрослого человека от ребенка отличает одна вещь. Знаешь, какая? Умение отвечать за свои слова. Пойдем.

Повинуясь, я поплелся за физруком. Вымеряя опустевший спортзал шажищами, он вещал:

— Я разрешу тебе не ходить на футбол и договорюсь и с твоей матерью и с директором, да хоть с самим чертом! Но ты мне должен кое-что пообещать.

— Что? – недоверчиво проблеял я.

— Ты должен мне пообещать, что вместо себя приведешь кого-то еще. Знаешь, я и сам не в восторге от тебя. Здоровый пацан, а толку на поле от тебя ноль. А у нас в конце четверти соревнования между школами. Так что думай сам, решай сам.

На горизонте замаячил слабый лучик надежды, и я уже стал прикидывать в голове достойные кандидатуры, как Стальной добавил:

— А если не найдешь, придется тебе хорошенько подготовиться к соревнованиям. Сроку тебе неделя. Понял, нет? Свободен.

Стоит ли говорить, что никакой замены не нашлось. Никто не хотел добровольно отдаваться в рабство физруку-садисту. Все знакомые крутили пальцем у виска и называли дураком, стоило только заговорить о школьной секции. Не помогли ни уговоры, ни угрозы, ни увещевания.

— А теперь, Орлов, мы будем готовиться к соревнованиям. Усердно готовиться. И если мы их выиграем, ты свободен. Понял, нет? – довольно улыбнулся тренер спустя неделю.

Потянулись дни подготовки к соревнованиям. Вадим Юрьевич решил, что двух тренировок в неделю мало и железной волей ввел нам пятидневный график. Обливаясь потом и проклиная себя, физрука и отмазавшихся знакомых, я как исступленный наматывал круги по залу, отрабатывал передачи и пасы. Пришлось бросить курить.

— Где прогресс, мешки? Играете как беременные. Передача! Пасуй. Орлов, ты слепой или кривой? Итить твою мать, девочки.

Вскоре, не заметив улучшений, физрук ввел новое правило: плохо играешь на тренировке – остаешься после и убираешь зал. Играли мы одинаково плохо почти все, но чаще всего новому наказанию подвергался Паша (он загремел в команду за то, что разрисовал в кабинете физики все плакаты. Подрисовал какому-то физику гитлеровские усы, а легким росчерком Пашиного маркера Макс Планк стал Максом Панком). Но и это изуверы казалось мало.

— Степанов! Когда было Куликовское сражение? Что? Неправильно! Еще десять кругов.

И бедный Степанов наматывал по скрипучим доскам зала еще десять кругов.

— Трофимов, что такое катет? Не знаешь? Еще десять кругов.

И растерянный Трофимов пускался вслед за Степановым.

Теперь, приходя после тренировок домой, я и думать не мог о том, чтобы ускользнуть на улицу. Распластавшись на кровати, я нырял в учебники и старался запомнить как можно больше. Уж очень не хотелось наматывать бесконечные круги после тренировки.

Приближались соревнования. На кону стояла моя свобода. Как назло за несколько дней матча начались итоговые контрольные. Внезапно раздобревший Стальной разрешил нам не приходить на тренировки и готовится к учебным испытаниям.

На математике меня ждал новый сюрприз. Если раньше как можно скорее сдавал работу, чтобы урвать хотя бы несколько минут ничегонеделания, то теперь впился в графики функций и уравнения и не отпустил их до тех пор, пока не прозвенел звонок. Во время диктанта моя рука, словно сама расставила запятые в нужных местах и перепроверила каждое написанное слово. Так же легко я справился с географией, историей, английским… Я справился со всеми контрольными и не получил ни то чтобы двойки, даже тройки! Правда, был еще один секрет успеха – я боялся повернуть голову и наткнуться на Сталина. Настолько физрук измотал нервы своими наказаниями.

— Ну что, готовы? – спросил Вадим Юрьевич в день соревнований. – Стас, ты, кажется, математику завалил, да? Ну, тогда на скамью запасных. Сегодня не играешь. Остальные на поле.

— Но Вадим Юрич! Мы же так долго готовились! Почему скамейка? Пожалуйста, – взмолился Стас. Недопуск до игры означал многое. Означал пожизненное рабство в команде.

— Перепишешь контрольную – будешь играть. Все. Понятно, нет? Остальные погнали.

Игра не задалась с первых минут. Команда двадцать седьмой школы, с которой мы встретились на поле, была подготовлена куда лучше. У них и форма была, в то время как мы играли каждый в своей одежде, и запал в глазах. К тому же, соперников пришла поддержать целая куча народу. Облепив стены вдоль зала, болельщики двадцать седьмой размахивали самодельными плакатами, визжали, кричали, топали ногами и взрывались аплодисментами после каждого гола в наши ворота. Не помогли нам ни наставления тренера, ни долгожданная свобода, стоявшая на кону. Матч мы проиграли.

Раздевалка встретила нас звенящей пустотой и зависшим в воздухе презрением. Говорить не хотелось. Попадав на лавки, каждый утирал пот и готовился к худшему. В отдаляющемся с каждой минутой победном гуле соперников слух ловил приближающиеся шаги Сталина. Что теперь ждет нас, не знал никто. Мое воображение рисовало страшные картины. Вот настала очередная тренировка, и разъяренный физрук хлещет нас чеканными командами. И мы бежим. Бежим так долго, что легкие начинает жечь огнем, ноги ломит, пот застилает лица, разъедает глаза, льется на дощатый пол. А мы все бежим и бежим. Мы наматываем круг за кругом. Десять. Двадцать. Сто. Тысяча… Пухлый вратать Паша не выдерживает. Он тает на глазах, и когда я делаю очередной виток по залу, то замечаю вместо Паши мутноватую лужу пота на полу. И мы бежим дальше. Год, два, десять, двадцать… Родные и друзья забыли о нас, будто и не существовали мы никогда. А физрук продолжает подгонять, режет мозг свистком. И мы бежим дальше…

— Молодцы, — вырывал меня из кошмара голос Стального. – Нет, я не об игре. Играете вы по-прежнему как беременные. Зато каждый из вас получил то, зачем сюда пришел. Ты, Влад, кажется и двух слов не мог связать на английском, а теперь отлично шпрехаешь. Ты, Орлов, был еще той шантрапой, а теперь погляди – все четверки. И курить бросил. Красавец. Мужчина!

Голос физрука обволакивал раздевалку, струился по стенам и потолку. В его словах не было прежних стальных нот, была, скорее, усталость, истома, наступающая после удачного завершения работы. Вадим Юрьевич еще долго что-то говорил, но я не слушал. Лишь робкая догадка, зародившись где-то в глубине, росла и заполняла всего меня. Мы свободны! Не знаю, почему именно физрук стал нашим воспитателем, и кому вообще в голову пришла идея проворачивать такие эксперименты, так наставлять на путь истинный, но, черт возьми, мы были свободны!

— И вот еще что, — обрубил физрук сам себя, добавляя привычной чеканности голосу. – Запомните: не доходит через голову – дойдет через ноги. Понятно, нет? Свободны.

© Андрей Субочев