Егор Летов как он есть (интервью)

- Ты остаешься политически активным?
- Для меня политика — это, как бы сказать, одно из действий в реальности. То, что я могу сделать — в искусстве ли, в политике... На самом деле между ними нет большой разницы.

- И что ты сейчас исповедуешь?

- То же самое, что и всегда. Много всего, вы конкретнее спрашивайте.

- Ты говорил о Лимонове. В каких вы с ним отношениях, делаете ли какие-нибудь совместные акции?

- Акции, я считаю, это дело смешное, а с Лимоновым нахожусь на очень близких позициях и взглядах на нашу реальность. Может, даже более радикальных, чем сам Лимонов.

- Нашел ли ты глупее себя?

- Да, целый день только их и нахожу. Уже хочется умней себя найти.

- Какая сплетня тебе была самой удивительной?

- Когда в какой-то газете написали, что некий человек видел, как шла «Гражданская Оборона» по улице, увидела лужу, к ней припала и стала воду пить. Потом встали все, такие настоящие панки, все в грязи, и дальше пошли. Еще была сплетня такая, что меня якобы побили поклонники в Ленинграде. Никто меня в жизни вообще никогда не бил. Очень я был удивлен. С тех пор, как мы стали политическими деятелями левого плана, крайнего, в прессе процентов 90 стало появляться какой-то лжи, которая постоянно льется, льется на нас...

- Жив ли и здоров коллектив, с которым ты играл раньше?

- Не знаю, честно говоря. Коллектив — это я сам. Я всегда просто набирал людей, которые в данный момент мне соотвествовали, вот и все. Те люди, которые были раньше, как мне кажется, по большому счету состарились, морально и духовно. Идеально, конечно, было бы набрать новых. Но откуда их брать? Для того, чтобы нормально сыграться с музыкантами, чтобы была духовная совместимость, нужно время. Я этого сейчас позволить себе не могу, поэтому играю со старыми музыкантами. Хотя они не хотят и уже по большому счету не могут вложить в эту музыку то, что вкладывали в 1989 году. По этой причине я даю акустику и хочу собрать новую команду. Либо буду играть вообще один. Или с братом своим. Эта идея почти уже состоялась. Этим летом мы записали с ним ряд старых вещей, римейк сделали, очень хорошо получилось. Это, видимо, выйдет осенью. Когда независимые фирмы, с которыми мы работаем, немного после кризиса поднимутся.

- «ГрОб рекордс» сейчас существует?

- Да, существует. Все деньги, которые мы получаем с концертов, тратятся на аппаратуру я все время покупаю всевозможные какие-то прибамбасы, гитарные процессоры. Но никто у нас из группы не вложил ни копейки в то, что я сделал из своей собственной квартиры. В этой квартире в Омске у меня своя маленькая домашняя студия. Можно хорошо записываться. В будущем, я надеюсь, будут хорошие группы, которые я буду записывать, продюссировать, всякое такое.

- Это у тебя сейчас такие интересы?

- Я думаю, да. Потому что свое слово мы уже сказали. А ответа не последовало. Что очень печально.

- В интервью журналу «Контркультура» ты когда-то говорил, что пока ты верил, что то, что делаешь, свернет на фиг весь миропорядок, ты это делал. А если это никому не нужно, то это уже цирк, а развлекать кого бы то ни было ты не хочешь.

- Да, это так. Сейчас гораздо все стало гаже и хуже. Я все-таки ожидал, что будет хоть маленький, ну может быть, сомнительный всплеск каких-то этих эмоций на уровне индепенденс независимых групп — панки там, я не знаю, кто угодно. У нас этого не случилось. Нет рок-оппозиции, которая бы выжила на задворках и продолжала нести духовное начало в этой плоскости — в роке. Все заглохло и — с концами. Остались какие-то старые мастодонты рока, которым приходится на себя брать эту функцию. Мне приходится играть, и я буду играть, пока я живой. Как поет Гребенщиков — где та молодая шпана, что сотрет нас с лица земли? Нет никакой такой шпаны. Стало быть, это будем мы — старая шпана, которая будет до конца мочить и воевать. Я очень понимаю Шевчука, который продолжает добротно делать свое дело, не то, что какой-нибудь «ЧайФ». С Шевчуком я раньше воевал — песни его каким-то говном постоянно поливал, сейчас не могу ничего сказать. Он такой нормальный, здоровый мужик, который много испытал, и боли, и горечи, и того-сего, который до сих пор что-то делает, и воюет и не собирается сдаваться.



- ... Когда песня задумывается, она уже звучит в голове определенным образом. Ни разу в жизни я не достиг того звука, которого хотел. Это не должно быть чистым или грязным или каким-то еще... Единственный раз, правда, удалось — в последних двух альбомах «Солнцеворот» и «Невыносимая легкость бытия». Но народ, оказалось, это совершенно не принял. Звук этот ему не понравился — кажется им, что записано очень плохо. На самом деле это писалось в течении двух лет и специально выстраивался очень четкий, очень тонкий звук, где вырезались все средние частоты, где вся атака на басе была полностью похерена, где играл басовый орган. Звук вышел нетривиальный и никому не понравился. По моим понятиям — это самый идеальный альбом, который я хотел создать. Там восемь гитар играет в унисон. И так далее.

- С кем из отечественных музыкантов ты дружишь и чье творчество тебе близко?

- Творчество мне близко группы «ДК», разумеется. Мне нравится, например, «Ляпис Трубецкой». «Любэ» — вообще любимая группа. Мы когда напиваемся, ставим «Любэ» постоянно. А дружны мы с «АукцЫоном». Нам не очень близко их творчество, потому что они играют совсем другую музыку, но это люди очень хорошие, друзья наши. Особенно Леня Федоров, Гаркуша.

- Не жалеешь ли о своем прошлом?

- Да жалею, конечно. Можно было сделать и покруче, и посильнее. Но по большому счету, то, что я мог сделать, я сделал. Я делал постоянно что-то все это время, делал через «не могу». В 90-м году меня покусал энцефалитный клещ на Урале, у меня была температура 41 градус в течение месяца, и меня должно было парализовать. Но я смотрел матчи Камеруна, почему я ему альбом-то и посвятил, они меня спасли, собственно говоря, и писал песни все вот эти — про дурачка, альбом весь «Прыг-Скок». Врачи говорили, что в любой момент меня может парализовать или я с ума сойду. Но ничего. Оказывается, человек привыкает ко всему. Я не спал все это время. Потом привык. А потом взял, и неожиданно выздоровел, сам, без всяких лекарств. Приехала Янка, я закончил альбом, свел его, и все. Это был у меня, я считаю, критический момент. После этого я вообще ничего не боюсь.

- Твои песни должны чему-то научить, дать что-то понять?

- Да, дать чего-то понять. Человек, я считаю, когда что-то делает, он, стало быть, приносит некий объект в эту реальность, для того, чтобы он сработал. Иначе можно просто валяться, смотреть телевизор на украинском языке и смеяться.

- Тебе смешно от украинского языка?

- Да, мы сегодня смотрели мультики про черепашек на украинском и катались кубарем. Это очень смешно. То есть можно просто жить в свое удовольствие, радоваться жизни, ходить пиво попивать, туда-сюда. А то, что мы делаем, это из области, я извиняюсь за выражение, героизма. Мы взяли на себя определенную функцию, которая нам даже не полагается. Мы насильно ее взяли. Мы делаем с этой реальностью какие-то вещи, чтобы стало лучше, или хотя бы так, как было раньше. Сейчас речь идет уже просто о выживании, а не о революции той же. Лимонов все думает, что будет революция. Революции не будет.

- А есть ли в жизни смысл?

- Есть. Еще какой. Но только смысл-то, по-моему, и есть. А жизни нет.

- Какие альбомы ты считаешь для себя самыми дорогими?

- «Сто лет одиночества»- самый выстраданный, что ли. И последний. В принципе четыре последних, начиная от «Прыг-Скок». Два последних альбома, по большому счету, были сделаны на одном уровне, для самих себя. Когда мы стали их записывать, мы уже поняли, что народ это не примет, потому что они очень сложные по технологии создания. Я впервые в жизни так выступил, когда текст — это как ритмическая основа, не главная. То есть функциональная, а не смысловая. Последний альбом — это своеобразная дань почтения Таривердиеву. Но кто это поймет?

- Что символизирует бабуля на пластинке «Попс», кто такая?

- Не знаю, кто такая. Красивая обложка получилась. Бабушка из какого-то ЦК, насколько я понимаю. Это были архивы московской фотостудии, в которых мы копались долго, и выбрали две фотографии — бабушку и старичка. Это была дань уважения группе (не могу расслышать), потому что у них было нечто подобное. То есть обложка максимально противоположная. В принципе, то, что мы делаем, мы же концептуалисты, собственно, это не в прямом, а в обратном смысле находится относительно того, что мы поем. Мы сидели с Кузьмой и несколько дней занимались графикой, очень тонко расцвечивали обложку, делали узорчики все, рисуночки. А в середине в рамочке поместили бабушку. Красиво. «Попс» (смеется). Это работает. Все обложки в будущем будут не меньшие. Допустим, обложка «Некрофилии» — из этой же области. Красиво. Мадонна с младенцем.

- Ты богатый? Ты счастливый?

- Я небогатый, вот, и я несчастливый. (Смех, гогот.) Но я не бедный, не несчастный. Мы иногда зарабатываем какие-то деньги, но они тратятся в основном на аппаратуру и на проживание, тем более, что оно становится сейчас очень жестоким, дорого стоит. Тем более, что мне нужно кормить группу. Что я в последнее время и делаю.


[данный абзац удалён в связи с требованиями РосКомНадзора]


- У тебя были в последнее время какие-нибудь литературные открытия? Что сейчас читаешь?

- Много чего читаю. В последнее время, как ни странно, читаю очень плохую литературу. В основном, «Спорт-Экспресс» и фантастику. Либо очень научные книжки относительно психологии — всевозможные психологические разработки 20 века. И по магии. Хотя по магии мне неинтересно. Я сам могу таких книг написать огромное количество.

- Что, богатый опыт?

- Да, очень богатый.

- А Пелевина читал?

- Читал. Очень плохой писатель. Попс такой современный. Издевательство. Нельзя так писать о таких вещах.

- Ты когда-то пел: «Я хочу умереть молодым». Молодость, вроде, уже на исходе...

- Все песни, еще раз повторяю, они немножечко «раки» у нас. «Все идет по плану», например — страшная ведь песня, трагическая, и не «ура» в ней звучит. Она ведь не буквально воспринимается. Таким же образом «Я хочу умереть молодым». Написана от имени определенного человека, на минорной рок-н-ролльной основе. Да, это серьезно. Но это издевательство. Чтобы правильно наши вещи воспринимать, нужно послушать песню, например, «Солдатский сон».

- Что ты считаешь кризисом своего жанра?

- Кризисом своего жанра я считаю кризис всего искусства, кризис культуры. Проявление культуры в том виде, в котором она проявляется. В кино, в литературе, в музыке. Это кризис. Видимо, что-то должно появиться другое. Сейчас люди живут как идиоты, в определенных схемах, полностью заторможенные, заквашенные в этих схемах — какие бы они не были — политические, эстетические, искусствоведческие. Панки-не панки — все равно дураки. Если человек себя как-то назвал — значит, дурак. Если в какой-то одной схеме ценностей находишься — все, обречен! Ты заточен в определенной системе и уже больше ничего не увидишь. Все, что мы делали в этой жизни — мы ломали любые схемы, мы и сейчас их ломаем, и дальше будем ломать. Пока мы живы.

- В одном интервью ты сказал, что чувствуешь себя засланным шпионом. А сейчас что чувствуешь?

- Чувствую, что я здесь родился. Если раньше я чувствовал свою непричастность к тому, что происходит кругом, то теперь чувствую причастность. Может, потому что старый стал. Ощущение такое, что я наконец-то Родину почувствовал под своими ногами. Я здесь живу, да. Я отсель. Не хочу никуда больше.

- А что под Родиной подразумеваешь — Землю, человеческое обитание, или страну?

- Это сложное понятие. Да, Землю, да, человеческое обитание, и вот этот матрац, этот ковер, эти ботиночки. Я отсюда родом. Я из Советского Союза. Советский Союз я защищаю до смерти. Это была моя Родина. Сейчас я живу Бог его знает где. Нас посетила какая-то чума. Но она скоро закончится. Самое главное оружие — это терпение. Нужно терпеливо воевать, не принимать, и постоянно гадить этой чуме. Пока она не сломается.

- А не ты ли своим творчеством способствовал разрушению того самого Советского Союза?

- Да, я способствовал разрушению. Может, так надо было. Оно того было достойно, собственно говоря. Но я делал это не ради того, чтобы победила эта демократия, я хотел, чтобы стало лучше. А стало гаже. Да, мы сломали все это дело. Я думаю, что мы очень хорошо потрудились. Но когда взломали, полилась вся эта гадость, жижа, и все затопила. Она гораздо зловоннее. И потом, мы были тогда молодые. Сейчас я, может, так делать и не стал бы. Может, я с другой стороны стал бы воевать. Но в принципе, все, что мы делали, шло от души.

- Как остаться человеком, когда вокруг так много урлы и подонков?

- Так оставайся, да и все! Что тебе мешает, ядрена вошь?!