Советские пельменные

Нет, я не имею в виду первые ночные пельменные начала перестройки -- вроде бы для таксистов -- про них отдельный разговор. Нет, я про обычную пельменную семидесятых, коих в нашей безбрежной тогда стране было -- сколько их было? Пельменная в России -- больше чем пельменная. Как вы переведете это слово иностранцу? Дамплин хаус? Не смешите меня. Пельменная -- абсолютная модель мира, со своей эстетикой, запахами, хамством, нечаянной добротой, сложной структурой взаимоотношений человеческого и божественного. Вся советская держава -- одна большая пельменная.

Помните дверь? Она облицована каким-то казенным пластиком -- под дерево, и в середину вставлено оргстекло (стекло давно разбили), и оно мутное и покарябанное, и запотевшее изнутри, и красной краской на нем набито -- «Часы работы с 8.00 до 20.00». И кто-то попытался из «20.00» сделать слово «х..» -- не получилось. И поперек ручки намотана и уходит внутрь жуткая тряпка, чтобы дверь не так оглушительно хлопала, когда вы входите, и вы входите с мороза и попадаете в пар и запах. Я не берусь его описать -- молодые не поймут, а остальные знают, о чем я. В общем, пахло пельменями -- в основном. Слева -- раздаточный прилавок, вдоль которого тянутся кривые алюминиевые рельсы -- двигать подносы. Гора подносов (которые, кстати, здесь называются не подносы, а разносы. Чувствуете -- не барское «подносить», а демократичное «разносить». Интересно, в каком году придумали?), так вот, гора разносов высится на столике с голубой пластмассовой поверхностью, и разносы тоже пластмассовые, коричневые, с обгрызенными краями, и они все залиты липким кофе с молоком (про это кофе -- дальше! Вот откуда корни перехода слова «кофе» из мужского рода в средний. Может быть, «говно» тоже когда-то было мужского рода?), и тут же лежит еще одна жуткая тряпка, такая же, как на ручке двери -- эти разносы от этого кофе протирать, и, конечно, никто этого не делает, потому что прикоснуться к серой мокрой скрученной тряпке выше человеческих сил, и несут разнос, горделиво выставив руки вперед, чтобы не накапать на пальто.





За прилавком -- две толстые тетки в когда-то белых халатах и передниках. Они похожи, как сестры, -- голосами, движениями, остатками замысловатых пергидрольных причесок на головах, печалью в глазах. Это особая глубинная печаль, и ты понимаешь, что ни твой приход, ни стены пельменной, ни слякоть и холод за окном, ни даже вечная советская власть не являются причиной этой печали -- причина неизмеримо глубже. Вы когда-нибудь видели, как такая тетка улыбнулась, хотя бы раз?





Одна из них периодически разрывает руками красно-серые картонные пачки, вываливает содержимое в огромный бак, ворочает там поварешкой. Из бака валит пар, расплывается по помещению, оседает на темных окнах. Вторая равнодушно мечет на прилавок тарелки с пельменями. Пельмени с уксусом и горчицей -- 32 коп., пельмени со сметаной и с маслом -- 36 коп. Сметану либо масло тетка швыряет тебе в тарелку сама, а уксус и горчица стоят на столиках: уксус в захватанных пельменными руками и оттого непрозрачных круглых графинчиках, а горчицы нет -- она кончилась, и баночка пустая и только измазанная высохшим коричневым, и торчит из нее половинка деревянной палочки от эскимо, которой кто-то всю горчицу и доел, и идешь по столам шарить -- не осталась ли где. «Простите, у вас горчицу можно?» Столы маленькие, круглые и высокие, чтобы есть стоя, на ножке у них специальные крючки для портфелей и авосек, а потом ножка переходит в треногу и упирается в пол, и сколько ни подсовывай туда сложенных бумажек, стол все равно качается.





Пельменная, если угодно, -- маленький очаг пассивного сопротивления советской власти, пускай неосознанного. У нас тут внутри своя жизнь и свои отношения и никаких лозунгов и пропаганды, и приходим мы сюда делать свое мужское дело, и или ты с нами, или не мешай, иди. Ибо кто же приходит в пельменную просто поесть? Поэтому нужны стаканы, и если у тетки хорошее настроение -- до известных пределов, разумеется, не до улыбки, -- она вроде бы и не заметит, как ты хапнул с прилавка пару стаканов и не налил в них этого самого кофе. А если тетка в обычном своем состоянии -- возникнет вялый скандал и придется брать кофе и выпивать его давясь, потому что вылить просто некуда, и водка потом в этом стакане будет мутная и теплая. Бачок с кофе (это называется «титан») стоит в конце прилавка, перед кассой, там, где вилки и серый хлеб. Кофе представляет из себя чрезвычайно горячую и невообразимо сладкую и липкую жидкость -- сгущенки не жалели. Стаканы, граненые и обычные тонкие, вперемежку, но надо брать граненый, потому что тонкий моментально нагреется от кофе и его будет очень трудно донести до стола. Вилки навалены грудой в слегка помятом алюминиевом корытце. Они тоже алюминиевые, слегка жирноватые на ощупь и у них сильно не хватает зубцов, а сохранившиеся изогнуты причудливым образом -- недавно специальным постановлением советской власти был отменен язычок на водочной крышке, теперь это называется «бескозырка» и снять ее без помощи постороннего колюще-режущего предмета невозможно. Говорят, какой-то умник подсчитал экономию от бескозырок -- сколько-то тысяч тонн металла будет сэкономлено, если не делать язычков. Думаю, на алюминии страна потеряла в сто раз больше.




Но вот ценой еще пары зубьев крышечка проткнута, естественно под столом, вслепую, а двое твоих друзей заслоняют тебя от бдительных теток, и ты, рискуя порезать пальцы, сдираешь ненавистный металл с горлышка, а там еще коричневый картонный кружочек, а под ним совсем уже тоненькая целлофановая пленочка, и -- все. И, конечно, разлить сразу на троих, а выпить можно и в два приема -- после первого глотка чувство опасности отпускает, и, что странно, небезосновательно. Человек выпивший и трезвый существуют в параллельных, хотя и близких, но разных реальностях, и то, что может произойти с одним, никогда не произойдет с другим. И наоборот.





И вот - стало тебе хорошо, и мир наполнился добротой, и день вроде не прожит зря, и дела не так уж безнадежны, а пельмени просто хороши -- все ведь зависит от угла зрения, правда? И с тобой рядом твои дорогие друзья, и пошла отличная беседа, и кто-то уже закурил втихаря «Приму», пуская дым в рукав. Сколько таких пельменных, разбросанных по необъятному пространству страны, греют в этот миг наши души?





Вот входят, настороженно озираясь, трое военных в шинелях -- явно приезжие, слушатели какой-нибудь академии или командировочные, пытаются открыть под столом «огнетушитель» с красным портвейном, суетятся, бутылка выскальзывает из рук, громко разбивается, мутная багровая жидкость разлетается по кафельному полу, покрытому равномерной слякотью, в устоявшийся запах вплетаются новые краски. Сизый мужичонка в кепке, не оборачиваясь, презрительно констатирует: «И этим людям мы доверили защиту Родины!»

И приходят и приходят, и выпивают и едят пельмени, и тихо беседуют о чем-то дорогом, и опять спасаются ненадолго, и выходят, шатаясь, в темноту и метель, забывая портфели и авоськи на крючках под столами.