История художника Михаила Врубеля Нестерова

Мать молилась, а кто-то из близких поехал к Ивану Предтече заказать могилу возле дедушки Ивана Андреевича Нестерова. Но случилось так: одновременно у тётушки Е. И. Кабановой скончался младенец, и ему тоже понадобилась могилка. Вот и съехались родственники и заспорили, кому из внуков лежать ближе к дедушке Ивану Андреевичу. А той порой моя мать приметила, что я снова задышал, а затем и вовсе очнулся. Мать радостно поблагодарила бога, приписав мое воскрешение заступничеству Тихона Задонского, который, как и преподобный Сергий Радонежский, пользовался у нас в семье особой любовью и почитанием. Оба угодника были нам близки, входили, так сказать, в обиход нашей духовной жизни. С этого счастливого случая моё здоровье стало крепнуть и я совершенно поправился». Воспитание в семье Нестеровых было строгим, детей не баловали.


Отец с детства пытался приучать сына к торговле, но без успеха. По словам художника, он «умел продавать лишь только соски для младенцев да фольгу для икон». Учился он из рук вон плохо. В гимназии пробыл два года, но был отчислен из-за постоянных шалостей и плохой успеваемости. Однако работавший в ней учитель рисования и чистописания за пару лет привил Нестерову интерес к живописи.


После отчисления из гимназии в 1874 году родители решили отправить Нестерова в Москву в Техническом училище, но поступить туда не получилось. Тогда его отправили учиться в Реальное училище К. П. Воскресенского. Учился Нестеров ещё хуже, был хулиганом, изводил педагогов своими выходками, а успехами мог похвастаться только в рисовании. Из воспоминаний художника: «Александр Петрович Драбов, наш учитель рисования, тихий, как бы запуганный человек, явно интересуется мной. Меня начинают знать как рисовальщика учителя и ученики других классов. На мои рисунки собираются смотреть. Мне задают трудные задачи, и я, как Епифанов, рисую с гипса голову Аполлона. Епифанов — первый ученик 7-го класса, математик и лучший рисовальщик в училище, и он со мной особо внимателен, он мне особо «покровительствует» — показывает мне своего Аполлона, я ему своего… Рисование моё шло хорошо. А. П. Драбов подумывал, как бы меня познакомить с красками. Было решено, что он будет приходить ко мне во внеурочное время, по праздникам. Стали рисовать акварелью цветы с очень хороших оригиналов, сделанных с натуры бывшими учениками Строгановского училища. Это дело ладилось. Из таких акварелей у меня сохранилась одна небольшая. В один из уроков рисования у нас появился в классе Константин Павлович и с ним какой-то очень приятный, с седеющими пышными волосами господин. Драбов с ним как-то особо почтительно поздоровался, а, поговорив, все трое направились ко мне. Гость ласково со мной поздоровался и стал внимательно смотреть мой рисунок — хвалил его, поощрял меня больше работать, не подозревая, может быть, что я и так рисованию отдаю время в ущерб остальным занятиям (кроме шалостей). Простившись со мной, посмотрев ещё два-три рисунка, Константин Павлович и гость ушли. После занятий я узнал, что это был известный, талантливый и популярный в те времена художник Константин Александрович Трутовский. Он был инспектором Училища живописи и ваяния. Его сын был первым учеником нашего класса. Посещение Трутовского имело для моей судьбы большое значение. Он утвердил Константина Павловича в мысли, что на меня надо обратить особое внимание и готовить меня на иной путь. Вскоре мне были куплены масляные краски, и я стал под руководством Драбова копировать образ Архангела Михаила, работы известного в своё время Скотти. Эта копия подарена была позднее в Сергиевскую церковь в Уфе, где и находится до сих пор… На пасхе Константин Павлович решил послать меня с воспитателем на Передвижную выставку, которая помещалась на Мясницкой же в Училище живописи и ваяния. Пошли мы с Н. И. Мочарским, любителем художеств. Это незабываемый был день. Я впервые был на выставке, да ещё на какой, — лучшей в те времена!.. Совершенно я растерялся, был восхищен до истомы, до какого-то забвения всего живущего, знаменитой “Украинской ночью” Куинджи. И что это было за волшебное зрелище и как мало от этой дивной картины осталось сейчас! Краски изменились чудовищно. К Куинджи у меня осталась навсегда благодарная память. Он раскрыл мою душу к природе, к пейзажу».


В 1877 году по совету Воскресенского поступил в Московское училище живописи, ваяния и зодчества, где учился под руководством П. С. Сорокина, И. М. Прянишникова и В. Г. Перова. Перов из всех наставников оказал наибольшее влияние на молодого художника.

В 1878 году Нестеров впервые принял участие в ученической выставке. Он представил две работы: этюд с девочкой и картиной «В снежки». Последнюю публика встретила особенно тепло. Фоном послужил известный в то время магазин Орлика на углу Садовой и Орликовского переулка. Мимо этого магазина учеников Реального училища К. П. Воскресенского каждую субботу водили в баню.


Из воспоминаний художника: «Через год, на третью ученическую выставку я поставил картину более сложную, из трех фигур. Называлась она “С отъездом”. Из “подворья” провожали уезжающего купца, его обступили услужливый швейцар, “номерной”, в ожидании “на чаёк”. Затея немудреная, написана картина была вся с натуры, с претензией на “экспрессию”, столь тогда ценимую. Картина меня и радовала, и болел я за свое детище, ожидая, какова-то будет его судьба. Накануне открытия выставки, когда все картины были установлены, мы пригласили для осмотра Перова, инициатора и строгого нашего судью. У каждого было на мысли, что-то скажет Василий Григорьевич. Появился и он… Перов остановился против картины, все сгрудились вокруг него, я спрятался за товарищей. Внимательно осмотрев картину своим “ястребиным” взглядом, он спросил: “Чья?” — Ему ответили: “Нестерова”. — Я замер. — Перов быстро обернулся назад: найдя меня взором, громко и неожиданно бросил: “Каков-с!” — пошёл дальше. Что я перечувствовал, пережил в эту минуту! Надо было иметь семнадцать лет, мою впечатлительность, чтобы в этом “каков-с” увидеть свою судьбу, нечто провиденциальное… Я почувствовал себя счастливейшим из людей, забыв все, оставив и Перова и выставку, бросился вон из училища и долго пробродил одиноким по стогнам и весям московским, переживая своё счастье».

В 1881 году Нестеров переехал в Петербург, где поступил в Академию художеств на курс известного педагога П. П. Чистякова. Однако в Академии молодому художнику не понравилось, и он вернулся в Москву, хотел поступить на курс к Перову, однако тот заболел чахоткой и вскоре скончался.



Во время учёбы Нестеров писал преимущественно жанровые картины.


В 1885 году за картину «Призвание М. Ф. Романова на царство» Нестеров получил звание свободного художника, но сам считал ее неудачной.

В 1885 году художник вопреки воле родителей обвенчался с М. И. Мартыновской. В 1886 году на следующий день после рождения дочери Ольги  жена умерла. Эта трагедия потрясла художника. Черты любимой покойной Марии Нестеровой можно увидеть во многих женских образах на картинах художника.


В 1887 году он изобразил ее на трех вариантах «Царевны», а затем на картине «Христова невеста». С.С. Голоушев вспоминал рассказ Нестерова: «Как-то в зимние сумерки художник ехал по железной дороге и, стоя на площадке вагона, смотрел на летящие мимо искры от паровоза. Огненно-красные искры, сверкающие на фоне сизого снега, и огни семафора вдруг поразили художника красотою своего аккорда, и в фантазии вспыхнул образ царевны с огненной звездой в короне».


Картину «Христова невеста» Нестеров считал важнейшей вехой в своем творчестве. Появилось даже понятие – Нестеровская девушка. Вскоре потерял любимую жену и другой живописец – Суриков. Общее  горе сблизило их.


В 1880-х художник активно сотрудничал с издательствами, создав около 1000 иллюстраций для книг и журналов. В 1888 году написал две картины, работа над которыми шла параллельно. Сначала Нестеров взялся за полотно «За приворотным зельем». Позже он вспоминал, что поселился в Москве на Вифанке в доме старухи по  прозвищу Бизяиха. Работа над этюдами шла легко. Нестеров отправил полотно в Петербург на конкурс Общества поощрения художеств, но награды не получил. Через год он пожертвовал картину Радищевскому музею в Саратове.


Параллельно Нестеров решил написать полотно на религиозную тему. Работа над «Пустынником» шла медленнее. Из воспоминаний художника: «Я давно уже наметил себе у Троицы идеальную модель для головы “Пустынника”. Это был старичок-монах, постоянно бывавший у ранней, стоявший слева у клироса большого Троицкого собора. Любуясь своим старичком, я как-то не решался к нему подойти, попросить его мне попозировать. Дни шли да шли. Однажды, уже в середине лета, прихожу я в Собор, а моего старичка нет, пропал мой старик... Я спрашиваю кого-то о нём, мне говорят: “Это вы об отце Гордее, так он помер. Поболел, да и помер”. Я так и остолбенел: был старичок и нет его. Что делать, стал вспоминать его образ, чертить в альбом: что-то выходит, да не то. Там, в натуре, куда было интереснее. Эти маленькие, ровные зубки, как жемчуг, эта детская улыбка и светящиеся бесконечной добротой глазки… Где я их возьму? И сам кругом виноват: смалодушничал. Прошло ещё сколько-то. По старой привычке зашел в Собор на своё место, с которого, бывало, наблюдал старичка. О, радость! Он опять стоит на своем месте, улыбается, подперев пальцами седую бородку. Значит, он не умер, мне солгали. Ну, теперь я не стану откладывать надолго… Обедня отошла. Мой отец Гордей пошел своими маленькими старческими шажками домой, я за ним. Заговорил. Он смотрит на меня и ровно ничего не понимает. Так и ушёл от меня куда-то в монастырскую богадельню… Нет, думаю, нет же, я добьюсь своего, напишу с тебя! Так прошло ещё несколько дней. Старичок все упирался, отговариваясь “грехом”, на что я приводил примеры, его смущающие. Указывал на портреты митрополитов — митрополита Платона и других… И, наконец, с тем ли, чтобы от меня отвязаться, отец Гордей неожиданно сказал: “Ну, ладно, нанимай извозчика, поедем, больше часу не мучь только…” Тотчас же я подхватил свою жертву, усадил на извозчика и марш на Вифанку. Приехал и — писать… Писал с жаром, взял все, что смог: этюд был у меня… Я уехал в Уфу с этюдами, холстом и прочим и там скоро начал писать картину. Написал — не понравился пейзаж: не такой был холст. Послал в Москву за новым. Повторил картину быстро (она в мо`м представлении жила как живая). Мой старичок открыл мне какие-то тайны своего жития. Он со мной вёл беседы, открывал мне таинственный мир пустынножительства, где он, счастливый и довольный, восхищал меня своею простотой, своей угодливостью Богу».

Художник вернулся в Москву, где поселился в меблированных комнатах. Его навещали многие друзья, которым «Пустынник» очень понравился. Левитан был уверен, что полотно ждет успех. Суриков же посоветовал добавить лицу монаха «живости», что Нестеров и сделал. В результате лицо утратило первоначальное выражение, и художнику пришлось десятки раз его переписывать, чтобы вернуть первоначальный вариант. С этой картиной Нестеров впервые участвовал в выставке передвижников, и «Пустынника» действительно ждал большой  успех. Художник Мясоедов тоже выставил картину, изображающую монаха. Увидев полотно Нестерова, он начал её срочно переписывать, а потом и вовсе убрал. Ещё до выставки «Пустынника» купил П. М. Третьяков, что для Нестерова было большой радостью. Нахождение картины в знаменитой галерее было своего рода знаком качества. Второй вариант картины находится в Русском музее в Петербурге. Полученные от Третьякова 500 рублей Нестеров потратил на поездку за границу.


Сам художник считал своей лучшей работой «Видение отроку Варфоломею». Из «Жития преподобного Сергия» повествует: «Однажды отец послал Варфоломея за лошадьми в поле. По дороге он встретил посланного Богом Ангела в иноческом образе: стоял старец под дубом среди поля и совершал молитву. Варфоломей приблизился к нему и, преклонившись, стал ждать окончания молитвы старца. Тот благословил отрока, поцеловал и спросил, чего он желает. Варфоломей ответил: «Всей душой я желаю научиться грамоте, Отче святой, помолись за меня Богу, чтобы Он помог мне познать грамоту». Инок исполнил просьбу Варфоломея, вознес свою молитву к Богу и, благословляя отрока, сказал ему: «Отныне Бог дает тебе, дитя мое, уразуметь грамоту, ты превзойдешь своих братьев и сверстников». При этом старец достал сосуд и дал Варфоломею частицу просфоры: «Возьми, чадо, и съешь, — сказал он. — Это дается тебе в знамение благодати Божией и для разумения Святого Писания». Позже художник посвятил святому целый цикл картин.


Из письма В. М. Васнецова Е. Г. Мамонтовой: «Хочу поговорить с вами о Нестерове – прежде всего о его картине «Пустынник». Такой серьезной и крупной картины я по правде и не ждал… Вся картина взята удивительно симпатично и в то же время вполне характерно. В самом пустыннике найдена такая теплая и глубокая черточка умиротворенного человека. Порадовался-порадовался искренне за Нестерова. Написана и нарисована фигура прекрасно, и пейзаж тоже прекрасный – вполне тихий и пустынный… Вообще картина веет удивительным душевным теплом. Я было в свое время хотел предложить ему работу в соборе (неважную в денежном отношении) – копировать с моих эскизов на столбах фигуры отдельных Святых Русских; но теперь, увидевши такую самостоятельную и глубокую вещь, беру назад свое намерение – мне совестно предлагать ему такую несамостоятельную работу – он должен свое работать – познакомьте его с Праховым». А. В. Прахов – известный искусствовед, заведовавший в тот момент реставрационными работами в Киеве.


Спустя несколько лет, гостя в Абрамцево, Нестеров увидел работу В. А. Серова – портрет «Верушки Мамонтовой» («Девушка с персиками»). Наставником Серова был Чистяков. Портрет поразил Нестерова, и художник решил вернуться на курс Чистякова. Однако планам помешало приглашение А. В. Прахова расписывать киевский Владимирский собор, где в то время трудились и другие художники, в том числе Врубель и Васнецов. Нестеров сохранил хорошие отношения с Чистяковым и позже сожалел, что так и не окончил его курс.


Во время учёбы в Академии Нестеров сблизился с И. Н. Крамским, мнением которого дорожил. «Все это я приносил на просмотр и критику Ивану Николаевичу. Он не разрушал моего перовского настроения, был очень со мною бережен, полагая, что придёт час, когда я сам почувствую запоздалость моей сатиры. Я помню: раз, когда я принес ему эскиз “Домашнего ареста”, он его одобрил и посоветовал не ограничиваться эскизами, а теперь же остановиться на одном из них и попробовать писать картину, причем, имея при мастерской свободную маленькую комнату, предложил переехать к нему и работать под его руководством. Я обещал подумать, а, подумав, решил с благодарностью отклонить столь лестное по тем временам для меня предложение. Видимо, инстинкт подсказывал мне, всегда свободолюбивому, и тут оберечь мою самостоятельность, и я принялся очень ретиво за материал к “Домашнему аресту”. Картину тогда же написал. Она была на конкурсе в Обществе поощрения художеств. Но премии не получила, да и не стоила этого».


В 1890-е и 1900-е художник писал картины преимущественно на религиозные темы.


Последняя картина, написанная до революции – «Душа народа». На ней изображен собирательный образ народа, идущего вдоль Волги в поисках Бога и правды. В толпе фигуры Достоевского, Льва Толстого и Владимира Соловьева. Мальчик в левой части картины написан с 12-летнего сына художника.


С 1898 по 1902 году художник состоял в отношениях с Ю. Н. Урусман, у пары было 2 сына (младший умер во младенчестве) и дочь. В 1902 году художник женился на Е. П. Васильевой. От второго брака было две дочери (младшая тоже умерла во младенчестве) и сын.


После революции Нестеров писал преимущественно портреты.



В 1938 году Нестеров был арестован и провёл две недели в Бутырской тюрьме. Его зять, известный юрист В.Н.Шретер был расстрелян по обвинению в шпионаже. Дочь художника Ольга Михайловна  была отправлена в лагерь в Джамбул, откуда спустя годы вернулась инвалидом.


Художник работал до конца жизни. В 1941 году за портрет И. П. Павлова, написанный в 1935 году, художнику была присуждена Сталинская премия. Она была приурочена к 80-летнему юбилею мастера. Последней работой Нестерова была картина «Осень в деревне», написанная незадолго до смерти в 1942 году.